– Это потому что я роялист? А с каких это пор вы, позвольте спросить, судите о людях по их политическим убеждениям?
– Я не сужу о людях по убеждениям. Мой отец тоже был роялистом, но он никому не делал зла. Я не хочу говорить с вами, потому что вы бесчестный человек: вы нападаете на безоружных путников и берете в плен женщин.
– Клянусь, это не входило в мои планы. Я понятия не имел о том, что в карете окажутся женщины – И, внезапно рассмеявшись, обратился к Максимилиану: – Слушайте, Монлозье, вы превзошли всех, кого я знаю: путешествовать и с женой, и с любовницей – это уж слишком!
– Прекратите! – прошептала Элиана.
– Ну почему же? Кстати, мадемуазель Элиана, должен предупредить, что лично вам я не причиню никакого вреда – я же ваш поклонник с давних пор. К сожалению, нельзя сказать, что вы отвечали мне взаимностью…
– Чего вы хотите, Бонклер? – перебил Максимилиан. – Выкупа? Или мы являемся заложниками? Объясните наконец!
– Терпение! – произнес Арман Бонклер и сделал пару, во время которой внимательно оглядывал путников. По-видимому, в его голове формировалась какая-то мысль.
Максимилиан тоже молчал, в свою очередь, пытаясь разгадать намерения противника.
– Я хочу вас уничтожить, – вдруг сказал Арман. Максимилиан недоверчиво улыбнулся, потом спокойно произнес:
– Не говорите ерунды. Вы же не фанатик.
– Почему нет? Вы когда-то тоже были с роялистами. Просто в отличие от вас я верен прежним убеждениям.
– Ваши убеждения целиком и полностью куплены на деньги английского правительства.
– Пусть так – Арман прошелся по комнате – Это ничего не меняет. Верно, будь на вашем месте другой, я не пожелал бы его убить. Но вы мне слишком неприятны. Я не хочу, чтобы вы вернулись в Париж и продолжили свое восхождение к вершинам успеха.
Максимилиан обратился к женщинам:
– Пожалуйста, не слушайте его. Он наверняка подчиняется чьим-то приказам и не может проявлять свою волю.
– А вот и нет! – зловеще улыбаясь, заявил Арман. – В данном случае я хозяин ситуации. По этой дороге проезжает немало карет, мои люди возьмут других заложников, а насчет вас, Монлозье, я что-нибудь придумаю. Скажу, что на самом деле вы не такая уж важная персона. Максимилиан пожал плечами.
– Одно из двух: или вы ведете на редкость глупую игру или просто сошли с ума.
Арман прищурился.
– А вы считаете себя самым умным человеком, не знающим заблуждений?
– Нет, так же, как не считаю вас глупцом.
Элиана и Софи испуганно молчали, слушая разговор мужчин. Софи нервничала все сильнее. Она во что бы то ни стало хотела сохранить ребенка – появление наследника должно было стать залогом прочности отношений с Максимилианом. Она надеялась, что обретя уверенность в их совместном будущем, сможет наконец избавиться от преследовавших ее воспоминаний. Софи часто чудилось, будто кто-то стоит за плечом и смотрит ей в затылок, и она мучительно желала и в то же время панически боялась оглянуться. Она замкнулась в себе, в своих мыслях, и не имела возможности поделиться с кем-либо своими переживаниями: это тоже не давало ей покоя.
Софи испытала огромное облегчение, избавившись от Робера Клермона, и первое время чувствовала себя счастливой и свободной. Свободной не только от ненавистного человека, но и от необходимости каждый день заново ощущать себя преступницей. Не так-то просто было заставить себя регулярно подсыпать мышьяк в напитки мужа: все-таки он был отцом ее дочери, и их связывала священная клятва. И все же, начав, Софи уже не могла остановиться. В конце концов, он тоже отравлял ей жизнь! Оскорблял, безнаказанно мучил… Стоило Софи вспомнить об этом, как ее рука словно бы сама собой тянулась к коробке с белым порошком.
Все произошло именно так, как было описано в книге: Робер постепенно терял аппетит, его стали беспокоить боли в груди, в голове и ногах, а потом он слег, но, к счастью, лежал недолго. Перед кончиной Софи дала ему выпить рвотного средства, которое должно было уничтожить следы мышьяка в организме, и с облегчением выслушала заключение врача: смерть от естественных причин. Никто из близких не удивился: Робер Клермон давно прославился разгульным образом жизни и неумеренным употреблением спиртного, что, как известно, не способствует долголетию.
Через некоторое время Софи приехала к дяде и попросила пригласить на очередной прием Максимилиана де Месмея. Молодая женщина знала – господин Рюмильи не тот человек, которого можно обвести вокруг пальца, – и потому призналась в своем увлечении. К счастью, тут их интересы совпали. И вскоре Софи сумела привлечь к себе внимание Максимилиана, сыграв на его тщеславии.
А после начались эти мучения. Ключ к свободе оказался ключом к вратам ада! О нет, Софи ни в чем не раскаивалась, мертвый Робер был столь же ненавистен ей, как и живой, но с момента его кончины она, независимо от своей воли, впала в суеверие, стала бояться неудач и при малейшем поводе думала: а не является ли это наказанием за совершенный ею грех? Софи раздражало присутствие Маргариты; женщина смотрела на девочку как на часть плоти умершего мужа, живое напоминание о преступлении. Она решила отдать дочь на воспитание в дорогой пансион и никак не могла дождаться, когда же Маргарите наконец исполнится восемь.
Иногда, когда Софи сидела перед камином, ей чудилось, что Робер Клермон глядит на нее откуда-то из неведомой глубины, из адского пламени, и беззвучно смеется, властным жестом призывая к себе. И тогда она с содроганием думала: если б только Максимилиан знал цену своих объятий! Временами она даже сердилась на него, словно он был виновником случившегося.
Впрочем, если б он хоть раз дал ей понять, что любит ее всем сердцем, она, наверное, забыла бы все свои страхи и наконец почувствовала себя счастливой.
– Можно вас на пару слов, мадемуазель Элиана? – довольно требовательно произнес Арман Бонклер. – Давайте пройдем в соседнюю комнату.
– Оставьте эту женщину в покое! – сказал Максимилиан, на что Арман насмешливо и в то же время резко отвечал:
– Это не ваше дело, Монлозье. Берегите свое семейное счастье.
– Я пойду, – промолвила Элиана, спокойно глядя ему в лицо.
Она сделала шаг вслед за Арманом и вдруг почувствовала, как что-то вцепилось в ее одежду, крепко, словно ветка терновника, и, обернувшись, встретила взгляд Софи, взгляд, в котором сквозь кажущуюся твердость проглядывали беспомощность и страх. Одной рукой женщина удерживала Элиану за платье, а другая непроизвольно легла на живот.
– Не волнуйтесь, – тихо произнесла Элиана. – Я сделаю все, что смогу.
Арман ждал в соседней комнате, видимо служившей спальней. Здесь было неубрано: простыни сбиты в комок, на комоде – тарелки с остатками еды.
На миг Элиане показалось, будто она стоит за кулисами сцены, ожидая своего выхода, и при этом совершенно не знает содержания пьесы, в которой придется играть.
Арман облокотился на подоконник. Он смотрел на прелестную женщину – на ее нежное лицо, пышные волосы…
Он умел ценить красивых женщин, как ценят хорошие вещи, и сейчас мысленно раздевал Элиану, скользя взглядом по ее телу, облаченному в узкое платье, телу, изгибы которого казались такими же плавными и округлыми, как линии греческих амфор.
А Элиана в свою очередь думала о том, что в этом человеке неприятным образом сочетаются душевный холод и страстная мужская сила. Она не надеялась, что им удастся о чем-то договориться, потому что, общаясь с такими людьми, обычно не можешь проникнуть за ту непонятную невидимую стену, которую природа воздвигла между их мозгом, сердцем, душой и окружающим миром, преграду, которая не дает им возвыситься до понимания других человеческих существ.
Внезапно Элиана осознала, что так сближало ее с Бернаром: они были равны. Разговаривая с ним, она не опускалась и не поднималась до его уровня – в этом не было никакой нужды. С ним она всегда могла оставаться самой собой.
Для нее не имели значения политические убеждения Армана – она сказала правду. В те времена в каждом салоне, на любой площади, где угодно, можно было услышать самые разные мнения и о роялистах, и о бонапартистах, и о якобинцах, и зачастую у простых людей от обилия противоречивых сведений кружилась голова. И Элиана придумала для себя два правила: первое – никогда не впадать в крайности, а второе – главным мерилом всего, что происходит в жизни, считать справедливость и человечность. Бернар был прав, когда говорил, что всегда нужно искать «золотую середину».
