Хорошенькие женщины спешили устроить свою судьбу: многие вдовы павших жертвами гильотины аристократов превратились в живое украшение салонов новоявленных хозяев жизни, иначе говоря, стали содержанками.

Дочери бывших дворян выходили замуж за сыновей банкиров, а уцелевшие отпрыски разорившихся знатных фамилий заключали брачные соглашения с наследницами богатых буржуа.

В жизни же большинства простых людей мало что изменилось: они так же голодали и мерзли, и считали гроши. В начале 1795 года Дезире родила мальчика, и они с Эмилем переехали в предместье Сент-Антуан, где Элиана регулярно навещала свою бывшую служанку, ныне ставшую верной подругой.

Сейчас она как никогда сильно ощущала одиночество. Элиана потеряла всякую связь с прежним кругом и понятия не имела, как войти в него снова, и в то же время те, кто окружал ее теперь, в немалой степени оставались для нее чужими.

Жизнь стала много ярче и веселей, открылись театры, рестораны, игорные дома, музеи, аттракционы, магазины, множество кафе, а между тем единственным развлечением, что осталось ей, были прогулки по Парижу. Случалось, молодая женщина поднималась на Монмартрский холм, прежде застроенный изящными, словно игрушечными домиками, с полными цветов балконами и зелеными палисадниками, потом спускалась по крутым улочкам, блуждала по ставшим неузнаваемыми местам и вспоминала: раньше здесь был маленький овощной рынок, а тут стояла торговка похожими на пышно завитые кудри городских модниц разноцветными гиацинтами, а на этом месте росли виноградные кусты.

А Маре, ее родной элегантный Маре, теперь напоминал драгоценную безделушку, проданную с аукциона и попавшую в руки того, кто совершенно не разбирается ни в хороших вещах, ни в искусстве. Вековые традиции этого прелестного уголка были забыты, отныне здесь властвовала новая жизнь.

И их особняк, особняк де Мельянов, с резьбой на фронтоне, облицованный серым мрамором, такой красивый и гордый, принадлежал неизвестно кому.

Все это было очень грустно, и все же, вглядываясь в поднимавшийся с Сены голубоватый туман, в золотистое свечение над башнями Нотр-Дам, шпилем Сент-Шапель и куполом Пантеона, Элиана думала: все возродится – и красота Парижа, и его величие.

Однажды, когда она в очередной раз проходила мимо родительского дома (Элиану неудержимо тянуло сюда, хотя это свидание с прошлым причиняло ей немалые страдания), ее окликнула какая-то женщина, высунувшаяся из остановившегося у тротуара фиакра.

– Мадемуазель, позвольте вас на минутку?

Элиана оглянулась и подошла.

– Да, я вас слушаю.

Женщина смотрела на нее с величайшей растерянностью и изумлением, не произнося ни слова, – Элиана не сразу поняла, что видит перед собой знакомое лицо, а потом неуверенно произнесла:

– Шарлотта?

– Элиана! – запинаясь, прошептала та. – Это ты, малышка? Ты жива?!

Элиана вскочила на подножку кареты, и сестры обнялись, а после, отстранившись, смотрели друг на друга во все глаза.

Молодая женщина меньше всего ожидала встретить Шарлотту – здесь и в это время! Неужели и впрямь все так переменилось, что Шарлотта смогла вернуться в Париж?!

Как это всегда бывает после долгой разлуки, обе заговорили сбивчиво и торопливо.

– Я приезжала сюда несколько дней подряд, пыталась хоть что-то узнать, – сказала Шарлотта, – и уже отчаялась. И вдруг – ты!

– Я часто прихожу к нашему дому. Но откуда… Шарлотта быстро мотнула головой и приложила палец к губам.

– Я здесь под чужим именем и с фальшивым паспортом. Говорят, пока эмигрантам опасно появляться в Париже. Но я просто не могла удержаться, чтобы не приехать. Пять лет, как от вас нет вестей! – Она окинула сестру внимательным взглядом. – Я тебя едва узнала, ты стала совсем взрослая! Но так похудела, и этот наряд… Ну, иди же сюда, садись и поехали!

Шарлотта всегда была скупой как на улыбку, так и на слезы, и этот поток эмоций ошеломил Элиану. Она не сразу смогла прийти в себя от безумной радости, которую вызвала неожиданная встреча.

Когда молодая женщина забралась в карету и устроилась на кожаном сиденье, Шарлотта спросила уже более сдержанно и спокойно:

– Мама, папа, Этьен – они живы?

Элиана заглянула в глаза сестры, потом на мгновение опустила голову. Ее голос прозвучал печально и глухо:

– Этьен погиб в августе девяносто второго, а чуть позднее умерла мама. Отца арестовали в девяносто третьем и… никаких следов. Тогда все происходило… так быстро.

Шарлотта отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы. Потом обняла Элиану.

– После обо всем мне расскажешь… А ты? Значит, тебя не тронули?

– Мне удалось уцелеть.

Шарлотта провела рукою по щеке младшей сестры.

– Но тебе пришлось многое вынести, девочка, ведь так? Ну ничего, все позади. А где ты живешь? Впрочем, неважно, мы немедленно едем в гостиницу, где мы с Полем остановились.

– Поль тоже здесь?

– Конечно, не могла же я приехать одна. Он очень обрадуется, когда узнает, что я так быстро тебя нашла.

– Мне нужно заехать домой, – сказала Элиана, – и взять сына.

Серые глаза Шарлотты с удивлением и растерянностью уставились на сестру.

– Так ты осталась с ребенком, бедняжка? – сочувственно произнесла она.

Элиана кивнула, невесело улыбнувшись в душе. Шарлотта разговаривала с нею как раньше, тоном старшей: наверное, ей казалось, что сестра так и осталась наивной юной девушкой.

Молодая женщина обратила внимание на внешность Шарлотты. Старшая сестра, казалось, совсем не изменилась, только прическа другая, без шиньона и завивки. И одета она была, по-видимому, в соответствии с новой модой: в платье из плотного шелка, отделанный бархатом спенсер, длинные лайковые перчатки и ток. Выражение лица у нее было такое же сосредоточенное, серьезное, как и прежде.

Элиана сошла возле мастерской. Она хотела, чтобы Шарлотта подождала в карете, но старшая сестра без колебаний направилась вслед за нею. Она, казалось, была ошеломлена убогостью жилья Элианы и с брезгливым удивлением разглядывала серые стены, дощатые полы… Какая беспредельная бедность! А как сестра одета – точно простая работница из предместья!

Элиана взяла ребенка на руки, и Шарлотта смотрела на него со сдержанным любопытством.

– Отец, наверное, был очень рад? – спросила она, имея в виду Филиппа.

– Он не успел узнать о внуке, – ответила Элиана, – я родила много позднее ареста папы.

Шарлотта озадаченно замолчала, а затем произнесла, недоверчиво приподняв брови:

– Послушай, сколько же твоему мальчику?

– Чуть больше года.

– Но ты говорила, Этьен погиб в девяносто втором…

Элиана резко мотнула головой.

– Отец моего сына – не Этьен.

В глубине глаз Шарлотты появилось странное выражение, она изменилась в лице и, дотронувшись до руки Элианы, нерешительно промолвила:

– Дорогая, неужели…

– Со мной не случилось ничего ужасного, – ровным голосом отвечала молодая женщина, – просто я была женой одного человека.

Шарлотта молчала, не решаясь расспрашивать и все еще не избавившись от страшных подозрений.

Они вернулись в карету и поехали по улицам города.

– Во что превратился Париж! – заметила Шарлотта. – Трудно поверить! А какие люди погибли – цвет нации! Честно говоря, в восемьдесят девятом невозможно было вообразить масштабы этой трагедии.

– А ты? – спросила Элиана. – Как ты жила?

В лице Шарлотты промелькнуло выражение замешательства, и в глазах вспыхнула искра смущения, но она быстро овладела собой и спокойно ответила:

– Неплохо. Поль очень выгодно вложил наш капитал в иностранные предприятия и банки. Кстати, мы собираемся выкупить наш дом в Сите, а если получится, то и родительский особняк. Но ты и ребенок, конечно, будете жить с нами, – добавила женщина.

– Его зовут Ролан, – сказала Элиана.

Как ни странно, разговор разладился, и сестры молчали до самого конца пути.

Номер Шарлотты и Поля с двумя просторными спальнями, гостиной и столовой был обставлен современной мебелью и выходил окнами на украшенные барельефами величественные ворота Сен-Дени и живописный бульвар того же названия.