По крайней мере об этом говорится в примечании к карте. Все это: суккубы, Штефан, турки, Молдавия времен националистов, кризисы, женщины, люди, Долина Роз, я, наконец, – всего лишь плод воображения Прометеуса. И в то же время все это – реально.

Да, сходство с Галилеянином налицо. Разница в том, что в данном случае Агнец обязан принести искупительную жертву не во имя людей. Во имя нас, бессмертных. И в то же время во имя людей: когда мы, бессмертные обитатели страны, покинем ее, люди, населяющие Молдавию, вздохнут спокойно.

Страна будет принадлежать лишь им одним.

– Любить себя – естественно, – продолжает беседу Басеску, – это свойственно всем.

– Да, я люблю себя, но как мне этого не делать, коль скоро мое тело – Храм Божий? – Я согласен с доктором, но спорю уже просто ради спора. – Да, знаменитая отговорка Галилеянина. Хотя, уверяю вас, займись Бог такими глупостями, как построение каких бы то ни было храмов, ваше… пардон, наше тело – последняя модель для строительства, которую бы Он предпочел. Довод разумный?

– Само собой.

– Но Галилеянина разумные доводы против и вообще возражения никогда не волновали. Он был демагог, говорю я вам, демагог высшего класса. Как все демагоги, велеречивый, афористичный, чуть изящный в словесных конструкциях. Впрочем, хватит об этом!

Доктор, улыбаясь, отходит от стола и включает тихую музыку. Мне удается заснуть на полчаса.

– Знаете, – говорит он мне на прощание, – меня нисколько не шокируют те возмутительные для религиозных людей рассуждения, которыми вы весьма охотно со мной делились. Влад, вы чертовски симпатичный человек. Но все это я уже читал в многочисленных апокрифах. Как христианских, так и языческих.

– Послуш…

– Дайте договорить, – Басеску терпелив со мной, как мать, – Текст это ничто. Создание религии не равноценно написанию книги. Поверьте, для нас, простых смертных, текст лишен смысла. Да, я обыватель и не стыжусь этого. Дайте нам Шекспира, и мы оставим от него лишь сюжет. При этом высмеем Шекспира за то, что сюжеты он заимствовал у итальянцев. Я говорил, что текст – ничто? Я неверно выразился. Для нас текст это сюжет. Сюжет. Вот что главное. А от слов ничего не зависит. В Евангелиях – неважно каких – могло быть написано что угодно. Мы верим не в это. Даже не в книгу. Мы верим в сюжет. А сюжет это чудо, и от этого суть истории не меняется. Можно сколько угодно менять частности, не трогайте главного: Он был сын Божий и пришел в мир искупить вашу и нашу вину.

Я пожимаю плечами и выхожу прочь, бросив:

– Что ж, поделом вору и мука!

Тогда Басеску лишь презрительно пожал плечами. Сейчас-то он понял и тоже с нетерпением посматривает на Прометеуса, с аппетитом уплетающего хорошо прожаренную свиную печень.

Нет, отвращения я не испытываю. Ведь органы свиньи на вкус почти неотличимы от человеческих. Басеску тоже ждет, когда Прометеус, наконец, узнает тайну зачарованной Молдавии и способ, которым чары можно разрушить. В принципе милейший доктор не так уж и пострадал: ему суждено было быть вечным всего пять дней. С того момента, как состоялся наш с ним последний разговор и до приезда Прометеуса. Причем Басеску, как это обычно и бывает, сам виноват в своих бедах. Люди…

– Мой друг, – я лежал на диване, прикрыв глаза пальцами: это новейший способ расслабления глаз по методу доктора Бейтса, объяснил мне Басеску, – если вы устали от уколов, мы можем заменить лекарство каплями.

– Черт с ним, – меня передернуло, – лучше уж уколы. От любого снадобья, которое мне приходится глотать, меня отчаянно тошнит.

– Давно это у вас? – спросил Басеску.

– С детства, – мрачно ответил я. – Кстати, вы как будто не удивлены.

– Я не удивляюсь очевидным фактам. – Доктор пожимает плечами и присаживается на край дивана.

– Значит, моя тошнота для вас очевидна?

– Еще бы, – Басеску внимательно смотрит мне в глаза, – ведь это один из симптомов отравления.

– Вы полагаете, я съел что-то… несвежее?

– Я полагаю, мой друг, вас отравили.

– У меня, – и тут я совершенно прав, – нет врагов, милый доктор.

Басеску протирает место укола ватой и отходит.

– Вас отравил я. И признаться честно, меня здорово удивляет, что вот уже полгода – все время курса лечения – мой пациент не умирает. Содержимого одного этого шприца хватит для того, чтобы убить десять здоровых мужчин. Я ставлю вам десять таких уколов в неделю шестой месяц. Это не считая ядов, которые вы пьете, и электротока, которым я безуспешно вас бью, когда вожу по спине прибором для вакуумного якобы массажа. Кто же вы, мой любезный пациент?

– Так вот почему, – я рассмеялся, – вы наелись сегодня чеснока.

– Не сработало? – Басеску выглядит виноватым, но не испуганным. – Я так и знал, что нечто подобное произойдет. Вряд ли вампиры современности, думал я, боятся допотопных способов устрашения. Серебряную цепочку, полагаю, я тоже напрасно надел?

– Совершенно верно, – я нехотя сел на диван, – она меня ничуть не пугает.

Некоторое время мы молчим, глядя на шприц, лежащий на столе. Первым решается он.

– Понимаете, – трет Басеску переносицу, – по результатам некоторых анализов и вашему, прямо скажу, странному поведению я предположил что вы – тот, кто вы, оказывается, и есть на самом деле. Но тогда-то я этого не знал.

– У вас был, – продолжаю я мысль, – единственный способ проверить, Дракула я или нет…

– … попытаться вас убить, – продолжает он за меня.

– Вот именно.

– Теперь, видимо, вы убьете меня?

– Мне очень жаль, милый доктор. Будь наша встреча пораньше – веке хотя бы в девятнадцатом, – я бы даже не притронулся к вам. Уж больно вы симпатичный человек. Что бы вы сделали? Ну, забили тревогу. Я бы исчез. Все как всегда. Но сейчас, в силу некоторых обстоятельств, пощадить вас я не могу. Именно в этот момент шумиха мне не нужна. Я ожидаю важного гостя. Если к замку будет привлечено внимание людей, встреча может не состояться. А она должна быть.

– Вы собираетесь, – он широко распахивает глаза, – установить господство вампиров над миром?

– Доктор, умоляю вас! Не стоит увлекаться бульварными романами. Мне не нужно господство над этим миром – я желаю размежеваться с ним.

– А если, – он делает стандартную последнюю попытку, – я дам вам слово молчать?

– Вы уже знаете, что не промолчите, – я мягко встаю с дивана и делаю шаг вперед, – поверьте, все будет очень быстро.

И прыгаю вперед. Отдаю Басеску должное – это достойный противник. Минут десять мы катаемся по ковру, причем он – великая сила предрассудков! – все-таки тычет в мое сердце серебряным столовым ножом. Обычно внимательный, умный и глубокий человек, Басеску выглядел тогда полным идиотом. Так бывает с каждым, кто начинает дорожить собственной жизнью.

Сейчас Басеску со мной согласен.

Но это уже немного не тот Басеску, думаю я, в то время как неулыбчивый и очень бледный доктор прислуживает нам с Прометеусом. Увы, чувство юмора ему изменило. Нет, дело, конечно, не в физиологии. Думаю, это происходит с каждым, кому открывается неприятная тайна бытия за бытием. Заберитесь на крышу многоэтажного дома, повисните с краю на одной руке, а потом, если выберетесь, я познакомлю вас с Басеску. Но вы его все равно не поймете, потому что будете равны ему, только если разожмете ту самую руку. И уже потом заглянете в еще более устрашающее место, нежели асфальтовая площадка под вами. Я ловлю взгляд Басеску, и он понимающе кивает. В этом-то вся беда. Ты начинаешь понимать что-либо уже после того, как это что-то с тобой происходит.

Басеску все понял после того, как я, одержав верх, прокусил ему шею. Он все понял прямо в кабинете, у того самого дивана, на котором я лежал, когда беседовал с ним, доктором, пытающимся понять, кто же его пациент. Увы, он понял не только это.

Прометеус прибыл в октябре. Он стоял у дверей замка: выражение лица у него было угрюмое, что я объяснил долгой дорогой. Разумеется, я перешел к делу с первой же минуты. Объяснил, что все это – работа, мебельная фабрика – ерунда, с помощью которой мы заманили Прометеуса в замок: