– Мудрость и иносказание.

– Трусость. Рано или поздно, но каждый из нас встает перед выбором. По какую сторону баррикад встать. Вы могли сколь угодно не любить коммунистов, но в тридцатых годах были обязаны ехать в Испанию, защищать республику. Впрочем, это уже совсем другая история.

– Вернемся к допросу.

– Вернемся к допросу. Когда они сказали: итак, ты – Сын Божий, – он и тогда не нашел в себе смелости подтвердить это, хоть вопил об этом на каждом углу раньше. Ответил: вы сами так сказали. В этом – весь Он. Уже ясно, что расплаты не миновать, понятно, что все равно казнят, а Он все оттягивает и медлит, все на что-то надеется. Кстати, обратили ли вы внимание, как часто в Евангелиях описывается, как Он прячет лицо?

– Написано не «прячет», а – «укрывает».

– Стыдливая маскировка. Прячет. Так вот, Он это делал вовсе не потому, что желал пусть хоть такого, кастрированного уединения. И не потому, что взгляды людей надоедали Ему. Все дело в том, что Он краснел, когда совсем уж завирался и видел, что поставил себя в идиотское положение!

– Вы чересчур увлекаетесь, – сухо одернул Басеску, – и порой ваши не лишенные остроумия рассуждения становятся банальной жвачкой атеистических книг из серии «Советский народ против религии».

– Наподобие тех, – я почувствовал себя виноватым, – что печатались при Чаушеску?

– Вот именно. Кстати, чем вы занимались при Чаушеску?

– Путешествовал.

– У простых румын не было такой возможности.

– Считайте меня непростым румыном.

– Вы сотрудничали с «Сигуранцей»?

– С кем я только не сотрудничал, доктор. Вас это смущает?

– Нисколько. В стране каждый второй доносил в спецслужбы.

– Предупреждая ваш вопрос – я этого не делал.

– Потому что были слишком молоды в то время!

– Может быть. Я не хочу над этим задумываться.

– Каждый второй, – я перевел дух: новая мазь Басеску, которой тот лечил мой застарелый радикулит, ужасно жгла, – предатель. Вы не находите, доктор, что на Румынии несмываемый грех предательства?

– Вы же, – улыбнулся доктор и начал втирать другую мазь, уже ледяную, – не верите в грех и тем более грех предательства.

– Я не верю в искупление грехов.

– Значит, вам не искупить и сотрудничества с «Сигуранцей». Если, конечно, вы не пытаетесь меня эпатировать. Все-таки, чем вы занимались при Чаушеску?

Странствовал. Странствовал, мой доктор, в юдоли скорби и печали. Замок при коммунистах переживал не самые лучшие времена. Люди, увы, не верили в вампиров. Соответственно и я не мог питаться их кровью. Ведь наша, как, впрочем, и богов, сила состоит в вере в нас.

Некоторое время я перебивался старухами, верящими в Бога и бредни про Дракулу. А потом понял, что если не найду альтернативный источник питания, то просто загнусь. Да и на диету сесть не мешало бы.

А загибаться до прихода Прометеуса – нашего (богов, бессмертных и героев) мессии – я не хотел. Одно дело – перестать быть во время нашего Апокалипсиса, совсем другое – умереть, не дождавшись его. Это все равно что быть добрым язычником, но умереть до прихода Христа. Дальше чистилища тебя не пропустят. О, мерзкий Данте… Как же ты все-таки был прав. Надеюсь, и тебе сейчас плохо.

Тогда-то, в 1962 году, я открыл для себя гематоген. На вкус, конечно, редкая гадость – высушенная, истолченная в порошок, спрессованная и подслащенная бычья кровь, но все питательные вещества моему организму он давал. В день я съедал до ста плиток. Меня тошнило от сладкого, но я не сдавался. И постепенно привык. Но тут власти Румынии нанесли мне новый удар. В результате их экспериментов (похлеще тех, что вытворял мой старый знакомый Менгеле) в стране разразился жуткий продовольственный кризис. Жрать стало нечего не только людям, но и вампирам. Те несчастные, кем я когда-то поужинал, носились вокруг замка с воплями и жалобами:

– Люди совсем обессилели, Повелитель, и их кровь стала водой. Что нам делать?

Мне было наплевать на них. Да, сообщаю: единственный настоящий вампир в мире это я. Все остальные несчастные – не больше, чем ходячие мертвяки. К тому же они смертны в вашем понимании этого слова.

Это было бы слишком легко – бессмертие за укус вампира.

Во всем виновато человеческое желание получить все, сразу и даром. Оп-па, тебя куснули, и вот ты бессмертен, ведешь интересную, полную приключений жизнь. Единственный минус – нужно питаться кровью. Как бы не так… Но так называемые вампиры этого не понимают. Они уже не люди и еще не бессмертные. Они животные.

У них своеобразная лихорадка. Хоть они и питаются кровью, но после моих (или тех, с кого я начинал) укусов бедняги сходят с ума, зовут меня «Повелителем», почему-то боятся дневного света и проводят время самым идиотским образом. Так что в этом случае создатели фильмов о вампирах недалеки от истины. Они ни черта не понимают, эти так называемые вампиры: кто они, что они, и зачем все это. За единственным исключением. Да, я говорю о себе.

В аптеках пропал гематоген. Чтобы спастись, я, воплотившись в летучую мышь, проспал тридцать лет в сыром подвале замка. Вампиры в Румынии вымерли совершенно. Не знаю, как в остальном мире: страсть к путешествиям я давно утратил.

Итак, я пережил голодное время правления Чаушеску в Румынии и дождался воцарения в стране демократии. Разницы никакой, за единственным исключением. Гематоген появился в аптеках, хоть и стал стоить гораздо дороже, чем раньше. Славься, свобода. На всякий случай я закупил крупную оптовую партию этого лекарства. Хотя и знал, что особой необходимости в этом нет: все говорило о том, что вот-вот придет мессия, который разрушит чары Молдавии, и мы, бессмертные, обретем, наконец, покой.

Молдавия вновь станет страной для людей.

Мы наконец-то разойдемся. Тихо и мирно. Мир, созданный по законам Дарвина, и мир, созданный по беззаконию. Беззаконию того самого Бога, который представляет собой светящийся шар, не говорящий, не думающий и не чувствующий. Зачем? Ведь он – идеален.

– Вы так представляете себе Бога? – Басеску размышлял вслух. – Безликая светящаяся сфера. Очевидно, это комплекс, связанный с вашим незнанием отца.

– Вы обвиняете меня в инфантильности?

– Я, – мягко поправил Басеску, начиная делать мне вакуумный массаж; он водил по моей спине полым полушарием, из которого был откачен воздух, – не обвиняю, а ищу причины болезней.

– Инфантилен был ваш Иисус, – раздраженно бросил я.

– Примеры.

– Пожалуйста! Его манера прикрывать лицо. И еще. Раз уж я начал призывать вас обращать внимание на те или иные вещи, попрошу задуматься вот над чем: Библия везде пишется без кавычек. Почему, спрашиваю я вас? Ведь название на то и название, чтобы его закавычивать.

– Библия – не только название…

– Тогда какого черта именно это слово написано на обложках всех изданий?! Я вас спрашиваю, почему? Почему, спрашиваю себя. Но ответа не нахожу. Кроме разве что одного – все, что так или иначе связано с Галилеянином, несет на себе отпечаток той самовлюбленности, что всегда сопутствовала ему.

– Вы, очевидно…

– Да-да, – раздраженно перебил я Басеску, – милейший доктор, сейчас вы будете говорить мне о том, что я самовлюблен, но пытаюсь скрыть это. Или, напротив, ненавижу себя и опять же скрываю это?

– Вы, – терпеливо повторил Басеску, – очевидно, замерзли? Укрыть вам одеялом ноги?

Я с удовольствием согласился. Это странно – и я больше расцениваю это как каприз, нежели сознательное чувство, – но я люблю свое тело. Мне нравится, когда ему комфортно. Может быть, именно поэтому я и посещал последние месяцы до прибытия Прометеуса этого доктора, милейшего Басеску. Пора было привести себя в порядок.

О, разумеется, помимо тайны Молдавии была еще и тайна Прометеуса. Или, скажем так, они были прочно связаны. Видите ли, дело в том, что вся Молдавия с момента ее основания до поры ее исчезновения существует лишь в голове Прометеуса. И уничтожив себя, наш Мессия уничтожит эту Молдавию, подарив и себе, и нам вечный покой.