Посмотрим, как стадо павианов встречает на границах своих владений стадо соседей. Самцы боевого возраста выдвигаются вперед, образуя развернутый полумесяцем строй, останавливаются и принимают позы угрозы. Так же поступают соседи. Иерархи проходят сквозь строй и медленно приближаются к границе, вглядываясь в иерархов другого стада, идущих навстречу. Если встреча произошла на границе и территория не нарушена, а стадо знакомое, иерархи, узнав друг друга, сходятся с распростертыми руками и обнимаются. После этого могут встретиться и более молодые самцы.

И эту картину мы видели сотни раз в официальной кино- и телехронике. В былые времена правитель, нанося визит соседу, строго соблюдал этот ритуал: гость приближался к границе с военным эскортом, а на границе, его встречал властитель посещаемой страны, тоже в сопровождении военного эскорта. В наше время главы государств встречаются не на границе, а приземляются сразу в столице, гость не везет с собой в нескольких самолетах военный эскорт. Но хозяин почему-то встречает его не чем-нибудь приятным — парадом красавиц, скажем, а проводит его мимо строя своих угрюмых солдат. Люди давно, наверное, отказались бы от той процедуры, если бы она не тешила их инстинктов.

Пирамида, венчаемая несколькими особями, воспринимается как незавершенная: над иерархами мыслим еще один уровень, место для сверхиерарха. В мире животных возможность сверхиерарха нереализована. Только в стае собак (ездовых, пастушеских или охотничьих) она реализуется: для вожаков стаи сверхиерарх — это их хозяин. Право человека стоять над собственными вожаками для собак самоочевидно: он им не ровня, он божество. Если хозяин удосуживается управлять стаей собак — очень хорошо. Но если ему недосуг — стая управляется собственными иерархами, но пиетет к хозяину от этого не убывает. Нет ничего гениального в том, что повсеместно и многократно у людей возникала идея поместить на как бы вакантное место сверхдоминанта нечто воображаемое, наделенное всеми сверхдоминантными качествами в их беспредельном выражении. Стоит сделать это, и иерархи становятся как бы субдоминантами сверхиерарха, его жрецами, а он — их могучим защитником от остального стада. Особенно после того, как у людей возникла речь, внушить почтение к воображаемому божеству очень легко. Но и без речи можно вызвать на какое-то время почтение у подчиненных, изображая свои особые отношения с чем-то страшным для остальных — грозным явлением природы, страшным местом или опасным животным. Это не фантазия: бездомная собака всегда чувствует себя ниже собаки, идущей с хозяином; выросший с большой собакой кот использует ее для внушения почтения котам, боящимся собак; бык или буйвол, позволивший пастушонку вскарабкаться себе на спину, уверенно ведет за собой стадо. Чтобы повысить свой ранг, молодому шимпанзе хватило пустой канистры: нужно было лишь осмелиться подойти к этому опасному предмету, взять его в руки и научиться грохотать на страх другим.

Конечно, религиозное чувство имеет сложную природу, и мы не собираемся здесь ее обсуждать. Я всего лишь показал вам, что в наших врожденных программах построения группы наверху есть вакантное место. Его может занять либо воображаемое божество, либо очень реальный тиран.

Мы видим, что в первобытном стаде предков человека не могло быть и тени равноправия. «Первобытный коммунизм» — выдумка кабинетных философов XIX века. Этнографы обнаружили у некоторых зашедших в тупик и вторично деградировавших племен, обитавших в крайне неблагоприятных природных условиях, разного вида «выверты». Одни племена были озабочены тем, чтобы ни у кого из сородичей не имелось ничего своего, другие — сложным ритуалом дележа добычи, третьи следили за тем, чтобы все соплеменники делали одну и ту же работу сообща и одновременно, четвертые подавляли у людей всякое проявление инициативы, представители пятых настолько объедались наркотиками, что оказывались ни на что не способны, и жизнь племени поддерживалась усилиями не злоупотреблявших наркотиками женщин, и т.п. Из этих крупиц одни романтически настроенные умы слепили образ земной райской жизни — первобытный коммунизм, а другие — теорию матриархата. Наука быстро разобралась в этих заблуждениях. Но некоторые кабинетные философы XIX века взяли их за основу для далеко идущих построений о прошлом и будущем человечества. В XX веке на всех материках и всех расах был поставлен гигантский эксперимент воплощения этих теорий в жизнь. Эксперимент, о котором физиолог И. П. Павлов сказал, что пожалел бы на него даже одну лягушку. В результате повсюду, где проводился эксперимент, вместо общества равенства возникли жестокие иерархические пирамиды, увенчанные окруженным «шестерками» тираном-«паханом».

Сопоставляя врожденные программы поведения, проявляющиеся у человека, с моделями поведения стадных приматов, биологи пришли к заключению, что первобытное стадо предков человека в основе своей имело мужскую иерархию.

Как вы, наверное, запомнили, иерархическая пирамида самцов строилась в первую очередь по возрасту. Внутри каждой возрастной группы самцы боролись за свой иерархический ранг как в одиночку, так и объединяясь в неустойчивые союзы. Если союз получался достаточно прочным, он пытался свергнуть самцов более высокого уровня в пирамиде.

Если союз пробивался на вершину, образовывалась геронтократия. Если на вершину прорывался один выдающийся по агрессивности самец — образовывалась автократия. Автократа окружали «шестерки» — особи с невысокими личными возможностями, но услужливые, коварные и жестокие. Иерархи все время прессировали субдоминантов. Те немедленно переадресовывали агрессию на подчиненных, последние в свою очередь — на своих подчиненных, и так до дна пирамиды.

Стадо, особенно его подавленная часть, поддерживало автократа или геронтов, когда те наказывали кого-нибудь, особенно субдоминантов. Самки принимали участие в коллективных осуждениях и расправах. Автократ и геронты в случае необходимости натравливали дно пирамиды на опасных для власти самцов. В стаде действовали принципы, описываемые словами «где суд, там и расправа» и «иерарх всегда прав».

Детеныши видели в иерархах своих отцов, а те занимались их обучением. Иерархов любили самки, дети и самцы более низких рангов. Только субдоминанты питали к ним подавленную агрессивность. Так что если вам показалось, что это было «сообщество несчастных», вы заблуждаетесь.

Чувствую, мой Благосклонный читатель, как вас тянет взглянуть с новой точки зрения на некоторые разделы истории человечества, особенно на теорию государства. (Тут уж к нам присоединится и Неблагосклонный читатель, которого мы оставили на пороге предыдущей главы передохнуть от обезьян.) Тема, конечно, не новая: еще Платон и Аристотель основательно ее проработали. И сразу во многом разошлись, а вслед за ними — и все остальные исследователи, коим несть числа. Аристотель был естественником (более того, зоологом) и шел от естественных особенностей человека и создаваемых ими организаций, от того, что наблюдал вокруг. А Платон был философом чистейшей воды: бесконечное разнообразие мира его мало интересовало, скорее даже раздражало, он стремился в мир идеальных, логически совершенных конструкций.

Так и мы с вами, читатель, разделимся на тех, для кого главное — реальный мир такой, какой он есть, и на тех, кого тянет в мир идеальный. Наше биологическое разнообразие — наше богатство, только мы должны использовать его для сотрудничества, а не как плацдарм для баталий. Итак, вперед, но помятуя о том, что в этой теме мы не первые, не последние и не единственные. Мы имеем право изложить наши взгляды, но не имеем права их навязывать.