— Где парень? — еще в дверях спросил пастух.

— Янчи?

— Сколько их у нас, кроме него? — сверкнул глазами старик, и Маришка уже знала, что случилась беда.

— Выглянь на дорогу!

Маришка поглядела.

— Идет!

— Оно и пора… Репейка пропал.

— Собака?

Разумеется, Маришка прекрасно знала, что речь могла идти только о маленьком пуми по имени Репейка, но ведь разговор тогда и хорош, когда слова, будто на доске тесто, как следует перемесятся на языке, примут нужную форму, прокатятся раз-другой в воронке мыслей, пока, наконец, не улягутся, успокоятся, порождая новые слова и мысли.

Мате Галамб не ответил, да оно и к лучшему, потому что такой ответ по его насыщенности передать на бумаге было бы невозможно; он только не сводил глаз с двери, и Маришка наконец поняла, что еще одного ее замечания нынешняя атмосфера не выдержит.

К счастью, пришел Янчи. Он длинно и смачно сплюнул перед дверью, в доказательство того, что зуб удален весьма успешно и этим о визите к врачу все сказано, но, едва ступив на кухню, почуял, что попал в зону грозы. Тишина была гнетущей. Он молча выложил на стол курево, черенок к трубке, кремень, фитиль и соль, проглотив вопрос: «Чего это вы, дядя Мате, так рано пригнали отару?» (Сам объяснит, если пожелает.) Вместо этого сказал:

— Дядя Андраш привет вам велел передать. Он тоже к доктору приходил…

Старый Мате кивнул, как-то так, между прочим, потом, не вставая, оперся на пастушеский свой посох с рукояткой в виде головы барана.

— Репейка потерялся…

— Что? — так и взвился Янчи. — Что? Когда? Я побегу к егерю.

— Да поторапливайся, не то еще подстрелят. Сразу после обеда и пропал… куда делся, не знаю, потому задремал я… а проснулся, его и след простыл. Так-то! Может, в лесу заплутал, а может… нет, не думаю, чтоб поймали его.

— Репейку? Поймали? — Янчи только рукой махнул. — Так я пошел. Если припозднюсь…

— Еда в духовке будет, — сказала Маришка, — а сейчас отрежь себе хоть ломоть хлеба, ты ж и не ел еще.

— Не надо!.. Будто мне сейчас до еды, — добавил он тут же, чтобы Маришку не задел за живое короткий отказ, Маришка была обидчива по причине своего вдовства. Иной раз так и искала повода оскорбиться: «Бедную вдову кто хошь обидит…» — и долго лила слезы, тем облегчая душу.

Но сейчас ей и в голову не пришло надуться — мрачное молчание отца темной тучей накрыло кухню, и ежесекундно мог грянуть гром. Обиды Маришки легко применялись к обстоятельствам.

Поэтому она даже не заметила краткости ответа Янчи и почти уважительно смотрела вслед подпаску, который чуть не бегом, легко покачивая плечами, спускался с холма, явно не обремененный сытным обедом.

Мысли Янчи кружились исключительно вокруг Репейки. Прежде всего, конечно, к леснику, чтобы дал распоряжение всем обходчикам, чтоб сберегли щенка. Это самое срочное! Потом… но Янчи и сам не знал еще, что нужно делать потом. Во всяком случае, он пошел лесом напрямик и сделал плохо, потому что, иди он обычной дорогой, непременно услышал бы горький плач щенка. Но что поделаешь, это тоже относилось к той серии случайностей, которые частоколом встали на пути всех стремлений вернуть Репейку в овчарню, к овцам, где он уже достиг звания младшего командира.

Янчи не замечал, что его бьют ветки, колют колючки, удерживают ежевичные ветки, он думал только о Репейке, но никакого объяснения его исчезновению не находил.

— Эх, Репейка, Репейка, славный мой песик! — вздохнул он. — Только бы лесника дома застать.

Конечно, лесника он не застал.

— А что тебе, Янчи? — полюбопытствовала жена.

Рассказал ей Янчи про свою печаль и про еще большую печаль старого Галамба и про то, что всей овечьей общине приходит конец, так как Репейка незаменим. Видя залитое потом, исцарапанное колючками, усталое лицо паренька, лесничиха пожалела его.

— С этаким делом медлить нельзя, сынок, сейчас мы распорядимся.

Лесничиха очень любила распоряжаться, что было нашему Янчи на руку, хотя лесник всячески противился — зачастую совершенно напрасно — этой ее страсти.

Телефон успокоительно дребезжал, лесничиха «от имени дирекции» давала указания обходчикам и даже их женам (это было ей особенно по душе, ведь женщина только над своим полом распоряжается с истинным удовольствием), объясняла, что в госхозе пропал породистый пуми и предписывается сделать все возможное для его нахождения. Счастье еще, что лесник не обладал правом меча[1], не то его супруга в административном пылу посулила бы кое-кому и отсечение головы… Впрочем, Янчи был ею очень доволен.

Теперь он решил выйти на шоссе и поспрошать прохожий-проезжий люд, не повстречал ли кто его ненаглядного пуми.

Однако шоссе молчаливо вилось в зеленом ложе леса, и его серая пыльная лента не рассказала ни о чем. Красная тарелка солнца уже покоилась на верхушках деревьев, тени вытягивались.

Иногда Янчи громко свистел, а после прислушивался… нет, один только дятел скрежетал ему в ответ или насмешливо вскрикивала сойка, потом и она умолкла, лишь бесшумные летучие мыши проносились зигзагами над лесной дорогой, но они таинственно помалкивали, и даже если б знали, не проговорились бы, где сейчас находится щенок.

Измученный подпасок зашагал в соседнее село, надеясь хоть там что-нибудь услышать, но у следующего поворота застыл ошеломленный: на лесной опушке стояли размалеванные фургоны, над ними дымились трубы; паслись два пестрых пони и несколько ломовых лошадей, у одной из повозок трое мужчин страдали над королями и дамами, из-за которых происходит столько бед и всяческих осложнений. А на лесенке, ведущей в эту повозку, сидела особа в купальном костюме и сосредоточенно следила за картежниками. Партия как раз окончилась, и женщина яростно шлепнула себя по прекрасной, достойной всяческого внимания руке:

— Алайош, ты же играть не умеешь! И зачем такому человеку садиться за карты?

— Мальвинка, гляди у меня, напросишься на резкости.

— Лучше б поучился играть как следует. А вам что угодно, молодой человек?

Янчи несколько смущенно приподнял шляпу.

— Извините, я щенка разыскиваю, собачку мою.

— Мы не видели, — проговорила дама в купальнике, опять шлепая себя по руке, где комар изучал возможности подкормиться, — лучше б на нее посмотреть, чем на эти мучения, которые мой муж называет игрою в карты.

— Ее Репейка зовут, — сказал Янчи, просто чтобы сказать что-нибудь, и покраснел, потому что не мог смотреть никуда, кроме как на эту женщину в купальном костюме.

— Репейка? Чудесное имя, право, чудесное, но мы ее не видели.

— Так я пойду дальше, поищу, — снова приподнял Янчи шляпу и пошел, чувствуя на спине взгляды циркачей.

— Хорошенький парнишка, — тихо заметила женщина, — а как он краснеет!

Алайош вдруг стал принюхиваться. — Сейчас бы тебе не о хорошеньких парнишках думать… Чем это пахнет?

— Картошка! — вскрикнула женщина и одним прыжком скрылась в повозке, откуда тотчас послышалось громыханье кастрюлек и звон заслонки.

— Ай, Лойзи, миленький, если б не ты, все сгорело бы… — послышалась супружеская похвала.

— Удваиваю ставку, — объявил превратившийся в «миленького Лойзи» Алайош. — Положи на дно лук, он отобьет запах, если пригорело… Твой ход, дружище!

Мальвина опять заняла место на лесенке и с любовью смотрела на пестрого пони, который, пасясь, подошел к картежникам сзади и, помаргивая, внимательно глядел на игру.

— Буби, голубчик, только у этих не учись играть, только не у них… А ты не видел щенка по имени Репейка?

Буби, судя по всему, Репейку не видел, ибо не ответил на вопрос; ничего не знали о нем и в селе, где Янчи опрашивал подряд всех прохожих, знакомых и незнакомых.

— Какой-нибудь пастух заманил, — предположил незнакомый отдыхающий, — они ведь на всякий разбой горазды. Все пастухи висельники…

Янчи и так-то было невесело, он уж собрался было испробовать свою палку на бездумно хулившем пастухов горожанине, но передумал: а вдруг?… Ближайший загон, правда, далеко, но ведь черт не дремлет…