1833 Юнкерская молитва* Царю небесный! Спаси меня От куртки тесной, Как от огня. От маршировки Меня избавь, В парадировки Меня не ставь. Пускай в манеже Алехин глас Как можно реже Тревожит нас. Еще моленье Прошу принять — В то воскресенье Дай разрешенье Мне опоздать. Я, царь всевышний, Хорош уж тем, Что просьбой лишней Не надоем. 1833–1834 «На серебряные шпоры…»* На серебряные шпоры Я в раздумии гляжу; За тебя, скакун мой скорый, За бока твои дрожу. Наши предки их не знали И, гарцуя средь степей, Толстой плеткой погоняли Недоезжаных коней. Но с успехом просвещенья Вместо грубой старины, Введены изобретенья Чужеземной стороны; В наше время кормят, холят, Берегут спинную честь… Прежде били — нынче колют!.. Что же выгодней? — бог весть!.. «В рядах стояли безмолвной толпой…»* В рядах стояли безмолвной толпой, Когда хоронили мы друга, Лишь поп полковой бормотал, и порой Ревела осенняя вьюга. Кругом кивера над могилой святой Недвижны в тумане сверкали; Уланская шапка да меч боевой На гробе досчатом лежали. И билося сердце в груди не одно И в землю все очи смотрели, Как будто бы всё, что уж ей отдано, Они у ней вырвать хотели. Напрасные слезы из глаз не текли, Тоска наши души сжимала; И горсть роковая прощальной земли, Упавши на гроб, застучала. Прощай, наш товарищ, не долго ты жил, Певец с голубыми очами; Лишь крест деревянный себе заслужил, Да вечную память меж нами! 1836 Умирающий гладиатор* I see before me the gladiator lie… Ликует буйный Рим… торжественно гремит Рукоплесканьями широкая арена: А он — пронзенный в грудь — безмолвно он лежит, Во прахе и крови скользят его колена… И молит жалости напрасно мутный взор: Надменный временщик и льстец его сенатор Венчают похвалой победу и позор… Что знатным и толпе сраженный гладиатор? Он презрен и забыт… освистанный актер. И кровь его течет — последние мгновенья Мелькают, — близок час… вот луч воображенья Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай… И родина цветет… свободный жизни край; Он видит круг семьи, оставленный для брани, Отца, простершего немеющие длани, Зовущего к себе опору дряхлых дней… Детей играющих — возлюбленных детей. Все ждут его назад с добычею и славой, Напрасно — жалкий раб, — он пал, как зверь лесной, Бесчувственной толпы минутною забавой… Прости, развратный Рим, — прости, о край родной… Не так ли ты, о европейский мир, Когда-то пламенных мечтателей кумир, К могиле клонишься бесславной головою, Измученный в борьбе сомнений и страстей, Без веры, без надежд — игралище детей, Осмеянный ликующей толпою! И пред кончиною ты взоры обратил С глубоким вздохом сожаленья На юность светлую, исполненную сил, Которую давно для язвы просвещенья, Для гордой роскоши беспечно ты забыл: Стараясь заглушить последние страданья, Ты жадно слушаешь и песни старины И рыцарских времен волшебные преданья — Насмешливых льстецов несбыточные сны. Еврейская мелодия (Из Байрона)*
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей! Вот арфа золотая: Пускай персты твои, промчавшися по ней, Пробудят в струнах звуки рая. И если не навек надежды рок унес, Они в груди моей проснутся, И если есть в очах застывших капля слез — Они растают и прольются. Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец, Мне тягостны веселья звуки! Я говорю тебе: я слез хочу, певец, Иль разорвется грудь от муки. Страданьями была упитана она, Томилась долго и безмолвно; И грозный час настал — теперь она полна, Как кубок смерти яда полный. В альбом (Из Байрона)* Как одинокая гробница Вниманье путника зовет, Так эта бледная страница Пусть милый взор твой привлечет. И если после многих лет Прочтешь ты, как мечтал поэт, И вспомнишь, как тебя любил он, То думай, что его уж нет, Что сердце здесь похоронил он. вернутьсяЯ вижу перед собой лежащего гладиатора… Байрон. (Англ.). — Ред. |
