Гость стоял возле окна и задумчиво взирал на развесёлую позёмку. Зиме не терпелось всё лето; в конце октября она сказала: "Хватит с меня, пора", и явилась во всей своей обжигающей красе. Когда детей, празднично наряженных, ввели в комнату, он с виноватым видом обернулся и, смущённо улыбаясь, чуть развёл руками. Гуру хотел показать этим жестом, что он заранее просит прощения за определённую неуклюжесть, которая неизбежно проявляется в действиях тех, кто не обучен общаться с совершенными малышами. Старший гувернёр поспешил прийти ему на помощь:

— Дети, поздоровайтесь, как вас учили, — приказал он с не лишённой юмора назидательностью.

Гуру, выслушав приветствие, изобразил на лице абсолютное удовлетворение. В его исполнении это чувство походило на спокойное довольство робота, которому всего-то и нужно было от людей, чтобы они нажали на кнопку — всё остальное он сделает сам, бескорыстно и добросовестно.

— Здравствуйте, здравствуйте, ребятки, — сказал он задушевно. — Ну что кто-нибудь из вас знает, кто я такой?

Дети молчали — кто застенчиво, кто испуганно.

— Ну, ладно, — Гуру сменил тему. — Тогда, быть может, кто-то расскажет мне басню или стихотворение?

Такое предложение, при всей его нелепости, было предусмотрено руководством интерната. Гувернёр сделал знак маленькому Краму, тот отважно шагнул вперёд.

— А можно стишок, который я сам сочинил? — спросил Крам не то у гувернёра, не то у Гуру. Последний вновь развёл руками, давая понять, что реальность превзошла самые смелые его мечты и фантазии. Крам тут же продекламировал:

— Шла лисичка по дорожке, кругом ягодки росли. Вдруг собаки налетели, разорвали на куски.

— Очень хорошо, — сказал обрадованный Гуру и похлопал в ладоши. — Какая проницательность, какие способности к наблюдению и анализу! — обратился он к Старшему гувернёру. Тот скромно улыбнулся, мягко взял Крама за плечо и водворил на прежнее место среди детворы.

Гуру вздохнул. Крам, сам того не подозревая, подсказал ему правильное начало беседы.

— Итак, вы слышали, мои маленькие друзья, как ваш товарищ читает стихи — не только читает, но и сам их сочиняет. Не правда ли, это замечательно?

— Да!! — хором ответили воспитанники, повинуясь очередному сигналу гувернёра.

— Но я уверен, — продолжил Гуру серьёзным тоном, — что многие из вас тоже умеют если не писать стихи, то рисовать, играть на мандолине или, допустим, танцевать народные танцы… Я верно говорю? Я не ошибся?

— Нет!! — нестройно закричали дети. Тогда Гуру, не замечая, что их ответ мог быть истолкован двояко и относиться не ко второму вопросу, а к первому, важно сообщил:

— Итак, друзья мои, открою вам тайну. Я пришёл к вам, чтобы рассказать о нашем добром, вездесущем помощнике во всех делах. Назовём его мудрым и справедливым Хранителем. Ваши таланты, ваше умение петь, рисовать и сочинять, ваши послушание и усердие к учёбе — всё это плоды его неусыпной заботы.

Вряд ли Гуру сознавал, что словечки вроде «вездесущий», «неусыпный», да и собственно «таланты» до конца понятны его слушателям. Но он не остановился, и его дальнейшие речи звучали всё более и более загадочно. Гуру говорил:

— Наверно, я забегаю вперёд, но не могу не открыть вам, что имя этому хранителю — "эфирная субстанция "Х"". Вам не стоит задумываться о том, что значит это имя, пока достаточно будет просто хорошенько его запомнить — на всю жизнь.

Он мог бы этого и не говорить, потому что в дальнейшем — сколько помнил Крам — три эти слова ежедневно писались на досках мелом — в интернате, в гимназии, и забыть их было просто невозможно. Только повзрослев, Крам смог по достоинству оценить значение визита Гуру в подготовительную группу. Это событие было, как выяснилось, конфирмацией и считалось гораздо значительнее того, к примеру, дня, когда взволнованному отроку в торжественной обстановке вручают удостоверение личности, ибо Крам, будучи оповещён о наличии в мире субстанции «Х», получил право называться человеком в полном смысле этого слова.

…Гуру, судя по всему, запутался в азах популяризаторства и решился на демонстрацию. Он, видимо, знал уже в общих чертах, чего можно ждать от Крама, и потому выбрал именно его, не желая связываться с кем-то другим, непредсказуемым.

— Вот смотрите, — Гуру достал из-за пазухи миниатюрное золотое кольцо, в которое была продета тонкая, тоже золотая, цепочка. — Дай-ка мне твою руку.

Крам доверчиво протянул кисть, Гуру взял его за запястье, развернул ладонью кверху и, держа цепочку двумя пальцами, поднёс кольцо туда, где еле видно пробивался пульс. Кольцо зависло неподвижно, Гуру осторожно повернул голову к остальным и предупредил:

— Внимательно смотрите, что будет дальше, — и замолчал. — Ах да!спохватился он. — Не забудьте отметить, что моя рука не шевелится, и я вообще ничего не делаю, даже не дышу.

В самом деле — Гуру задержал дыхание. Глаза воспитанников пристально наблюдали за приключениями кольца. Оно, повисев, ни с того, ни с сего вдруг начало качаться; размах колебаний с каждым разом увеличивался, пока не получился настоящий маятник. Гуру же, насколько можно было уследить, бездействовал и ничем не помогал кольцу.

— Не правда ли — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать?нравоучительно осведомился он наконец, убирая цепочку обратно за пазуху. Иди на место, — Гуру снова подтолкнул Крама, и тот, весьма заинтригованный, вернулся к своим. Гость вздохнул:

— Это, деточки, и была та самая "эфирная субстанция "Х"". Её нельзя ни увидеть, ни услышать, ни понюхать, ни попробовать, и, тем не менее, она присутствует всегда и везде, во всём и в каждом. Берегите эфирную субстанцию, дорогие мои ребятки, как зеницу ока. Когда ваш жизненный путь подойдёт к своему финалу… впрочем, сейчас я не вижу смысла останавливаться на этом подробно. Главное, что от вас требуется, это послушно следовать эфирному зову, сознательно подчиняться его воле, много не рассуждать, вскармливать и взращивать ту часть субстанции, которую имеете, и… — Гуру запнулся. — Я ничего не забыл? — Он посмотрел на потолок, соображая. — Нет, кажется, ничего. И, стало быть, — всегда ощущать в себе готовность расстаться с нею во имя её же, субстанции, блага, ибо нынешнее место её обитания не вполне… но это тоже пока что не важно.

Гуру увлёкся и проговорил битый час; дети порядком утомились и начали отвлекаться. В какой-то момент до гостя дошло, что он всё испортит, если не умолкнет сию же минуту. Гуру остановился на полуслове и стал прощаться, ему ответил дружный, искренний хор. Уходя, он хлопнул себя по лбу, обнаружив, что совсем позабыл о подарках. Тут сделалась куча мала, и никто не заметил исчезновения доброго волшебника — все были заняты мандаринами, пастилой и надувными, грубо размалёванными, драконами. Вскоре веселье омрачилось тем обстоятельством, что Гуру, покидая интернат, с разбега налетел на тонкую прочную проволоку, которую кто-то натянул при выходе, в дверях, на уровне шеи. Трахея Гуру и обе его сонные артерии оказались перерезанными, но дети, плохо разбиравшиеся в тонкостях лишения человека эфирной субстанции, не очень огорчились — случившееся они приняли поверхностно, не вникая в суть. Представители жандармерии провели формальное — как и всегда — расследование, в которое воспитанники по малолетству не были вовлечены, и часом позже событие обсуждалось лишь гувернёрами, а дети продолжили прерванную игру.

В государстве, где жил Крам, христианство не было государственной религией. Официально оно признавалось абсолютно независимым, своеобразным вероучением и считалось исключительно делом совести граждан, ему приверженных. Препятствий христианской религии никто не чинил, но и вмешиваться в дела, отнесённые к компетенции национального масштаба, ей не позволяли. А религией господствующей был своеобразный персонифицированный пантеизм, и гражданам вменялось в обязанность вести себя по возможности так же, как проявлялось вездесущее божество, оно же — субстанция «Х». То же самое относилось и к государственной политике, которой руководил Высочайший Суверен Омфалус, Искатель Выражения, который обожал устанавливать свои бронзовые бюсты на родине друзей и знакомых. Бронзу он выбрал потому, что золотому тельцу поклоняться было грешно, однако всё новозаветное рассматривалось вместе с тем как точка зрения, возможность, но не более; аналогичным было отношение к буддизму, магометанству и комплексу сомнительных материалистических доктрин — всё перечисленное считалось безобидным сектантством. Никто не запрещал строительства мечетей, церквей и Домов политического просвещения, однако официальная власть неизменно опиралась на догмат о непознаваемости Творца, при этом попуская подданным фантазировать на темы теологии, сколько влезет.