Медсестра от нечего делать рассматривала гостя.

«Умный взгляд, решительный. Не трус. Хотя трусов среди хирургов и реаниматологов мне еще не приходилось встречать. Однако от него слишком сильно пахнет одеколоном. Медики никогда себе такого не позволяют».

– Вы хирург? – спросила она.

Ассистент тут же с укором посмотрел на коллегу.

«Ну чего ты лезешь к человеку? Разве не видишь, что ему не хочется отвечать?»

– Неужели Иванов не сказал вам, кто я? – пассажир вскинул брови. – Тогда извините, меня Артемом Дмитриевичем зовут.

Чувствовалось, что произносить собственное отчество он не привык, выговорил его с трудом.

Оконное стекло было полосатым – прозрачная полоска и матовая, матовая и прозрачная. Артем Дмитриевич подался к задней дверце и, убедившись, что «Гранд Чероки» свернул на повороте, прислонился к стене.

– Скоро приедем, – сказала молодая женщина, – а меня Ларисой зовут, когда ко мне по отчеству обращаются – не люблю.

– Тоже правильно. И я не люблю. Где Бутырка, я знаю, хотел в окно глянуть, далеко ли заехали.

– Нас и привезут, и назад доставят, – пообещал ассистент.

– В Бутырку брать билет в один конец опасно, – хохотнул небритый.

Машина сбавила скорость, остановилась. За окнами было очень светло, почти как днем. Тюремные ворота освещались не хуже стадиона во время телевизионной трансляции. Когда автомобиль въехал, ворота закрылись. Вначале доктор Иванов беседовал с охранником, потом тот, сжимая в руке пропуска, заглянул в салон. Наметанным взглядом тут же определил, что в машине никто лишний не прячется.

– Можете ехать, – он вернул документы Иванову.

По тюремному коридору они шли в сопровождении двух охранников, вооруженных дубинами и газовыми баллонами. На ходу доктор Иванов вдел халат в рукава и знаком показал, чтобы его гость сделал то же самое.

– Мы торопимся, – обратился доктор к охраннику, когда ему показалось, что тот не спешит открывать решетку-перегородку.

Коридорный, прекрасно знавший доктора в лицо, тем не менее быстрее идти не стал. За годы работы в тюрьме он выработал свой ритм передвижения и не мог представить, что можно ходить по-другому. Если, конечно, не случилось «ЧП», а то, что один из арестантов может умереть из-за его медлительности, даже при большом желании конвойный не мог отнести к чрезвычайным происшествиям. Как все работавшие в тюрьме, он воспринимал сидельцев исключительно как человеческий материал. Иначе и невозможно. Если начнешь вникать в чужие беды и проблемы, а их за решеткой на каждую душу найдется не один десяток, то просто сойдешь с ума – голова взорвется от ужаса сопереживания.

Больничную палату заливал синий ночной свет, противный и липкий. Когда отворилась дверь и конвойный подвел к кровати очкарика-первохода доктора Иванова и его бригаду, законник Хазар недовольно пробурчал:

– Спать не дают. – И сел на кровати.

– Включите свет! – распорядился доктор Иванов.

Он говорил громко, словно в послеоперационной палате не было настоящих больных в тяжелом состоянии. Вспыхнули яркие лампочки под высоким сводчатым потолком. Очкарик уже пришел в себя – сознание вернулось к нему. Он смотрел на мир одним глазом, который не мог закрыть – рассеченную бровь подтягивали металлические скобы, поставленные санитаром Александровичем. Второй глаз заплыл, да так сильно, что даже многоопытный Иванов не мог сразу сказать, есть ли он вообще.

– В операционную его! Там и посмотрим, – жизнерадостно сообщил Иванов, будто надеялся на какое-нибудь веселое открытие.

– Шнур, секи, – шепотом проговорил Хазар и оттопырил мизинец, указывая им на «коллегу» Иванова.

– Сукой буду, да это же Артист, – чуть слышно прохрипел законный, приподнимаясь на локте, – халат белый нацепил. Вот тебе и мутка.

Санитары перегрузили очкарика на каталку. Доктор обратился к небритому мужчине:

– А вы, Артем Дмитриевич, пока можете осмотреть больного, о котором я вам говорил. Интересный случай. Когда понадобитесь, я вас позову.

– Спасибо, – прозвучал степенный ответ.

Первохода повезли в операционную. Охранник выходил последним.

– Я свет оставлю включенным, – пообещал он мужчине в белом халате.

– Конечно.

Хазар, еле дождавшись, пока охранник скроется с глаз, цыкнул на мужиков, отдыхавших на ближайших кроватях. Те, кто мог, перебрались подальше от авторитетов, кто не мог, скрипя зубами, отвернулись. Несмотря на естественное любопытство, единственным желанием у них было – ничего не видеть и ничего не слышать.

– Артист, – в голосе Хазара звучало неподдельное восхищение, – проведать приехал?

Шнур смотрел на гостя настороженно и мял в руке шелковый шнур нательного креста. Дьяк, как оказалось, не спал, но даже не пошевелился, лежал с открытыми глазами, в которых не было и тени удивления. Будто вот так, запросто любой криминальный авторитет мог ночью с воли наведать тюремную больничку в Бутырке.

– Не забываю братву, – Артист поставил на кровать чемоданчик и поднял крышку, выставил четыре рюмки и фармацевтическую поллитровую бутылку с надписью «Хлористый натрий», – грев принес.

Хазар прикусил губу и вопросительно посмотрел на Артиста.

– Я тебя почти не знаю, только слышал. А слышал всякое, – холодно произнес Шнур.

– Кто говорил, тот пусть и предъявит, – попытался сохранить достоинство Артист.

– Присаживайся. Не торчи, – Дьяк сел на кровати, и стало понятно, что росту в нем никак не меньше двух метров.

Он был самым молодым из трех собравшихся в палате законных – тридцати пяти лет, двенадцать из которых он умудрился провести за колючкой. Артист картинно вынул из кейса тонкую пачку долларов – тысячи на две и положил перед Хазаром:

– На общак.

Хазар не моргнув глазом, без эмоций накрыл пачку необычайно широкой для такого худого тела ладонью, а когда поднял руку, пачки американских денег на одеяле уже не оказалось. Артист с уважением дернул волевым подбородком.

– Зачем пришел? – спросил Шнур.

– Грев подогнал, – немного растерялся обычно уверенный в себе Артист.

– Это я уже понял. Не слепой. Перетереть хотел?

Не собирался Артист первым начинать этот разговор, думал, хватит того, что он «лавэ» даст, после чего его самого и допустят на толковище. Но ошибся Артем Кузнецов по погонялу Артист. Воры деньги взяли и даже спасибо не сказали.

– Если нет чего перетереть, то будь здоров, разойдемся краями, – тихо сказал Шнур.

– Не спеши, – Хазар поднял руку, останавливая соседа по палате, – может, дело скажет. Пошли в «шушарку».

Санитар с дипломом безропотно уступил блатным свой небольшой кабинетик, хотя уже и задремал там на старом диване.

– Монгол маляву прислал… – начал Артист, когда они остались без посторонних ушей.

– Не тебе подогнал, а нам… братве, – уточнил Шнур.

– Он у вас спрашивает согласие на то, чтобы Карла казначеем общака поставить, – Артист говорил так тихо, что голос его растворялся в воздухе, едва слетев с губ.

– Может, и спрашивает, – заметил Шнур, чуть улыбнувшись, – тебе-то что? Тебя на толковище Монгол не звал.

– Я же такой, как вы. Я тоже коронован на вора.

– Кто тебя короновал, я знаю, – вставил Дьяк, и когда повел плечом, то из-под спортивного костюма показалась восьмиконечная звезда, – только ты законным за «лавэ» стал. Может, на воле тебя кто вором и считает, только не здесь, – Дьяк обвел взглядом осыпавшиеся стены, – на хате тебя бы в мужики определили, а там видно было бы…

– Да у меня бригада одна из самых крутых, – не выдержал Артист и тут же понял, что вновь ошибся, не стоило говорить про это.

– У вора бригады быть не может. Вор на авторитете держится. Базарим, а мне кажется, что не на толковище ты пришел, а «прописку» на хате получаешь. Сколько ходок за тобой? То-то, что ни одной.

Хазар покачал головой:

– Справедливо ты говоришь, Шнур. Но и Артисту есть что сказать. Он не последний в этом мире. Делом доказал.

– Нельзя Карла смотрящим за общаком ставить, – выдохнул Артист.