— Михал Отава, вы меня вообще слышите? Может, соблаговолите сказать, о ком из писателей, которых мы прошли за последний месяц, у вас есть хоть малейшее представление?

Когда-то мне нравился Хемингуэй, вспоминает Михал. Как давно это было.

— О Хемингуэе.

— Вероятно, вы не обратили внимания, что в этом году мы изучаем чешскую литературу?

Класс взорвался хохотом. Идиоты. Училка довольна собственным остроумием. Очередная двойка. Я уже не успеваю их считать.

Доползти бы домой, свалиться на диван и дотянуть до утра. Еще два дня. Я мертвый. Ничто не может меня пробудить… Только одно. В пятницу надо попасть на дискотеку.

Но как?

Как угодно.

— К тебе пришли, Михал. Только сначала будь добр объяснить, кто это?

Первые две относительно нормальные фразы после возвращения из вытрезвителя.

Ева!

Отец остался в прихожей. На стрёме.

— Привет! — Господи, только бы она себя не выдала. — Это из нашего класса, пап.

К счастью, Ева не под балдой. На ответ хватило и двух секунд.

— Привет. Я пришла узнать, что нам задали по чешскому. Я болела, а завтра пойду в школу.

По чешскому? — Какое счастье, что дома пока не знают о той двойке. — Конечно, проходи.

— Не надо переобуваться, — останавливает отец, когда гостья безуспешно пытается стянуть сапог.

— Что с тобой? — шепчет Ева, едва оказывается в комнате Михала.

— Ничего. Вытрезвитель.

— Попался?

— Вот тут на сто тридцать шестой странице, упражнение 3 «б», — на всякий случай громко говорит Михал.

И кивает Еве.

— Что ты там сказал? — шепчет Ева.

— Купил сам не знаю у кого.

— И все?

Он кивает.

— А еще задали наизусть любое стихотворение из чешской классики, — добавляет Михал — вдруг отец подслушивает.

— Спасибо, — говорит Ева. — Ну, мне пора.

В соседней комнате отец над газетой словно сфинкс.

— Я провожу Еву до автобуса, пап.

— Это обязательно?

— У нашего дома какой-то тип ошивается.

Торопливо, пока отец не передумал, Михал тащит Еву по ступенькам. На первом этаже сворачивает к подвалам и выходит во двор через дверь с выбитыми стеклами.

Ни души! Он прижимает Еву к стене дома.

— Я влип по самые уши!

— В чем дело?

— Нам надо все бросить!

— Конечно, бросим, когда захотим…

— Нет, сейчас. Пока еще не поздно, Ева. Ты должна быть со мной.

Он прижался к ней, словно тем самым мог защитить от всего и ее, и себя.

— Я не отдам им последнее, что у меня есть, — вдруг ощетинилась Ева.

— Но у тебя есть я, — лихорадочно шептал Михал. — Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты превратилась в наркоманку.

— Не бойся, я все держу под контролем!

— Обещай, что никогда не начнешь колоться!

— Боишься?

— За тебя. Больше у меня никого нет.

— Как дома?

— Тихая семейка. Хуже не бывает. Сбежать бы куда-нибудь, Ева. От всего…

Ева вытащила из кармана пакетик с таблетками.

— Хочешь?

— От Рихарда?

Она кивнула. Михал подставил руку, не успев даже сообразить, что делает. Хоть на минуту избавиться от этой безнадеги.

Выдержать без скандала до каникул!

Дома такой напряг — невмоготу. Сил моих больше нет!

Хоть бы какой-нибудь просвет, чтобы забыть обо всем.

Но ведь у меня есть Ева. Или, вернее, то, что она приносит?

Бесконечная перебранка родителей за закрытыми дверьми кухни. Однако из ванной все отлично прослушивается. Пластиковые кубики панельных коробок.

— Может, лучше вернуть эти билеты?

— Ты что, рехнулась? Всю жизнь мечтала увидеть что-нибудь, кроме своего микрорайона, и вот тебе на!

Это про бесплатные авиабилеты в Канаду. Подарок ЧСА[15]. За верную службу. Скатертью дорога!

— Одного его тут нельзя оставить.

— Как раз наоборот. Пусть докажет, что он мужчина. Неплохо бы ему наконец узнать, каково это самому о себе заботиться. Ни тебе выстиранных носков, ни тебе завтраков в постель, а то привык прийти вечером и сожрать, что положили. Все на тарелочке с голубой каемочкой. Разбаловала ты парня.

— Он еще ребенок. Да и времени не хватит готовиться к переэкзаменовке.

Если меня к ней допустят, про себя вставляет Михал.

— По крайней мере никто ему не будет мешать. Надо дать парню шанс доказать, что он не слабак. Он ведь неплохой по натуре. Помнишь, как сам скопил на мотоцикл? Мы и не знали ничего. Вот это по-мужски. Так почему теперь должно быть иначе?

Мама молчит.

К счастью, отец мне верит больше, чем тому врачу. Ну, что я только раз попробовал. Но даже если бы он поверил врачу, все равно для него это вопрос воли. А у его сына должна быть сила воли. Он же мужчина! Хоть мать его и разбаловала.

Мама вдруг засомневалась. Посмотреть мир! Сколько раз она видела это во сне. Но есть тут еще одна загвоздка. О ней даже Михал не подозревает. Какой-то смутный страх, а вдруг он и впрямь докажет, что уже стал мужчиной? Разве можно смириться с мыслью, что твой мальчик уже не ребенок. И не принадлежит одной тебе. Впрочем, шансы Михала доказать это практически равны нулю.

— А если снова начнутся загулы? — вздыхает мама.

Она-то хорошо знает, что это не случайность. Просто боится себя выдать, думает Михал. Ни в коем случае не хочет признаться, что дело зашло так далеко.

— Послушай, ему восемнадцать. Я думаю, до него наконец дошло, что если он хочет жить с нами, то должен в конце концов угомониться. А нет — пусть катится на все четыре стороны! Не позволю себя позорить!

— Не то мы делаем, говорю тебе, не то.

— До каких же пор ты будешь подтирать ему попку? Я в его годы сидел в концлагере! Не будешь же ты его всю жизнь стеречь!

Рев дискотеки. Жизнь! Мир! Наш мир!

— Уехали? — улыбается Рихард.

— Наконец-то.

Месяц свободы.

— Сегодня есть что отметить. Тут три стольника.

До конца месяца остается семьсот.

А наши?

— Если ты хоть что-нибудь выкинешь, вспомни, что я тебе обещал! — Отец мрачный, как после моей истории с вытрезвителем. — Вот тебе наконец возможность доказать, что ты взрослый. Так хватай ее за рога! Понял?

Только я хочу доказать это совсем другим. Еве. Ребятам из компании.

Отец хлопает меня по плечу.

Я молча киваю. Последние полгода он все равно не ждет от меня ничего другого.

Мама только вздыхает.

— В холодильнике свинина. И кнедлики. Знаешь, как их подогреть? И открой огурцы. Но сначала надо съесть суп, чтоб не испортился. Кнедлики можно залить яйцом. Ты меня слушаешь?

— Спасибо, мам.

Предки сейчас где-то над Атлантикой.

— Хочешь вмазаться?

— Что?

Павел показывает под столом одноразовый шприц.

Михал качает головой.

— Это намного экономичнее, — объясняет Павел. — Кайфа уходит меньше, зато эффект больше. Обалденная вещь, ты в жизни такого не пробовал.

— Спасибо. Я лучше по старинке, — отвечает Михал.

А как же Ева, мелькает у него. Она ведь обещала, что не будет колоться. А эти ее глаза, наблюдающие за Павлом!

— Забыла, что обещала! — рявкнул он на нее, едва удалось вытащить потанцевать на пятачок, забитый разной фарцой и ее потрясающими цыпками.

— Не бойся.

— Пойдем сегодня ко мне, Ева.

Прочь отсюда! Теперь уже не до шуток. На карту давно поставлено больше, чем он когда-то предполагал. Михал прижимал к себе Еву, будто этим объятием мог защитить ее. А она его.

— Хочу быть с тобой. Я так мечтал об этом. Все время… Утром подам тебе завтрак, какого ты в жизни не ела. Суббота. На работу не надо…

— Ты такой добрый, Михал, но…

— Ты не сможешь остаться? — перебил он.

— Да нет, смогу.

— А что дома?

— Я уже взрослая. Сама на себя зарабатываю. Могу делать, что хочу.

— Тогда пошли. Смоемся отсюда. Все равно никто не заметит.

— Подожди, Михал. Еще рано.