— О чем она была, диссертация Робина?

— Ну — сказал профессор Дэвис, — она охватывала широкий круг литературных тем, рассматривая их с разнообразных точек зрения.

— Как вы считаете, его подход был… теоретическим?

— Да, его можно было назвать теоретическим.

— Вы бы назвали его методологию… марксистской?

— В ней, несомненно, имелись элементы марксизма.

— Как противопоставление формализму?

— Надо сказать, что он питал очевидную склонность к формализму.

— В своих исследованиях он ограничивался конкретным писателем или конкретным периодом?

— Возможно, так оно и произошло бы с течением времени. Видите ли, его работа так и не приняла определенную форму. Он испытывал трудности с переносом мыслей на бумагу.

— Вы когда-нибудь читали его рассказы? — спросил Хью, и оба преподавателя удивленно посмотрели на него.

— Он писал рассказы?

— Да. У него были иллюзии, что он может стать писателем. Он не часто об этом говорил, но однажды ночью, когда мы оба напились у него дома, он показал мне свои рассказы. Я их все прочитал.

— А что это за рассказы?

— Рассказы как рассказы.

— А они говорят что-нибудь о нем самом? Они помогли тебе понять его?

Хью задумался.

— Честно говоря, нет.

— О чем они?

— Видите ли, я все равно не вижу смысла в попытке понять эти вещи, — сказал Хью. — Я имею в виду, какой смысл? Ведь от этого ничего не изменится. Именно это я все время говорю Эмме: «Послушай, даже если ты поймешь, почему он так поступил, это все равно ничего не изменит. Тогда зачем?»

— Кто такая Эмма? — заинтересовался Корбетт.

— Она была его адвокатом.

— Вы по-прежнему с ней общаетесь? — удивился Дэвис. — Я думал, она уехала из Ковентри несколько месяцев назад.

— Она вернулась. Не знаю, работает ли она здесь и чем вообще занимается. Но она все время мне звонит и расспрашивает про Робина. Думаю, ее гложет что-то вроде чувства вины. Похоже, она хочет разворошить все вновь.

— Недавно в вечерней газете было интервью с отцом мальчика, — сказал Дэвис. — Судя по всему, родственники Робина пишут этому человеку письма, обвиняя его в случившемся. Мне кажется, что это безосновательно.

— Здесь опять то же самое, — сказал Хью. — Нет смысла пытаться выяснить истину. Дело не в том, совершил Робин этот поступок или нет. Все дело в том, что он мог бы его совершить. Он был на него способен.

— Что вы имеете в виду — способен?

— Ну, у него были довольно странные представления о сексе. Это ясно хотя бы из его рассказов.

— Странные представления? — спросил доктор Корбетт, подаваясь вперед.

— Просто… мужчины и женщины… которые встречаются. Мне кажется, такое положение вещей он считал не очень правильным.

— Как необычно, — сказал профессор Дэвис.

— У него были романы, — продолжал Хью, — но они никогда не длились долго. Не знаю, что он делал с этими женщинами, но… вас это удивляет?

Профессор Дэвис и доктор Корбетт удивлялись, молча и синхронно. Затем Корбетт спросил:

— А эта Эмма, она часто тебе звонит?

— Да. На прошлой неделе три-четыре раза.

— Интересно — зачем.

— Я же говорю, Робин стал ее навязчивой идеей. Несколько недель назад я наткнулся на его писанину, он давал мне почитать, и теперь она заявляет, что тоже хочет прочесть.

— А что это?

— Копия его последнего рассказа. По-видимому, последнее из того, что он написал, — все остальное он выкинул, но эти четыре рассказа он записал в отдельных блокнотах Один из них все еще у Эммы — второй, по-моему, — а у меня четвертый. Короткий рассказ с несколькими замечаниями в конце. Я ей все повторяю, что там нет ничего интересного. Но она все равно хочет встретиться со мной.

— Что, у тебя дома?

— Да, завтра вечером.

Профессор и доктор обменялись многозначительными взглядами.

— Она ушла от мужа? — спросил Дэвис.

— Точно.

— Ты давно ее знаешь? — спросил Корбетт.

— Довольно давно, около четырех лет. А что? На что ты намекаешь?

Но доктор Корбетт лишь посмотрел на часы и встал.

— Мне пора, — сказал он. — Джойс уже затеяла обед. Уверен, что в следующем семестре увижу вас обоих. Счастливого Рождества, Леонард. — Он положил руку Хью на плечо. — Желаю, чтобы тебе завтра сопутствовала удача. Попытайся сделать так, чтобы Новый год стал для тебя счастливым.

Он ушел, и Хью проводил его недоуменным взглядом.

— Он что-то странное сказал.

— Норман мыслит шаблонами, — объяснил профессор Дэвис. — Полагаю, он решил, что раз вы завтра принимаете у себя дома молодую, привлекательную, свободную даму, то это может означать только одно.

Хью покачал головой:

— Он ошибается.

— Вы хотите сказать, что она непривлекательна? — уточнил Дэвис и попытался отхлебнуть кофе из пустой чашки.

— Вовсе нет. Она очень привлекательна. Но все равно…

Дэвис усмехнулся, поставил чашку и встал. Он взял портфель и стряхнул крошки с вельветового пиджака.

— Слушайте, Хью, — сказал он, — вы же не хотите всю жизнь оставаться один? В однокомнатной квартире. Раскрепоститесь. Это же Рождество.

Хью не отвечал и, лишь когда Дэвис направился к двери, крикнул вслед:

— Вы не расскажете мне о сегодняшнем собрании?

Но слух у профессора был не тот, что прежде.

*

По пути домой Хью вновь вымок и к тому времени, когда оказался у себя в комнате, сильно дрожал. Метеопрогноз сулил, что ночью дождь сменится градом и снегом. В тот вечер Хью пролежал в ванне больше часа, пока вода совсем не остыла. Он строил планы, как встретит Эмму. Он приготовит изысканное угощение, быть может, что-нибудь мексиканское, и он тщательно приберется в комнате, на все утро распахнет окно, чтобы проветрилось хорошенько, а сам тем временем посетит прачечную самообслуживания и супермаркет. Как же приятно вновь строить планы. Теперь, когда у него было время поразмыслить, слова Корбетта казались не такими уж глупыми: Эмма действительно часто звонила ему в последнее время, и разве она не приложила серьезных усилий, чтобы летом прийти на его день рождения? Возможно, она, подобно ему, просто одинока и перед Рождеством ей требуется немного плотской любви.

После ванны Хью тут же лег спать, но, как всегда, обнаружил, что не может заснуть. В его голове проносились обычные унылые фантазии, а также искаженные обрывки дневного разговора и кое-какие мысли о том, что он скажет завтра. В какой-то момент он осознал, что не помнит, где находится рассказ Робина. В панике Хью включил ночник, встал и, голый, принялся искать маленький красный блокнот; когда же он его все-таки нашел, то поймал себя на том, что чувствует удивительную бодрость, и решил перечитать рассказа. Тот был не очень длинным.

Пока Хью читал, в комнате стояла полная тишина, которую он хорошо знал. Такая мертвенная тишина бывает только в предрассветные часы, когда лежишь один в постели с включенным светом; и ничто не позволяет слышать эту тишину более остро, чем знание, что за окном в ночи падает снег.

ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА РОБИНА ГРАНТА

4. Невезучий человек

В гостиничном кафе провинциального курортного городка струнный квартет играет печальное танго.

За столиком у окна сидел одинокий человек. Он то слушал музыку, то поглядывал на улицу, то с беспокойством всматривался в лица других посетителей. Но большую часть времени он безучастно смотрел прямо перед собой. Он выглядел очень подавленным. Человек был агентом по торговле недвижимостью (вы можете подумать, что это вполне достаточная причина для подавленности, но, как выяснится чуть позже, дело не только в его профессии), и в этот день ему следовало бы находиться на работе, но у человека вдруг иссякли всякие жизненные силы. Рушились основы его существования. Это кафе было последним рубежом, последней отчаянной попыткой обрести хоть какой-нибудь контроль над ходом вещей, добиться хоть какой-нибудь справедливости. Но время шло, человек все поглядывал на часы, поглядывал на дверь, поглядывал на улицу и все больше убеждался, что даже здесь он ошибся в расчетах.