— Так ведь скоро Рождество, — сказал прославленный автор книги «Разумное сердце: мысли и чувства в романе восемнадцатого века».

— Работал сегодня? — спросил Хью. — Новая книга или что-то еще?

— Совещание экзаменаторов, — пробормотал Корбетт с набитым ртом. — Надо было составить вопросы к экзаменационным билетам на следующий семестр по курсу поэзии.

— Это разве сегодня? — с недоверием сказал Хью. — А Дэвис там был?

Корбетт кивнул.

— Он же обещал предупредить меня о совещании, — вздохнул Хью. — Сказал, что я тоже могу присутствовать и вносить предложения. Я придумал вопрос. Я разработал этот вопрос от начала до конца. А оказывается, это было сегодня! Почему мне никто не сказал?

— Все равно ты не смог бы присутствовать, — ответил Корбетт. — Совещание только для преподавательского состава.

— Тогда кто придумал вопрос по Элиоту?

— Дэвис.

— Дэвис. Да ведь Дэвис ни хрена не смыслит в Элиоте. Он ни хрена не знает об Элиоте. И что за вопрос он придумал?

— Не знаю. Что-то по поводу «Бесплодной земли».

— Опять «Бесплодная земля». Потому-то я и хотел прийти. Я придумал блестящий вопрос. По поводу «Литтл-Гиддинг».

Корбетт улыбнулся:

— Твой конек.

— Именно. Ты ведь знаешь Малькольма Киркби?

— Ну, я слышал о нем.

— Который написал книгу о «Четырех квартетах»?

— Да.

— А ты знаешь, что он сказал обо мне? В этой книге.

— Нет.

— Так вот, в «Примечаниях и вопросах» поместили мою заметку.

— Правда?

— К двадцать пятой строке «Литтл-Гиддинг».

— Примечание или вопрос?

— Примечание. Так ты знаешь, что он сказал по этому поводу в своей книге?

— Что?

— Он сказал, что отныне больше нельзя воспринимать эту строку как прежде. После моего примечания. По его словам, оно перевернуло представление об этом произведении.

— Неплохой комплимент.

— Поэтому я знаю, о чем говорю. Уж поверь, я даже посреди ночи придумаю вопрос лучше Дэвиса.

— Если хочешь знать мое мнение, этот старый пень практически исчерпал себя. Еще год-другой, и он отправится на пенсию.

В половине случаев он даже не помнит, о чем должен говорить. Студенты постоянно жалуются.

— Тогда почему он все еще преподает? Почему бы не влить в кафедру свежую кровь? Знаешь, вы рубите сук, на котором сидите, потому что лет через десять у вас там наступит полный маразм.

— У нас нет денег. Сокращение штатов, экономия — мы все затягиваем пояса. — Корбетт вытер рот и добавил: — Нет смысла негодовать по этому поводу. В университетах, как и в промышленности, долгие годы были раздуты штаты.

— Ты-то можешь говорить такое.

— Это не злорадство, Хью. Это реализм, — ответил выдающийся редактор книги «Люди и горы: очерки о политических пристрастиях людей искусства». — Я имею в виду что знаю о проблемах, с которыми сталкиваются в наши дни люди вроде тебя. Но в этом можно найти и светлую сторону.

— Светлую сторону? Это какую же?

— Ты, по крайней мере, преодолел первый рубеж Ты, по крайней мере, защитил диссертацию. Многим даже этого не удается: им не хватает упорства. Например… ты когда-нибудь слышал об Апарне, подруге Роберта? Апарна Индрани.

— Да, видел ее несколько раз. А что?

— Ты знаешь, что она уехала?

— Уехала? Когда?

— Пару месяцев назад. Она ни словом не обмолвилась об этом ни мне, ни кому-нибудь еще на кафедре, а ведь я, черт возьми, считался ее научным руководителем. Просто собрала чемоданы и уехала. Оставшиеся вещи сдала в камеру хранения, и никто не знает, когда она приедет за ними. И ни слова о том, чтобы дописать диссертацию. Просто бросила папку в мой ящик для корреспонденции, ни записки, ничего. Представляешь, даже не забрала свою работу с собой.

— И что все это значит?

— Говорю же, не хватило упорства. Она мусолила диссертацию почти шесть лет, и уверяю тебя, я был с ней очень терпелив. И вот на тебе.

— Невероятно.

— Она просто не смогла… собрать материал воедино, — сказал автор расхваленной брошюры «Психология женского творчества», недавно вышедшей в серии «Исследования по современной эстетике». — Наверное, слишком увязла в личных проблемах.

Несколько мгновений они размышляли над этим диагнозом.

— Должен сказать, она никогда мне особенно не нравилась, — заговорил наконец Хью. — Чересчур колючая. Вечно задирается, если ты сказал что-нибудь не то. Наверное, следовало ожидать, что с таким вспыльчивым характером она долго не продержится.

В кафе забрел одинокий студент, медленно и скорбно огляделся и ушел. Хью отправился к стойке заказать два кофе, но буфетчица куда-то подевалась, а его крик «эй» в сторону кухни отклика не получил.

— Наверное, появится через минуту, — сказал Хью, возвращаясь к столику. Он все еще думал об Апарне. — Возможно, ее расстроила история с Робином.

— Может быть. Я слышал… то есть, скорее всего, это лишь слухи… но я слышал, что у них был своего рода роман.

— Думаю, так и было. Под конец они часто виделись. Но точно сказать не могу, потому что Робин никогда не посвящал меня в такие дела. Не знаю почему — в конце концов, я был его другом. Но он умел вести себя сдержанно, когда хотел. Наверное, он тоже был из тех людей, которым не хватает упорства. Только его случай клинический.

— Да уж, поди разбери, что творится в головах у таких типов.

— Полагаю, причина была в том, что он разочаровался в своей работе, — сказал Хью. — Диссертация буксовала. Даже я это видел.

— Для начала, этот тип был явно не в себе, — сказал Корбетт, чей курс лекций о взаимоотношении безумия и интеллектуальных достижений стал одним из самых ярких событий осеннего семестра. — Поэтому не стоит искать логичных объяснений. А что касается его работы, то, по моему разумению, когда имеешь в качестве научного руководителя такого человека, как Дэвис, свихнуться не так уж и сложно.

— Как я понимаю, он не самый активный научный шеф. Они встречались где-то раз в год или где-то около того.

— Дэвис не в форме. Его время прошло. Чем скорее мы уговорим его оставить кафедру, тем лучше будет для всех.

Тут в кафе появился профессор Дэвис собственной персоной, зажав под мышкой дряхлый портфельчик, он протер очки грязным носовым платком. Заметив Хью и доктора Корбетта, профессор, чуть помешкав, подошел к ним. Корбет принес ему стул, а Хью настоял на том, чтобы угостить его кофе и миндальным печеньем. Последовала длительная пауза, в течение которой профессор Дэвис сосредоточенно содрал крышку с пластиковой упаковки со сливками, размешал в кофе сахар, съел половину миндального печенья и высморкался. Затем, приняв задумчивый вид, он заметил:

— Очень мокро сегодня.

Хью кивнул, предупредительно демонстрируя согласие.

— На улице, — добавил Дэвис, чтобы снять двусмысленность.

— Совершенно верно.

— В такой день, — сказал Дэвис, тщательно взвешивая слова, — нужно брать зонтик.

— Или ветровку, — поддержал его Корбетт. — Ветровку с капюшоном.

— Именно.

Профессор Дэвис пригубил кофе и решил положить еще один кусочек сахару.

— Все-таки, — сказал Хью, — уже почти Рождество.

— Верно, — сказал профессор Дэвис. Совершенно верно. Конец еще одного года. Время летит.

— Кажется, этот год прошел очень быстро, — сказал Корбетт.

— Мне кажется, он прошел медленно, — сказал Хью.

— Все относительно, — сказал Дэвис, — в конечном счете. Год кажется долгим, если в течение него произошло много событий. Я бы заметил, что произошло очень много событий. За последний год.

— В глобальном смысле или в местном? — уточнил Хью.

— В обоих, — ответил Дэвис. — В этот год был Вестланд. Была Ливия. Был Чернобыль. И была эта неприятная протечка крыши в столовой преподавательского клуба.

— А еще был Робин, — напомнил доктор Корбетт.

— Точно. Был Робин. Последовало почтительное молчание.

— Мы с Хью думали, — заговорил Корбетт, — не с работой ли была связана основная проблема Робина. Кроме вас, кто-нибудь видел результаты его работы? Они имели какую-либо ценность?