По условиям этого договора Россия получала обратно Севастополь в обмен на Карс, который должен был быть возвращен Турции; она отказывалась в пользу Молдавии от своих владений в устье Дуная и, таким образом, переставала непосредственно соседствовать с Оттоманской империей; она соглашалась на нейтрализацию Черного моря; через проливы Босфор и Дарданеллы запрещался проход любых военных судов, какой бы стране они ни принадлежали; и, наконец, Россия лишалась единоличной прерогативы защиты христианского населения Турции, которая передавалась всем великим державам.

Прежде всего российскую делегацию удовлетворил дух этого документа. Между строк они прочитали обещание сближения с Францией. В самом деле, Наполеон III рассчитывал на поддержку России в осуществлении его плана объединения Италии, к которому Австрия относилась с явной враждебностью, поскольку она непосредственно или через посредство своих ставленников контролировала часть полуострова. Во время прощальной аудиенции император Франции поручил Орлову передать царю свои заверения в дружбе. И со слезами на глазах добавил: «Таково истинное желание моего сердца». В своей депеше Александру Орлов пишет: «Он (Наполеон III) надеется, что взаимная симпатия, существующая между нашими народами, еще более укрепится благодаря согласию между двумя монархами». На полях депеши Александр написал: «Все это очень хорошо, если только сказано искренне!»

Дабы положить начало новой политике, совершенно отличной от политики Священного Союза, которую проводили его дядя и отец, Александр хотел окружить себя новыми людьми. Канцлера Нессельроде, ушедшего в отставку через две недели после подписания Парижского договора, заменил горячий сторонник примирения между Францией и Россией князь Александр Горчаков.

Принадлежавший к одному из самых старинных и благородных родов страны, учившийся в императорском лицее в Царском Селе в одном классе с Пушкиным, воспитанный на латинской и французской литературе, цитировавший наизусть Светония и Вольтера, Александр Горчаков был, по свидетельству всех, кто его знал, неутомимым говоруном и чрезвычайно обаятельным компаньоном. Именно в процессе самой непринужденной беседы ему удавалось лучше всего изучить своего собеседника. Он был блестящим оратором и одновременно с этим обладал талантом комика. Английский дипломат сэр Хорас Рамболд называл его «самым остроумным и самым поверхностным человеком в империи». Талейран находил его речи «блестящими и пустыми». Виконт Мельхиор де Вог отмечал в нем «изящество и невозмутимое самодовольство». Что касается внешности, это был пятидесятивосьмилетний мужчина с гладкими розовыми щеками и блестящими озорными глазами за маленькими, круглыми стеклами очков. Одевался он старомодно, отдавая предпочтение длинным сюртукам и жилетам из толстого бархата.

Став министром иностранных дел, Горчаков изложил суть своей программы следующим образом: «Все те, кто причиняют России зло, – мои враги, а все те, кто делает ей добро, – мои друзья, независимо от того, как их зовут». Одними из тех, кто «причинял России зло», он, очевидно, считал Габсбургов.

Горчаков покидал Вену, где служил послом, затаив злобу на австрийцев, унизивших Россию, свою недавнюю союзницу. Поэтому-то он и стремился к достижению взаимопонимания с Францией, утверждая, что две страны вступили в конфликт в результате «простого недоразумения между императорами Наполеоном и Николаем». Отныне при дворе Александра бытовала такая версия развития событий. Горчаков никогда не позволил бы себе высказывать идеи, которые не нашли бы одобрения у его суверена.

Дипломат старой школы, он настолько уважал самодержавие, что был готов изменить свое мнение при одном лишь недовольном движении царских бровей. Бисмарк сравнивал его с «губкой, из которой рука императора выжимает пропитывающую ее жидкость».

Александр хотел, чтобы народ постепенно свыкся с реальностью этого бесславного, но крайне необходимого мира. Боевые действия завершились, кровь перестала литься, и его взгляд обратился внутрь страны. Ему нужно было залечить раны, успокоить бурлящие умы и завоевать доверие интеллектуалов. Его первые решения, еще довольно робкие, были восприняты с энтузиазмом. Он распорядился снять ограничение на прием студентов в университеты, посылать молодых ученых за границу для углубления знаний и издать книги некоторых авторов, ранее запрещенные цензурой. Среди этих авторов значился Гоголь, умерший в 1852 году. Ходатаем автора «Мертвых душ» выступил не кто иной, как великий князь Константин. Он пишет министру народного образования: «Всему обществу известны личные качества Гоголя, его страстная вера, его любовь к России, его преданность престолу. Это служит гарантией благих намерений, которыми проникнуты все его произведения, и позволяет избавить его от мелочных придирок цензуры».

В течение долгих месяцев войны и дипломатических маневров у Александра не было времени подумать о коронации. Фактически он являлся царем, но его восшествие на престол не было освящено Церковью.

17 апреля 1856 года, в день своего рождения, он издал манифест, в котором говорилось: «В настоящее время, когда счастливый мир принес России долгожданный покой, мы решили, по примеру наших благочестивых предков, возложить на себя корону и пройти обряд священного миропомазания вместе с нашей любимой супругой, императрицей Марией Александровной».

Коронация была назначена на август 1856 года. 14 августа вся императорская семья села в поезд и отправилась в Москву, где согласно двухвековой традиции должна была состояться священная церемония. Краткая остановка в пригородном селе Петровском, и на следующий день Александр въехал в древнюю столицу под грохот пушечной канонады и перезвон колоколов и проследовал по улицам, запруженным пестрой толпой. Первыми на серых в яблоках лошадях прогарцевали трубачи, черкесы из конвоя Его Величества в красных мундирах и уланы-гвардейцы. Затем потянулись депутации азиатских народов, представители московского дворянства во главе со своим предводителем, сановники двора и члены Сената. Внезапно крики усилились, и в воздух полетели шапки: на белой лошади собственной персоной появился император с голубой лентой ордена Святого Андрея через грудь, впереди двух своих старших сыновей, Николая и Александра, и тридцати членов семьи, иностранных принцев и генералов. За этой пышной кавалькадой следовала позолоченная карета, изготовленная в эпоху Людовика XV, с рисунками Франсуа Буше на стенках, впряженная в восьмерку лошадей и сопровождаемая эскортом шталмейстеров и пажей. За ее окошками угадывался тонкий силуэт императрицы Марии, приветствовавшей своих подданных наклонами головы, а рядом с ней – маленькая фигурка девятилетнего великого князя Владимира. В других каретах находились вдовствующая императрица, великие княгини, иностранные принцессы и придворные дамы.

Процессия остановилась у часовни Иверской Божьей Матери, и император с императрицей преклонили колени перед чудотворной иконой Вратарницей Москвы. После этого они въехали на Красную площадь, битком набитую народом, где оркестр и хор в составе нескольких тысяч человек исполнили гимн в честь императорской семьи. Въехав за крепостную стену Кремля, царь и царица посетили соборы Успения Пресвятой Богородицы, Благовещения и Архангела Михаила, чтобы поклониться мощам московских святых, святым иконам и гробницам предков. У входа в Кремлевский дворец их встретил великий князь маршал Сергей Голицын с серебряным подносом, на котором были традиционные хлеб и соль. «Я счастлив, что присутствовал там, – пишет свидетель, писатель А.С. Хомяков. – Это было незабываемое зрелище: золото, азиатские лица, красивые мундиры и старинные немецкие напудренные парики. Короче говоря, „Тысяча и одна ночь“, только рассказанная Гофманом».

После этого первого знакомства с городом царь и царица со своими детьми удалились в находившееся неподалеку поместье графа Шереметьева, чтобы наедине с собой, в молитвах, подготовиться к церемонии коронации. В течение трех дней глашатаи в пышных шелковых шароварах, парчовых накидках, бархатных шапках с перьями и высоких желтых сапогах зачитывали на уличных перекрестках программу торжеств.