Александр удовлетворил свое желание постоянно иметь при себе любовницу, боготворимую им, но тем самым восстановил против нее весь двор. Как бы ни ограничивала Екатерина свое общение с миром, ей постоянно приходилось иметь дело со слугами, камеристками, лакеями, поварами, кучерами, интендантами и даже избранными сановниками. Отныне в доме Романовых проживала, в буквальном смысле слова, вторая императрица. Речь шла уже не о тайной связи, а об открытом адюльтере. Некоторые придворные обращались к Екатерине, дабы она использовала свое влияние на царя в их интересах. У нее искали поддержки при осуществлении коммерческих предприятий. Ее просили оказать воздействие на того или иного министра. Но те же самые, кто стремился заручиться помощью фаворитки, больше других проклинали ее. В ней видели неиссякаемый источник скандалов. Наиболее непримиримые ее противники возлагали на нее ответственность за политические промахи Александра. Из-за нее – говорили они – стареющий монарх потерял голову. Изнуренный любовными экзерсисами, которые были ему уже явно не по силам, он больше не обладал ни волей, ни ясностью ума, необходимыми для эффективного ведения государственных дел. Главная его забота состояла в том, чтобы не слишком разочаровать в постели любовницу, чья молодость ему весьма льстила. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он находится на пределе сил. Похудевший, ссутулившийся, малоподвижный, с пустыми глазами, страдающий одышкой, он напоминал неудачного бегуна в конце дистанции. Тем не менее его еще ожидали семейные радости: 9 сентября 1878 года Екатерина произвела на свет третьего ребенка, девочку, которую нарекли именем матери. Это событие вызвало возмущение при дворе. В салонах Санкт-Петербурга его рассматривали как доказательство того, что у царя отсутствуют какие-либо моральные нормы и что российская империя клонится к упадку.

В результате полицейских репрессий, последовавших за неудавшимся покушением Каракозова в 1866 году, ряды заговорщиков значительно поредели. Одни были арестованы, другие ушли в подполье, третьи бежали за границу. Для последних идеальным местом сбора была Швейцария. Именно там разрабатывались различные программы избавления России от монархии. Наибольшие опасения вызывал, вне всякого сомнения, Сергей Нечаев. Сын крестьянина и бывший сельский учитель, он обладал железной волей и был крайне неразборчив в средствах. Став преданным учеником престарелого Бакунина, он проповедовал уничтожение государства и упразднение всех классов, за исключением класса крестьян. Однако система устрашения, введенная Нечаевым в своей группе, дискредитировала его в глазах Карла Маркса и вождей I Интернационала, основанного в Лондоне в 1864 году. Свойственные ему бескомпромиссность и нетерпимость толкнули Нечаева на убийство в Москве одного из своих сподвижников, Иванова, чья вина заключалась лишь в том, что он не подчинился его приказу. (Достоевский под впечатлением от этой жуткой истории написал роман «Бесы», в котором вывел Нечаева под именем террориста Верховенского.) Его сообщники были схвачены и осуждены на каторжные работы. Самому же Нечаеву удалось скрыться за границей, в Швейцарии, где он издал свой «Катехизис революционера».

В этом труде он пишет о том, что революционер – это человек, который добровольно прерывает все связи с обществом, который отказывается от всех личных интересов и чувств и который должен испытывать лишь одну потребность – разрушения. Свободный от буржуазных условностей, амбиций, а также родственных, дружеских и любовных уз, он ощущает себя заранее обреченным. Единственная цель его существования состоит в том, чтобы уничтожить как можно больше врагов народного дела, прежде чем он погибнет сам. Такую судьбу поджигатель Нечаев уготовил университетской молодежи. Однако он был арестован швейцарскими властями, выдан российской полиции и заточен в Петропавловскую крепость.

Его дело продолжили другие русские эмигранты, которым удалось избежать репрессий.

В январе 1870 года умер Герцен. В марте того же года в Париж приехал Петр Лавров. Бывший профессор Военной академии, здравомыслящий человек, обладавший высокой культурой, он считал себя учеником Карла Маркса. Его «Исторические письма» служили источником вдохновения для молодого поколения. Отвергнув нигилизм 60-х годов, основывавшийся на индивидуальном самосовершенствовании, он провозглашал необходимость единения в борьбе за народное благо. Юные ниспровергатели основ вдруг задались вопросом: не разумнее ли прекратить учебу и вернуться в Россию, чтобы заняться просвещением крестьян. Центром дискуссий стал Цюрих, где проживало множество русских студентов, стремившихся пополнить багаж своих знаний у иностранных профессоров. Появление здесь в 1872 году Лаврова и Бакунина взволновало умы, жаждавшие великих идей. Каждый из этих жрецов революции был вооружен собственной теорией и имел своих последователей. Бакунин призывал молодежь идти в народ не для того, чтобы учить его социализму и грамоте, но для того, чтобы подвигнуть его на немедленное и всеобщее восстание. Он требовал от своих сторонников разрушить «раз и навсегда в сердце народа остатки этой несчастной веры в царя, которая на протяжении веков обрекала его на ужасное рабство». На месте государства в России он видел «свободную федерацию» сельскохозяйственных и промышленных рабочих ассоциаций. Эта доктрина прямого действия привлекала больше неофитов революции, нежели умеренная доктрина Лаврова, который заклинал их продолжать учебу, чтобы быть лучше подготовленными, когда придет время просвещать массы.

Молодежь разделилась на «бакунинцев», которым не терпелось окунуться в гущу народа, и менее многочисленных «лавровцев», готовых к кропотливой и основательной работе по созданию условий для возникновения социализма в будущем. В 1873 году в Цюрих приехал третий «лидер» – Петр Ткачев. Будучи учеником Чернышевского, он утверждал, что невежественный, ограниченный, забитый мужик не может быть активным элементом революции. Он воспользуется плодами этой революции, не принимая в ней участия. Захват власти будет осуществлен хорошо подготовленной группой заговорщиков, руководимой из единого центра. Для свержения режима гораздо больше подходила горстка решительно настроенных профессионалов, чем неорганизованная толпа с непредсказуемыми реакциями. (Позже этой теории будет придерживаться Ленин.) Но большинство слушателей Ткачева были слишком большими идеалистами, чтобы принять эту суровую реальность. Сделать счастливым пролетариат без помощи самого пролетариата – это казалось им несправедливым и унизительным по отношению к трудящимся. Ткачев приобрел меньшее число адептов, нежели Бакунин и Лавров.

«Бакунинцы», «лавровцы» и «ткачевцы» сходились в одном: нужно было идти в народ. Одни мечтали поднять его на восстание против самодержавия, другие – обучать и просвещать его, третьи – прививать ему правильные взгляды на жизнь. Но все они испытывали почти физическую потребность прикоснуться к мужику, подышать с ним одним воздухом, разделить его страдания. Интеллигенты – говорили они – в долгу перед своими угнетенными собратьями. Они должны оставить свои книги и отправиться в деревню. Как раз в 1873 году вышел императорский указ, предписывавший всем русским студентам, обучавшимся в Швейцарии, вернуться на родину. Этот указ имел целью избежать пагубного влияния зловредных западных идей на молодые, неокрепшие умы. Результат же оказался прямо противоположным тому, на который власти рассчитывали. Вернувшись домой, молодые люди сделались страстными пропагандистами революционных теорий. Они пополнили ряды сторонников прогресса, деморализованных репрессиями последних лет. Под влиянием последователя Чернышевского и Добролюбова Николая Чайковского некоторые из этих студентов начали образовывать небольшие общины. Совместные проживание и труд сближали их духовно и укрепляли их решимость в борьбе. Так в России родились и расплодились полуподпольные кружки, призванные подготовить «хождение в народ». Благородные порывы охватили различные слои общества. Все больше и больше людей испытывали угрызения совести и сочувственно относились к этим неофитам, чья цель заключалась – как похвально! – в братании с мужиками.