Во время отсутствия Николая в столице он становился своего рода регентом. Ему также случалось сопровождать отца в поездках по России. В 1849 году Александр был послан с официальной миссией в Вену, поздравить императора Франца-Иосифа с подавлением венгерской революции. На следующий год, назначенный командующим гвардией и директором военных школ, он отправился на Кавказ, где чеченцы оказывали сопротивление продвижению русских войск. Эта поездка была отмечена пышными приемами, банкетами, иллюминациями, парадами, артиллерийскими салютами и танцами местных жителей. Но он стремился принять боевое крещение. В Дагестане он стал свидетелем стычки с чеченцами и, воспользовавшись случаем, помчался галопом в самое опасное место. Граф Воронцов, узнав в одиноком всаднике великого князя, приказал подвести ему лошадь и поскакал вслед за безумцем. Лишь бы шальная пуля не попала в наследника престола! К счастью, чеченцы в этот момент отступили. Александр, живой и здоровый, сиял от счастья. Испытав огромное облегчение, Воронцов похвалил его за смелость и ходатайствовал в своем письме к императору о награждении царевича крестом Святого Георгия. «Я прошу Ваше Величество не отказать в моей просьбе, – пишет он Николаю. – Крест Святого Георгия четвертой степени явится заслуженной наградой не только для наследника престола, но и для всех казаков». Довольный боевым настроем сына, Николай охотно удовлетворил ходатайство заслуженного графа.

Перед отцом, которому шел уже пятый десяток, Александр ощущал себя маленьким мальчиком. Как и в раннем детстве, он восхищался им и боялся его. Во всем он стремился получить его одобрение, словно самоутверждение в чем бы то ни было являлось для него чем-то вроде святотатства. Это довольно странный случай сохранения мальчишеских комплексов в зрелом возрасте. В то же самое время между отцом и сыном не было духовной близости. Искренне любя своего сына, Николай никогда не пытался вызвать его на откровенность, а у Александра никогда не возникало желание изливать душу холодному и отстраненному собеседнику.

С годами Николай становился все более подозрительным, недоступным и властным. Любое робкое поползновение к обретению хоть каких-то свобод со стороны народа представлялось ему посягательством на священные устои монархии. Утопив в крови восстание в Польше в 1831 году, он депортировал на Кавказ и в Сибирь тысячи польских семей и подвергал гонениям католическую церковь. Его девиз состоял из двух слов: самодержавие и православие. Революция 1848 года во Франции вызвала у него гнев, и Александр разделял его чувства. В царском манифесте, зачитанном во всех церквях, заявлялось, что «ярость ниспровержения основ» разобьется о российские границы, поскольку «с нами Бог».

Полиция арестовала нескольких восторженных интеллектуалов, собравшихся вокруг некоего Петрашевского, чтобы читать и обсуждать труды Фурье, Прудона и Луи Блана. Больше полугода длилось следствие, после чего «заговорщики» предстали перед военным судом. Двадцать один человек был приговорен к смертной казни. В последнюю минуту, когда они стояли перед взводом солдат, уже взявших ружья на изготовку, им зачитали указ о замене смертной казни на каторжные работы в Сибири. Среди них был молодой писатель по фамилии Достоевский. На границе перехватывали кипы иностранных книг, которые несли в Россию бациллы либеральной чумы. Верховный комитет по цензуре строго контролировал деятельность всех печатных органов. В газетах публиковались лишь приукрашенные официальные сообщения. Во главе министерства образования встал военный, а преподавание философии было отдано на откуп духовным академиям. В 1853 году в университетах обучалось всего 2900 студентов, и это в стране с населением 70 миллионов человек! Александр, как и всегда, полностью одобрял меры, предпринимаемые Николаем для защиты России от революционной заразы. Он пишет своему адъютанту Назимову, назначенному попечителем учебных заведений Москвы: «Должность, которую вы заняли, имеет чрезвычайно важное значение, особенно в нашу эпоху, когда молодые люди мнят, что они умнее остальных и что все должно делаться согласно их воле. К несчастью, мы имеем слишком много печальных примеров за границей… Необходим также строгий надзор за преподавателями… Осените себя крестным знамением и смело приступайте к работе». (Письмо Назимову от 19 октября 1849 года.)

Будучи по своей сути военным правителем, он умел наводить порядок как в пределах, так и за пределами империи. Он использовал любую возможность для вмешательства в дела иностранных государств и оказания им помощи в деле подавления освободительных движений. Благодаря его усилиям флаг российской империи стал в Европе символом махровой реакции. Даже избрание в 1852 году Луи Наполеона Бонапарта императором Франции не успокоило его. Он признал легитимность нового монарха, но отказался обращаться к нему по традиционной форме «государь брат мой». Правда, к Луи-Филиппу он тоже так не обращался. Не удовлетворившись усмирением Польши, которая вновь грозила подняться, он снарядил в Венгрию многочисленную армию, чтобы помочь императору Францу-Иосифу восстановить власть в стране. Он оккупировал Дунайские княжества и установил над ними нечто вроде протектората, заключив соответствующий договор с Портой. Он помешал прусскому королю возложить на себя корону германской империи, которую ему предложил парламент во Франкфурте. Наконец, вдохновленный своими успехами, он обратился против Турции, исконного врага России.

Предлогом для конфликта послужил спор с Константинополем по поводу привилегий для православных христиан на Святой Земле. Поддержанная Францией и Англией, Турция отказалась идти на какие-либо уступки. Русская армия тут же вторглась в Дунайские княжества и осадила Силистру. Турецкий флот был разгромлен при Синопе. Но на этом успехи Николая закончились. По его просьбе Австрия и Пруссия заявили о нейтралитете. Тем временем Франция и Англия ввели свои флоты в Черное море для защиты Константинополя и послали значительные силы на Дальний Восток. Николай с изумлением обнаружил, что у него не осталось ни друзей, ни союзников. Против него ополчилось пол-Европы. Силистра выстояла. Русским пришлось уйти из Дунайских княжеств, которые были незамедлительно заняты австрийцами. В скором времени французы и англичане высадились в Крыму, в Евпатории. Потерпев поражение на реке Альме, русские яростно оборонялись в осажденном Севастополе.

Александр испытывал глубокое унижение из-за этой войны, которую многие дальновидные люди из его окружения считали изначально проигранной. Не хватало вооружений; прибрежные крепости были плохо обустроены и не имели достаточных запасов боезарядов и продовольствия; отсутствие хороших дорог не позволяло осуществлять быструю переброску резервов. У русских героизм заменял подготовку, импровизация – тактику. За мишурой мундиров скрывалась крайняя нужда. Попытки русских заставить союзников снять осаду Севастополя кончились кровавыми битвами под Балаклавой и Инкерманом. Предчувствуя крах своих планов установления славянской гегемонии, Николай пишет Михаилу Горчакову, командующему южной армией: «Пусть будет все по воле Божьей. Я буду нести свой крест, пока хватит сил».

В начале 1855 года он заболел. Не искал ли он смерти, отправившись верхом в дальний путь, на свадьбу дочери своего родственника, в гвардейском мундире, коротких замшевых штанах и шелковых чулках? На следующий день, вместо того чтобы остаться в постели, он вышел на улицу в одной лишь солдатской шинели, чтобы посмотреть парад гвардейской пехотной части. Вернувшись во дворец, он тут же слег. Состояние его стремительно ухудшалось. Некоторые поговаривали, будто это вовсе не воспаление легких, а самое настоящее самоубийство. Якобы, не вынеся позора поражений русской армии в Крыму, царь отравился, выпив цикуту. Придворные врачи категорически опровергали этот слух.

Исповедовавшись, Николай попросил Александра проститься от его имени с гвардией, и в частности с доблестными защитниками Севастополя: «Скажи им, что в мире ином я буду продолжать молиться за них. Я старался делать все для их блага, и если что-то у меня не получилось, то это не от недостатка доброй воли, а от недостатка знания и умения. Прошу их простить меня». Позже, когда ему принесли донесения с театра военных действий, он из последних сил вымолвил: «Это меня больше не касается. Передайте донесения моему сыну».