Человек, ехавший на встречу со своей армией, ни в коей мере не обладал качествами полководца. Ему шел шестидесятый год. Его томила усталость. Он страдал от астмы. Сфера его деятельности – кабинет, документы, встречи с министрами и послами, официальные приемы и интимные вечера с молодой любовницей. Он ехал вовсе не ради того, чтобы покрасоваться перед армией. Сознавая свою некомпетентность в области стратегии, он отказался принять на себя личное командование военными операциями, но при этом не мог оставаться в Санкт-Петербурге, в то время как лучшие сыновья России сражались на Балканах. Он тоже хотел испытать свою долю лишений и опасностей. Он и представить себе не мог, что его присутствие с многочисленной свитой не только не воодушевит войска, но и внесет сумятицу в руководство ими из-за соперничества среди генералов. Царя сопровождал генеральный штаб, чья численность составляла несколько сотен человек. Для их транспортировки потребовалось семнадцать железнодорожных составов. Когда штабные генералы и офицеры высаживались из вагонов, роскошь их мундиров и экипажей вызывала восхищение. «За ними тянулась длинная кавалькада великолепных лошадей, – пишет английский военный корреспондент (Арчибальд Форбс и многие другие: Военные заметки „Daily News“, 1877, Лондон, 1878, Константин де Грюнвальд), – впряженных в фургоны и кареты, чрезвычайно удобные, способные превратить поездку по пересеченной местности в изящный променад. Кучера с плюмажами из павлиньих перьев, английские грумы, лакеи, снисходительно улыбающиеся с высоты своих скамей, повара, любующиеся окружающим пейзажем, – все это резко контрастировало с простотой и будничностью экипажей армейских генералов. Это свита императора направлялась на боевые позиции».
Все ключевые посты в действующей армии занимали братья суверена. Великий князь Константин, адмирал, командовал флотом, великий князь Николай – Дунайской армией (двести тысяч человек), великий князь Михаил – Кавказской армией (сто тысяч человек). Командование армейскими корпусами было доверено царевичу Александру и его брату, великому князю Владимиру, хотя и тот, и другой отличались крайней некомпетентностью. Только для того, чтобы князья Николай и Евгений Лейхтенбергские приобрели командные навыки, были специально сформированы кавалерийские бригады. В таком семейном окружении царю вполне могло бы показаться, будто он находится не на войне, а на маневрах в Красном Селе. Тем не менее это был отнюдь не спектакль, успех которого зависел от состояния мундиров и стройности шеренг. Шла война. 15 июня русская армия перешла Дунай и после короткого сражения закрепилась на его правом берегу. Затем авангард под командованием генерала Гурко достиг Балканских гор и, продвигаясь на юг, овладел перевалом Шипка. Эти первые успехи воодушевили русских. Они уже видели себя входящими в Адрианополь и – почему бы и нет? – в Константинополь. Все газеты превозносили храбрость солдат, воевавших под знаком креста против варваров, преданных полумесяцу.
Однако очень скоро выявилась неспособность плохо организованной службы тыла удовлетворять потребности войск. Катастрофически не хватало врачей и санитаров. Если молодые офицеры, окончившие новые военные училища, вполне отвечали требованиям той эпохи, представители высшего командного состава страдали старческим склерозом. «Люди весьма преклонного возраста, – пишет английский военный корреспондент Арчибальд Форбс, – они изучали военное искусство сорок-пятьдесят лет назад. Подавляющее их большинство никогда не открывали книгу и очень редко газету. Они вступили в современную войну, едва очнувшись после полувековой дремы». В то же время доблесть русского солдата вызывала у него восхищение. «Простой русский солдат внушает мне самое искреннее уважение, – пишет он. – Он безропотно совершает бесконечные марши, сгибаясь под тяжестью ноши, и при этом еще весело поет. Он смело бросается в атаку с отчаянным криком „ура“. Он упорно обороняется и, даже зная, что ему грозит неизбежная гибель, не помышляет об отступлении. Раненый, он не стонет, пытается помочь соседу и ожидает, что пошлет ему Бог или царь, со стоическим терпением, свойственным подлинному героизму». (Арчибальд Форбс.)
Александра глубоко взволновал этот «подлинный героизм». Зрелище погибших и раненых солдат, руин и пожарищ потрясло его, словно ответственность за все это лежала исключительно на нем. В своих письмах Екатерине он сокрушается по поводу того, что вынужден жертвовать таким количеством людей во имя величия страны. «После ужина, – пишет он ей 5 июля 1877 года, – я навестил двух несчастных болгар, жестоко изувеченных турками, которых привезли в госпиталь Красного Креста, расположенный в ста шагах от моего дома. Я пригласил Уэллесли (полковник Уэллесли, британский военный атташе при русском генеральном штабе), ужинавшего со мной, дабы он полюбовался зверствами своих протеже. Один из болгар умер перед нашим приходом, и у его постели рыдала бедная жена. У него на голове два страшных рубца от сабельных ударов в форме креста. У второго на теле три раны, врачи сказали, что есть надежда спасти его».
Дни императора текли монотонной чередой. Он вставал с рассветом, посещал полевые госпитали, читал телеграммы, газеты, изучал документы, прикалывал к картам маленькие флажки, наблюдал в подзорную трубу за перемещениями войск, обсуждал детали операций со своими генералами. Дела шли далеко не лучшим образом. Отступив поначалу, турки быстро вернули утраченные позиции. Объединившись под командованием Осман-паши, они создали укрепленный лагерь возле Плевны, на правом фланге русской армии. Главнокомандующий, великий князь Николай приказал захватить город, без чего продвижение в глубь Балкан оказалось бы невозможным. Одна за одной, 8 и 18 июля, были предприняты две безуспешные попытки наступления, повлекшие за собой тяжелые потери. «Хорошо еще, что турки не стали преследовать наших храбрецов, – пишет Александр Екатерине. – Иначе все погибло бы. Боюсь, как бы наше поражение под Плевной не приободрило турок».
Теперь о новом наступлении в ближайшее время не могло быть и речи. Генерал Гурко получил приказ отойти назад от перевалов, которыми он столь блистательно овладел. Одновременно с этим неутешительные известия пришли с Кавказа. После успешной кампании русские были вынуждены снять осаду с Карса, а затем уйти из Армении. Во время отступления их сильно потрепали войска Мухтар-паши. Тон английской дипломатии резко изменился и стал угрожающим. Подзуживаемая Дизраэли королева Виктория дала понять, что, если война продолжится, она вступит в нее на стороне Турции. Александр потребовал у Уэллесли объяснений. Тот в ответ лишь пробормотал: «Британское правительство не сможет противостоять мнению английского народа, которое желает войны против России». На следующий день Александр пишет Екатерине: «Если Господь ниспошлет нам удачу и мы совершим этот марш (на Адрианополь и Константинополь), никто не гарантирует, что Англия не объявит нам войну еще в этом году, несмотря на лицемерные пожелания успеха нашим войскам, которые Уэллесли передал мне от этой выжившей из ума старухи. И он не посмел это отрицать».
30 августа Осман-паша нанес третье поражение русским под Плевной. Они оставили на поле боя шестнадцать тысяч погибших. Три попытки наступления стоили им в общей сложности двадцати шести тысяч человек. Александр в отчаянии пишет Екатерине: «О Боже, приди нам на помощь и заверши эту проклятую войну во славу России и во благо христиан. Это крик твоего сердца (имеется в виду: сердца, принадлежащего тебе), которое никто не поймет лучше тебя, кумир мой, сокровище мое, жизнь моя!»
Дизраэли ликовал. Берлин предложил Александру отступить в Румынию и там перезимовать. Был спешно созван Военный совет под председательством императора. Все выглядели чрезвычайно озабоченными. На повестке дня стоял единственный вопрос: что делать? Предпринять зимнюю кампанию? Установилась холодная погода, и в Балканских горах уже выпал снег. Как подвозить подкрепления, боеприпасы и продовольствие через горную местность, где отсутствуют более или менее проходимые дороги? Отступить на левый берег Дуная? Русское общественное мнение ни за что не приняло бы позорный отказ от того, что было добыто кровью стольких солдат-героев. Нет, если не мудрость, то честь требовала остаться на достигнутых позициях и организовать по всем правилам осаду Плевны, перерезав все ее коммуникации с Софией. Приняв это решение, Александр спросил себя: сколькими жизнями ему еще придется пожертвовать и каких результатов он при этом достигнет? Полицейские донесения свидетельствовали о том, что в тылу зреет недовольство. Правительство обвиняли в слабости, администрацию – в продажности, генералов, включая великих князей, – в неспособности управлять войсками. У многих вызывала удивление пассивность императора. Вместо того, чтобы командовать, он посещает госпитали, награждает умирающих, молится на панихидах и плачет. Раз он ничего не делает на фронте, почему тогда не возвращается в Санкт-Петербург? Он заметно похудел, дышал с трудом, плохо спал. Врачи советовали ему уехать, но он противился: «Я не покину армию, пока мы не возьмем Плевну». Единственным утешением ему служили письма к Екатерине, которые он писал каждый вечер.
