Еще один художественный салон содержал великий князь Константин в Мраморном дворце. Он тоже любил музыку и даже играл на виолончели в квартетах. Кроме того, он интересовался спиритизмом. У него занимались столоверчением под руководством спирита Хьюма. Анна Тютчева, посетившая один из таких сеансов, скептически отнеслась к этому увлечению и одновременно испытала чувство тревоги. «Это причудливая смесь глупости и сверхъестественного… – пишет она. – Почему духи должны проявлять себя посредством прикосновения и постукивания?.. Потусторонний мир следовало бы представлять себе более серьезно и глубоко». Константин тяжело переживал неудачу своей миротворческой миссии в Варшаве. Для своих хулителей при дворе он всегда был «красным князем», поскольку требовал свободы слова, участия народа в разработке законов и ограничения императорской власти. Начиная с 1865 года, когда наметился поворот в политике Александра, он все меньше слушал своего экстравагантного брата и все чаще выражал ему недоверие. Большинство протеже великого князя лишились министерских портфелей. Тем не менее он сохранил за собой пост председателя Государственного совета. Благодаря рвению к работе и знанию дела он вошел в когорту главных деятелей национальной политики. Константин любил окружать себя писателями, мореплавателями, географами. В высшем российском обществе подобное было редкостью. В роскошных аристократических салонах считалось хорошим тоном не интересоваться искусством, литературой и даже политикой. Этим непринужденным господам и элегантным дамам для времяпрепровождения вполне хватало светской болтовни и придворных сплетен.

И тем не менее именно в эпоху царствования Александра II литература, музыка и искусство достигли в России невиданных доселе высот. В течение нескольких лет появилось множество оригинальных талантов. Достоевский, Толстой, Тургенев, Гончаров, Лесков, Салтыков-Щедрин, Писемский публиковали свои великие романы («Преступление и наказание» был издан в 1866 году, «Война и мир» – в 1865–1869). Некрасов рассказывал в своих поэмах о нищете и чаяниях народа. Островский описывал в своих пьесах нравы московского купечества. Художники Перов, Маковский, Крамской, Репин, Суриков живописали на своих полотнах в яркой, реалистичной манере сцены из крестьянской жизни и сюжеты из русской истории. Российская музыкальная школа объединяла таких великих композиторов, как Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Балакирев, Чайковский…

Российских интеллектуалов переполняли творческие силы. Распиравшие их чувства требовали выхода, и они были готовы разорвать по швам сковывавшие движения тесные одежды. Но их голоса не достигали высоких политических сфер. Там читали хороших авторов, ценили их, но не прислушивались к ним. Каждому свое: писатели должны развлекать, царь – править.

С высоты трона страна представлялась Александру слоеным пирогом, каждый слой которого жил своей собственной жизнью, подчиняясь своим правилам и следуя своему предназначению. На самом его верху располагался двор; сразу под ним – высший свет двух столиц, состоявший из нескольких аристократических семейств, которые проводили большую часть своего времени в увеселениях – на французских спектаклях, музыкальных вечерах и балах; еще ниже находились землевладельцы, купцы и промышленники, подавлявшие своим богатством жалких мелкопоместных дворян, которые вели праздную жизнь в своих десять раз перезаложенных имениях; далее вниз следовал новый средний класс, состоявший из инженеров, врачей, адвокатов, чиновников, архитекторов, студентов, художников. Эти люди, фонтанировавшие идеями, даже если и не были нигилистами, хотели изменить мир. Их нужно было любой ценой удерживать как можно дальше от огромной, серой, аморфной массы крестьян. Слава Богу, мужики пока еще были защищены от революционной заразы своим невежеством, сохранившимся с эпохи крепостничества. Но как долго может длиться такое положение вещей?

Государственные заботы и требования протокола не оставляли Александру времени для семьи. Ему редко удавалось просто посидеть у семейного очага среди родных. Царь, его супруга, его дети постоянно были окружены придворными, адъютантами, фрейлинами. Сравнивая великую княгиню Елену с императрицей Марией Александровной, Михаил Муравьев сказал Анне Тютчевой, что первая говорит исключительно ради того, чтобы лишний раз блеснуть своим умом, в то время как вторая всегда выражает свои самые сокровенные мысли. Всем импонировали ее меланхоличная грация, стройный стан, узкое лицо, ярко-синие глаза. «В ней есть нечто одухотворенное, чистое, абстрактное, – пишет Анна Тютчева. – Она напоминает мадонну Дюрера или портрет с миниатюры. Каждый раз, когда я наблюдаю за ней, у меня возникает впечатление, будто ее душа находится очень далеко от нас и она не имеет ничего общего с этой теснящейся вокруг нее пестрой толпой… Углубленная в себя, неулыбчивая, чуждая своему окружению, неприспособленная выполнять функции матери, супруги, императрицы, она старается быть достойной своего высокого положения, но ей не хватает естественности… Абсолютно бесхарактерная, она явно не создана для той роли, которую уготовила ей судьба. Ей приходится все время делать над собой усилия, и поэтому она находится в постоянном нервном напряжении. Это отнимает у нее последние силы, вследствие чего она очень пассивна. Кто она – святая или кусок дерева?»

Вне всякого сомнения, проявляя безразличие к земным удовольствиям, Мария Александровна жила интенсивной внутренней жизнью. Сознавая свою ответственность, она обсуждала с супругом государственные дела. Как и все германские принцессы, предшествовавшие ей на российском троне, она хотела быть более русской, чем сами русские, более православной, чем православные по рождению, в стремлении продемонстрировать свой патриотизм. Она исповедовала слепую набожность, сохранение консервативных принципов, неизменность социальных устоев на всех уровнях. Много времени она проводила в беседах со своими близкими подругами Анастасией Мальцевой и Антониной Блудовой. Со временем Мария Александровна сделалась закоренелой славянофилкой и прониклась убеждением: ничто в империи не должно меняться, и тогда Россия будет спасена. Однажды она поделилась этой мыслью с императором, и тот согласно кивнул головой. Министр Валуев пишет в своем дневнике: «Императрица в разговоре со мной выразила надежду, что я не преподнесу ей сюрприз, и это в ее устах означало конституционные реформы и льготы в отношении религиозных меньшинств и староверов… Уже не впервые я замечаю то роковое, хотя и не очень заметное влияние, которое она оказывает на принятие решений: gutta cavat lapidem (лат. вода камень точит). Император нередко прислушивается к ее мнению. Из ее слов по поводу земств я заключил, что с их помощью она надеется избежать принятия конституции».

Мать семерых детей, императрица отдавала всю свою любовь старшему из них, великому князю Николаю, наследнику престола. (Первенец из восьми детей императорской четы, девочка по имени Александра, умерла в семилетнем возрасте в 1849 году.) Он походил на нее внешностью и чертами характера. Преподаватели, призванные подготовить его к роли монарха, видели в нем исключительно умного, человечного и благородного юношу, способного облагодетельствовать возглавляемую им страну. Дабы он познакомился со своим народом, Александр, помня о годах своего собственного воспитания, с восемнадцатилетнего возраста посылал его в поездки по России. Эти продолжительные путешествия, судя по всему, утомляли молодого человека. Он жаловался на недомогание, причина которого ставила врачей в тупик: одни считали, что он повредил позвоночник во время падения с лошади; по мнению других у него был ревматизм. Не придумав ничего лучшего, они порекомендовали ему пройти курс морских ванн в Шевенинге, недалеко от Гааги. И, в надежде на быстрое выздоровление, родители решили обручить его с Дагмар, принцессой датской. Но, несмотря на лекарства, купания и массаж, боли изо дня в день усиливались. Николай ходил сильно горбясь, словно старик. Ему явно требовалась перемена климата, и врачи направили его в Ниццу. Приехав туда в ноябре 1863 года, он напоминал обтянутый кожей скелет и едва мог передвигаться. Только тогда стало ясно, что у него туберкулез. Великий князь остался в Ницце для лечения. Императрица тоже прибыла в Ниццу и остановилась на вилле Бермон. С нестерпимой болью в душе она наблюдала, как прогрессирует болезнь ее сына. Когда угасла последняя надежда на выздоровление, Александр и все члены семьи сели в поезд в Санкт-Петербурге и отправились на юг Франции. Это путешествие длилось восемьдесят пять часов, что было рекордом для той эпохи. На берлинском вокзале царя приветствовал кайзер Вильгельм I. На парижском вокзале Наполеон III пожелал его сыну скорейшего выздоровления. На вокзале в Дижоне к императорскому поезду был прицеплен поезд из Копенгагена с принцессой Дагмар и ее матерью, королевой Луизой. Они прибыли в Ниццу 10 апреля (22 апреля по григорианскому календарю) 1865 года. В ночь с 11 на 12 апреля у великого князя случился приступ спинномозгового менингита. До самого последнего момента он сохранял ясность ума. Задыхаясь, он держался одной рукой за руки отца и матери, другой – за руки младшего брата Александра и своей невесты Дагмар.