— Какой Пантелей наш… Что это такое вообще, применительно к каждому из нас — «наши»? Ты, я, Алан в своем Ташкенте…

— Верно. Каждый сам по себе.

— И каждый сам за себя, не правда ли?

— Так было. Не наша вина, что мы не можем хотя бы относительно долго находиться в обществе друг друга. Мы и общаться-то…

Первая утренняя сигара в Омске пыхнула, окутывая плотным дымом говорящего. В сизом облаке на несколько мгновений повисли призрачные очертания большой неправильной формы залы со стенами, выдержанными в черно-бордовых тонах, множеством длинных узких зеркал, развернутых под чуть-чуть разными углами, чтобы создать впечатление обманчивой неповторимости каждой точки интерьера. Потолок грозно нависал, давил сверху, мраморные вставки в полу образовывали косой пятиугольник с пристроенными к каждой из сторон правильными треугольниками.

Омич махнул перед собой ладонью, ломая видение.

— Я вас попрошу, коллега, перейти в какое-нибудь нейтральное помещение, ваш «приемный зал» мешает мне сосредоточиться.

— Ватерклозет тебя устроит, — хмыкнули из Москвы, — или забраться с головой под одеяло?

— Под одеяло будет в самый раз, самая действенная защита от привидений и прочей белиберды, к которой нам с вами, коллега, доводится так часто касаться. И что это мы сподобились? Может, планеты не так встали? Небесные планиды? А, коллега?

Вы переместились у себя там?

— Да, я уже в кабинете. А ты держишь защиту прочно, я сегодня ни единой щелочки не могу отыскать, чтобы пролезть.

— Это с утра. Зачем тебе лезть, я и так все скажу.

— Сам знаешь, рефлекс. Еще одно, отчего нам всем так трудно друг с другом. Как у вас погода в Омске?

— Солнышко. Жарко будет, поеду купаться на тот берег, к «Туристу». Там у нас шашлыки делают в палатке. Очень вкусно, только пересаливают. Пива возьму пакет…

— У вас до сих пор пиво принято брать в пластиковые пакеты?

— Если на разлив. И рядом с заводом. Продолжай, пожалуйста. Почему ты не хочешь задействовать Пантелея?

— До него не добраться. Даже мне. Закрывается он лучше нас всех, а по обычным каналам мне на него не выйти. Они все там… за забором. Его не выпускают. Я и в астрале следов почти год не встречал. Жив ли…

— Могу успокоить, жив.

— Он выходил?

— Не то чтобы… Так, попадался. Они там тоже обеспокоены.

— Грустно говорить, но я рад твоему «тоже». Отчего-то у меня всегда создавалось впечатление какой-то твоей… отстраненности. Несерьезности отношения, прости великодушно. Даже когда…

— Я никогда не относился несерьезно. Даже во время твоей прошлогодней авантюры. Просто мог заранее сказать, что она ничем не кончится. Так

ведь и произошло. Ничего не кончилось, коллега, и мы вновь озабочены тою же проблемой. Изменились лишь ее масштабы, причем отнюдь не в сторону уменьшения. Ты работаешь только по следам?

— Верно. Такое мне никогда еще не встречалось. След есть, вот он, свежий, горячий, а самого…

— Призрак-невидимка. Действительно, что-то новое.

— Вот именно.

— Но это он, точно?

–. Совершенно точно. И теперь я почти убежден, что он не остановится. Он возникает вдруг, чем-то занимается здесь, уходит, и лишь затем я могу обнаружить его присутствие, В прошедшем времени. Ты, впрочем, и сам убедился.

— Теперь убедился. Что ему могло понадобиться у меня в Сибири? К кому он мог приходить? Вы не пробовали, коллега, проконтактировать с какими-нибудь организованными структурами? Официальными или, наоборот, теневыми? Вы же имеете выходы и туда, и туда. Да нынче и не поймешь, где кто.

— Это у вас там в провинции не поймешь, а тут все давно ясно: один черт и те и другие. В связи с этим я имею план. Есть человек, которого можно заинтересовать…

— Деньги?

— Олег, — поморщился москвич, как от головной боли, — ну что ты, право. Кого сейчас заинтересуешь деньгами? В наших-то делах?

— Нет, столица, как всегда, отрывается. У нас тут деньгами можно заинтересовать многих. Всех. Но ты продолжай, продолжай. Что за человек? Он посвящен?

— Он не слишком посвящен, хотя в прошлогодней операции — я отметаю слово «авантюра» — был задействован. На вторых ролях. Тогда у нас ничего

не получилось, ты прав. Но ведь нам просто ничего не остается, как сделать вторую попытку. Раз уж… он объявился опять.

— Кстати, необходимо присвоить ему какое-нибудь обозначение. Нельзя же все время спотыкаться.

— Это тебе видней. Ты — теоретик. А по мне, так и вовсе бы его не бывало. Слышишь, Олег, у меня впечатление, что нам его не остановить. Ты же и сам чувствуешь, ты прикоснулся.

Сигарка пыхнула. Омич был взволнован. Перед большеголовым человеком, сидящим за столом с клавиатурой и дисплеем в кабинете шикарного особняка и глядящим в ровную стену с единственной миниатюрой в круглом багете, проступило широкое окно, панорама за ним, ближе — подоконник, вычурная пепельница, полная вчерашних окурков тонких черных сигарок.

— Но если не остановить… — Омич сделал усилие, плотнее сомкнул свою психическую защиту, и картинка перед его всевидящим собеседником в Москве растаяла. — Если не остановить, тогда просто покоримся судьбе. С чего ты вообще взял, что он обязательно — по наши души? Почему не по чьи-то еще? Откуда паника?

— Потому что по другие души сейчас действует другой, — веско сказал москвич. — Не прикидывайся, Олег, тебе это прекрасно известно.

Помолчали.

— Ты, между прочим, меня и тогда не убедил, что этот твой аггел приходил за нами, — сказал Олег сквозь сигарку.

— Ангел?

— Аггел.

— А, да, это разное. Что ж, не убедил так не убедил. Предпочитаю ошибаться в сторону осторожности, целее буду. Зато теперь, когда мы знаем гораздо больше, мне и убеждать тебя не приходится.

— Да уж.

— Мой план таков. Намеченный мною исполнитель отыскивает нашего Аггела, входит с ним в контакт. От своего имени, вернее, от имени организации, в которой продолжает работать. С официально-легальной стороны, так сказать.

— А-а, знаменитая рогожинская «фирма»! Тут и Пантелей может подключиться. Наверняка его шефу доложат. Первые лица должны быть в курсе происходящего на территории их государства. В некротической сфере тоже. Была бы их воля, они и надмирные выси поделили бы на сферы влияния. Просто потому, что по-другому не умеют.

— Возможно. — Москвича временами раздражал подчеркнутый цинизм его собеседника. — Не судите, да не судимы будете. Меня проблемы первых лиц государства как-то не занимают. Скажешь, тебя не так?

— Н-ну, какую-то степень патриотизма я еще сохранил. Остаточную. Реликтовую, вот. Провинция, дорогой мой, провинция. Не изжитые вовремя передержки комвоспитания на полумертвых пеньках христианских идей, такой у нас тут… бельэтаж. Рекламу слушаешь?

— К чему эти красоты речи?

— Пытаюсь представить себе ваш следующий шаг, коллега. Исполнитель выходит на Аггела. Вы, кстати, собираетесь ему п о м о г а т ь?

— В смысле?

— В смысле — помогать.

— А, нет-нет, тут все должно быть совершенно чисто. Ничем таким и пахнуть не должно, ничего из арсенала наших приемов…

— Ваших приемов, коллега, ваших. Я, как вы

знаете, являюсь принципиальным противником использования сверхспособностей в каких-либо прагматических целях. Только изучение ради чистой науки. Не нами взято, не нам и пользоваться.

— Да, конечно, безусловно, ваша позиция абсолютно ясна. — Говоривший из Москвы тоже перешел на «вы», что делал с Олегом достаточно редко. — Бескорыстие и чистота. Только подобные мне пачкают свой дар, оказывая услуги мафии. Или государству. Что, осмелюсь повториться, в современной России практически одно и то же. Другое дело, во что все это выльется лет через десяток.

— Через полста. Два поколения. У нас практически нет шанса застать.

— Только вот жить в эту пору прекрасную…

— …уж не придется. Точка.

— Да, Олег. — Москвич тяжело вздохнул. — Боюсь, что ты здесь ближе к истине. Но и раньше времени уходить тоже не хотелось бы.