— Когда у меня есть выбор, я обычно ошибаюсь, — ответила Никита Мариевна. — Впрочем, выкладывайте, чего на самом деле хочет наш Сергеич, и давайте настоящую цену.

— Сергеич знает, что вы один из авторитетнейших публицистов в стране. Он желает, чтобы на следующей неделе в этой же газете вышел материал, подписанный вами, полностью опровергающий то, что вы уже написали, а также восхваляющий достижения химкомбината в производстве искусственной шерсти, а Сергеича — в подъёме промышленности и защите окружающей среды, а также и детского здоровья. К слову, заваливая рынок искусственной шерстью, муж племянницы, возможно, спас от истребления миллионы песца. Или песцов. Как правильно? И соболей.

— Кому по карману соболя, тот вашу плебейскую шерсть носить не станет.

— Не мою, а Сергеича.

— Тем более. Этот войлок, сколько мне известно, идёт на пыжи и валенки для браконьеров.

— Для охотников.

— Все охотники в России браконьеры. Как это ваш шерстяной король себе представляет? Как я объясню перемену своей позиции?

— Он считает, что вы умная, что-нибудь придумаете. Например, открылись новые обстоятельства, появились свежие факты. Или заявить, что та статья не ваша, вашим именем подписана по ошибке, о чём вот и редакция, извиняясь, свидетельствует за дополнительную плату…

— Чёрт с ней, с дополнительной. Основная какая?

— Предлагается вам не дешевеющая американская бумага, а вещь понадёжнее — ценная земля в престижном месте.

— Два квадратных метра на Ваганьковском?

— Нет, Никита Мариевна, это уже третья опция, на случай, если откажетесь от второй. А вторая в том, что за подписанный вами панегирик войлочной индустрии и мудрому правлению имярека отрежут вам, — Егор вцепился в подоспевшую тарелку с мраморным мясом. — Мясо вам, Никита Мариевна, нельзя. Мочевая кислота обречёт вас подагре, а холестерин — трём инсультам. Так вот, отрежут вам два га земли на берегу Холодного озера. Слышали о таком? Русский рай, беловодье, лукоморье, сказка…

— Там же заповедник.

— Не везде. Есть вкрапления не заповедные, вполне коммерческие.

— В водоохранной зоне?

— Не волнуйтесь, всё будет законно. Железно.

— Далеко добираться.

— В следующем году дотянут дорогу. Немцы строят. Точнее, хохлы, но по немецкой технологии.

— Или таджики по украинской.

— Зря иронизируете, Никита Мариевна, ходу станет от москвы на машине полчаса. Ну, на вашей — час, в пределе.

— Там же нет коммуникаций, ни черта…

— Всё уже есть, просто не знает никто. Соседи будут такие… ну которых вы всегда достаёте в своих колонках за коррупцию.

— Если они будут соседями на Холодном, значит, заслуженно достала. А как же…

— Губернский банк даёт кредит лет на 30 под льготный процент, — перебил Егор. — Если будете и дальше сотрудничать, возвращать не придётся.

— Это как?

— Законно, легально, будьте благонадёжны.

— За что такое счастие?

— В надежде на долгосрочную кооперацию. У пошехонского Нерона, кажется, большие планы высокого пошиба, имперского масштаба. Он должен публиковать умные статьи, говорить умные речи. Кто будет их ему писать? Плюс ваша поддержка прибавит симпатий среди, так сказать, раздражённой общественной прослойки.

— Я подумаю, — опять нырнула в сумочку Никита.

— Отвечайте сейчас.

— Мяса дайте попробовать.

— Не отвлекайтесь. Да или нет.

— Вы злой.

— Так да?

— Да, да, да.

— Ешьте, тут ещё осталось. И последнее. Депутаты Дон и Донбассюк хотят заказать очередные дебаты. Техрегламент по молоку, что ли? — Егор сверился с извлечённой из кармана шпаргалкой. — Дон будет за правительственный вариант. Донбассюк — против. Также про игорный бизнес. Дон за полный запрет, он взял денег с держателей стриптизов и танцевальных клубов, они надеются, к ним приток увеличится. Донбассюк за незначительные ограничения. Его наняли владельцы казино. И ещё эти двое развели пивоваров и водочников. Дон лоббирует запрет распития пива где-бы то ни было, кроме как дома и в барах/ресторанах. Он с водочников деньги получает. А Донбассюк — за окончательный и полный запрет рекламы крепких напитков и продажи их лицам, не достигшим двадцати аж пяти лет. Его финансируют пивовары. Вот так.

— Будут депутатам дебаты. Темы сложные, особенно техрегламент. Распишу им роли за три недели, не раньше. И как же, Егор, эти Том и Джерри делят взятки? Или не делят, а что кто срубил, то и имеет?

— Нет, у них всё по-братски. Они же компаньоны. Один идёт к пивоварам и грозит наездом водочников. Обещает защитить, выступить в сми, в Думе, заблокировать вредные законопроекты. Берёт с них тысяч, допустим, пятьсот. А другой в то же время навещает водочников, пугает пивоварами и предлагает то же меню депутатского заступничества. Разводит их, скажем, на единицу. Если не верят, сигналит первому, и тот вносит, и вправду, антиводочный закон. Короче, клиент колется. Потом Дон и Донбассюк честно соединяют гонорар и делят на двоих. Получается, на данном примере, полтора на двоих, то есть по семьсот пятьдесят каждому. Они щедрые ребята. И как вы знаете, честные, хотя и тупые. Что, возможно, одно и то же. Но мы с вами не в доле, так что за каждый дебат, как всегда, получите по пятьдесят тысяч. Количество слов, как обычно, и не забывайте, попростонароднее, доходчиво. А то бранить будут. И давайте не дольше трёх недель. Им же ещё выучить слова нужно, роли отрепетировать, пока сессия парламентская не началась.

— Ненавижу власть, — революционным шёпотом зашипела Никита. — Все эти губернаторы, депутаты, министры, чекисты, менты, жадною толпой стоящие у трона. Свободы, гения и славы… Палачи. Придушить их всех. Ненавижу.

— Да не власть вы ненавидите, а жизнь. В целом. Не такая она, как вы бы хотели.

— А вы бы хотели такую, как есть? Несправедливость, насилие, косность..

— Качества вообще жизни, а не одной только власти. Мне тоже жизнь другой представляется, но я не хочу её уничтожить, как вы, за то, что не такая она. Я жизнь жалею. И желаю с ней добрососедствовать или даже сожительствовать. И совместно совершенствоваться. А вы ломать её хотите. А за что? Жизнь же хоть и задиристая, но ведь при том и маленькая совсем, и хлипкая, и в сущности, такая смешная. Возомнила о себе, дерзит, а ведь забилась в температурный зазор градусов в десять, в какую-то прореху в физике и грозит оттуда тьме, и зовёт бога тощим голосом, и отвоёвывает какие-то микроскопические высотки у беспредельной смерти. Глупая, неказистая, отважная жизнь. Мне жизнь жалко и свою, и вашу, нашу всю. Топорщится, подпрыгивает, чтоб выше казаться. А потом раз — и нет её. Глупо и красиво. Я за жизнь. А вы против. Так что власть — это так, что первое под руку попало.

— Егор, ваш гимн жизни был бы уместен, если бы я не знала, что вы, простите, бандит.

— Зря вы, Никита Мариевна. Я был бандит. Теперь перестал.

— И, перестав, стали к жизни снисходительны.

— Стал, Никита Мариевна.

— И вы, серьёзно, считаете, что дослужиться до губернаторства, министерства, депутатства можно без подлости?

— Считаю, что такое мало, но всё же вероятно. Считаю также, что подлости и в вашей редакции, и в семье, и в монастыре, и в бригаде асфальтоукладчиков, и в министерстве, и в парламенте — везде примерно поровну.

— А семью-то, Егор, зачем приплели?

— За бандита. Да и просто потому, что правда. За правду.

— Стареете, конформизмом старческим занемогли, — вполвоя взвыла Никита.

— То бандитизмом попрекаете, то конформизмом. Кем же быть? Вам не угодишь.

— Быть бандитом в России — это и есть конформизм. Всё будет сделано в срок. До новых встреч.

— А десерт?