Три куска грубого гранита, что-то вроде двух стен и тяжело покоившейся на них крыши. И вокруг этого каменного дома насыпана земля, много земли, хотя за долгие века ее разнесли ветра, и земля разлетелась, точно пыль с колес «Хонды» Энгаса — облачко золотистой пыли на морском ветру в свете долгого осеннего заката.
Ничего не осталось, только эти стены из плоских каменных глыб и такой же каменной глыбы, изображающей крышу, да еще ветра, дующего сквозь этот кромлех…
Она и Барбара видели старинные каменные кромлехи во время двухнедельной пешей прогулки по Дорсету и Корнуоллу — Барбара назвала это "их медовым месяцем", но сказала гак только однажды, после чего они договорились не употреблять не правильных названий хотя бы потому, что правильных просто не существует.
Они тогда вошли вместе под такую «крышу» и присели на корточки между «стенами». И сейчас, касаясь руками земли, она вспоминала тот морской ветер, тот солнечный свет и холод той тени, что лежала между каменными стенами кромлеха, исхлестанного ветрами и дождями. Эти стены как бы немного наклонялись внутрь, стараясь тоже спрятаться под крышей в холодном и чистом полумраке. Полом служила земля. Здесь, в этих местах были чьи-то могилы, а эти камни служили надгробиями. «Кольца», — так их называли в Корнуолле. Они обычно размещались на осыпающихся от старости склонах холмов над морем. И их там было много, и это были отнюдь не отдельные могилы. В некоторых могильниках сохранился и четвертый камень — дверь, через которую время от времени мертвые входили внутрь, а живые выходили наружу. Как Ромео и Джульетта и еще Тибальт, лежащий там, с ними за компанию. И останки старших Капулетти тоже были там. Там уживались все. Смерть обычно оказывалась не норой в земле, а домом.
Там, должно быть, царят товарищеские, доброжелательные отношения, думала Ширли.
Возможно, Энгас — самый близкий человек и самый лучший товарищ Джен. Мать у нее умерла, отец — хам, муж бросил ее и женился на другой, детей нет… Если только у нее нет кого-то, о ком она никогда и никому не рассказывает, то, похоже, она совсем одинока. При всех этих бесконечных разводах, разъездах, распаде семьи как таковой, при весьма «модном» нынче инцесте люди не очень-то любят рассказывать о том, что они брат и сестра, и все же Джен, вполне возможно, плакала именно потому, что ее брат уехал.
Откапывая забитый сорняками несчастный розовый побег, Ширли думала о своем родном брате, Доддсе.
Как только появились первые хиппи, Доддс, будучи тогда тридцатипятилетним страховым агентом, сразу же подался к ним, чувствуя, что наконец-то пробил его час. Он надел бандану и научился играть на разных барабанах, а вскоре присоединился к общине хиппи в северном Майне. Там он пребывал и поныне — с невозмутимым и безмятежным лицом Будды, весь увешанный бусами, он играл на барабане и занимался земледелием; в свои шестьдесят с лишним он имел то ли пятерых, то ли шестерых приемных детей и постоянно меняющееся количество жен, или как там их еще следовало называть, выращивал картошку и читал "Говорит Черный Лось". Энгас даже позвонил ему — Энгас вообще всегда делал именно то, что было нужно — в те два первых дня, когда Ширли, как мертвая, лежала на полу или на кровати, свернувшись клубком, и не могла говорить из-за невероятной навалившейся на нее тяжести.
Когда же она наконец вынырнула из этого состояния, Доддс сам дважды звонил ей. Звонил он из телефона-автомата, из своей деревни, и на линии все время слышались какие-то другие голоса, какое-то потрескивание и гул, точно брат звонил ей не просто через весь континент, а через все эти долгие десятилетия… Он тогда сказал Ширли, что она может приехать к ним на ферму и жить там столько, сколько пожелает. И она непременно собиралась сделать это. Да, она обязательно съездит туда и погостит у брата! Но сперва она должна пройти по пляжу, и притом обязательно зимой, в темные дни, когда на ногах не устоишь, если идти против ветра.
Корни чертополоха переплелись с корнями розового куста. И ИЗ ЕЕ МОГИЛЫ ВЫРОС РОЗОВЫЙ КУСТ, А ИЗ ЕЕ — ШИПОВНИК. Все ли она сделала так, как нужно?
Как делает Энгас? Во всяком случае, теперь ей не обязательно сворачиваться в клубок, чтобы узнать, то ли это чистое темное место, почувствовать его форму. Она подняла голову и посмотрела на крыльцо. Джен ушла в дом. Солнечные лучи стали холоднее, пробираясь в волнах светлого тумана. Тепло к концу дня утекало быстро, как вода из ванны. Я дежурила у ее постели в ту ночь, когда она умерла. Утром я позвонила ее детям, и они приехали. Затем, когда я смогла выйти ОТТУДА, начались телефонные звонки, подписывание всяких документов, кремация, поминальная служба, а потом мы вернулись сюда, написали множество писем, и люди все время звонили, они и сейчас звонят… А теперь вот и Энгас уже уехал. И Джен скоро уедет. И тогда все будет кончено. Доделано до конца, верно? И я останусь в доме одна. Может быть, я все-таки что-то забыла, упустила из виду? Чего-то не сделала, не выполнила какую-то обязанность… Но она уже понимала: все ее «упущения» — это Барбара. Барбару она упустила, и теперь, что ни делай, ничего уже довести до конца невозможно.
Дочь Барбары ушла в дом вся в слезах. А Ширли, струсив, бросила ее там одну, предпочла заниматься чертополохом и марью. Она не сделала того, что ей следовало сделать. А ведь они должны были бы плакать вместе, коли пришла такая беда. ОНИ СПЛЕЛИСЬ В ТЕСНЫХ ОБЪЯТЬЯХ У ВСЕХ НА ВИДУ… Ширли поднялась на крыльцо, стряхивая землю с ладоней, и поспешила в дом. Джен сидела на диване, с явным отвращением читая газету.
— Судья Стивене отказался от ведения дела… Интересно, чем он это он объяснил? Коликами? И. X., черт побери! — Присловья и бранные выражения у Джен были весьма занятные; Ширли догадывалась, что "И. X." — это скорее всего Иисус Христос, а вот, например, выражение "Лорди Дорди", как говорится о подобных случаях в "Оксфордском словаре английского языка", было "неизвестного происхождения". Вот и сейчас Джен, перевернув страницу газеты, воскликнула:
— Лорди Дорди! Что же такое творится с этими британцами? А если Тэтчер предложит им приватизировать воздух, то они и тогда дружно воскликнут: "О, абсолютно гениальная мысль!" — и тут же за это проголосуют?
Тогда можно и воду приватизировать! И. X.!
— Смешные у тебя словечки, — сказала Ширли, испытывая облегчение при виде разъяренной Джен. — Барбаре пришлось разъяснять мне некоторые из них.
Мне кажется, что частный сектор и воплощает в себе бизнес. Но тогда антонимом понятию «приватизировать» должно быть понятие "делать публичным", но это отнюдь не так… Тогда какое же слово является верным?
"Обобществлять"? Но ведь теперь, наверное, уже ничего больше не обобществляется, да? Разве что у малышей в детском саду.
— Обобществление? Социализм? Эта пьеса уже сошла со сцены, — проворчала Джен, с треском переворачивая страницы газеты, чтобы добраться до комиксов.
Ширли должным образом оценила это замечание.
Джен всегда все замечала раньше других, как и Барбара.
А вот ей самой это дано не было. Ширли очень приятно было видеть Барбару в Энгасе, но очень больно — не видеть ее в Джен: отсутствие знакомых черт в дочери напоминало ей о физическом отсутствии матери. Это словно некая дыра, о которой можно и нужно без конца говорить, чтобы в нее не свалиться. А лучше всего свернуться поплотнее, замереть, словно каменное кольцо, камень на земле, камень на камне, и пустота будет не под тобой, а внутри тебя.
— Не правильные антонимы меня раздражают, — сказала Ширли, садясь в кресло и чувствуя, что страшно устала и ноги у нее не гнутся в коленях. — Тот мой педантизм, который я не сумела израсходовать, пока преподавала, теперь мне же и мстит. А с синонимами еще хуже! Особенно когда не можешь ни одного найти. Вот каков, например, синоним к слову "маскулинизм"?
"Мужчинизм"? "Гоминизм"?
