— Эс Тох стоит высоко в горах, — сказала Эстрел. — Там, я надеюсь, каждый из нас найдет то, что ищет.

— Зачастую я скорее боюсь этого, чем на это надеюсь. И все же я рад, что увидел горы.

— Нам пора идти дальше.

— Я спрошу Герцога, не возражает ли он, если мы отправимся в путь завтра.

Прежде чем уединиться, Фальк обернулся и посмотрел на восток, на раскинувшуюся за садами Герцога пустыню, словно окидывая взором весь пройденный ими совместно путь.

Теперь он лучше представлял себе, каким большим и таинственным был мир времен заката человеческой истории. Фальк и его спутница могли долгие дни не встречать никаких следов присутствия людей.

В начале своего путешествия они передвигались с повышенной осторожностью, пересекая территории Самситов и других охотничьих племен, которые, по сведениям Эстрел, были такими же дикарями, как и Баснасски. Затем, в более засушливой местности, им приходилось держаться хоженых троп, чтобы находить воду. Однако, наткнувшись на следы недавно прошедших людей или признаки того, что где-то поблизости есть селение, Эстрел удваивала бдительность и порою меняла направление их движения, чтобы избежать риска быть замеченными. Девушка имела общее, а временами и на редкость точное представление о тех обширных пространствах, которые они пересекали. В тех же случаях, когда местность становилась практически непроходимой и у них возникали сомнения, какое направление избрать, Эстрел говорила: «Подождем до зари», — и отходила на минуту в сторону, чтобы помолиться своему амулету. Затем возвращалась, заворачивалась в спальный мешок и безмятежно засыпала. Путь же, который она избирала на заре, неизменно оказывался правильным.

— Инстинкт Странника, — говорила она, когда Фальк восхищался ее интуицией. — В любом случае, пока мы держимся поближе к воде и подальше от людей, мы в безопасности.

Но однажды, во многих днях пути на запад от пещеры, огибая глубокую промоину, они неожиданно вышли к селению, и кольцо вооруженных стражей сомкнулось вокруг путников прежде, чем они сумели скрыться. Сильный дождь помешал им увидеть или услышать что-либо до того, как они буквально наткнулись на поселок. Однако местные жители не проявили враждебности и даже предложили путешественникам остановиться у них на пару дней. Фальк только обрадовался, поскольку идти или разбивать лагерь под таким дождем было делом крайне неблагодарным.

Этот народ называл себя Пчеловодами. Странные люди, грамотные и вооруженные лазерами, все они, и мужчины, и женщины, были одеты в совершенно одинаковые длинные желтые балахоны из теплой ткани с вышитым коричневым крестом на груди. Они оказались гостеприимны, но не общительны. Устроили путешественников на ночлег в своих домах-бараках — длинных, низких, непрочных зданиях из дерева и глины — и обильно кормили их за общим столом, но разговаривали крайне мало как с незнакомцами, так и друг с другом, будто община немых.

— Они дали обет молчания. У них много всевозможных клятв, обетов и ритуалов, и никто не знает, для чего все это, — сказала Эстрел с тем спокойным безразличным презрением, с которым она, казалось, относилась к большинству людей.

«Странники, должно быть, гордый народ», — подумал Фальк.

Пчеловодов нисколько не трогало очевидное презрение девушки, они вообще не перемолвились с ней ни словом. Лишь спросили у Фалька:

— Твоей женщине нужна пара новых башмаков?

Как будто она была его лошадью и ее следовало подковать. Их собственные женщины носили мужские имена, и с ними обращались, как с мужчинами. Степенные молчаливые девы с ясными глазами жили и работали наравне со столь же уравновешенными и спокойными мужчинами. Немногим из Пчеловодов перевалило за сорок, и не было никого моложе двенадцати. Странная община: словно здесь, среди полного запустения, разбила лагерь на зиму армия во время перемирия в какой-то непонятной войне. Необычные, печальные и восхитительные люди. Упорядоченность и аскетизм их жизни напоминали Фальку его лесной дом, а ощущение их тайной, но безраздельной преданности друг другу действовало на него удивительно успокаивающе. Эти прекрасные бесполые воители неистово верили, но они ни за что не сказали бы чужаку, во что именно.

— Они пополняют свои ряды за счет того, что разводят женщин-дикарок, как свиноматок, и воспитывают приплод единой группой. Поклоняются какому-то Мертвому богу и задабривают его жертвоприношениями, притом человеческими. Они — не что иное, как пережиток древнего суеверия, — сказала Эстрел, когда Фальк однажды с похвалой отозвался о Пчеловодах.

Несмотря на всю свою уступчивость, девушка, по-видимому, терпеть не могла, когда с ней обращались, будто с существом низшего порядка. Высокомерие, крывшееся в столь пассивной натуре, одновременно трогало и веселило Фалька, и он позволил себе слегка подколоть ее:

— Я вот видел, что ты по ночам что-то шепчешь своему амулету. Религии, конечно, отличаются…

— Они действительно отличаются, — оборвала его Эстрел, но без особого пыла.

— Интересно, для чего им оружие?

— Чтобы обратить против Врага, несомненно. Словно им по силам сражаться с Сингами. Словно Синги удосужились бы сражаться с ними!..

— Ты хочешь идти дальше, не так ли?

— Да. Я не доверяю этим людям. Они очень многое прячут от посторонних.

В тот вечер Фальк пошел за пропуском к главе общины, сероглазому мужчине по имени Хиардан, который был, возможно, даже моложе его. Хиардан спокойно выслушал изъявления благодарности, а затем сказал без всяких обиняков, как это было принято у Пчеловодов:

— Я думаю, что ты говорил нам одну только правду. За это я благодарен тебе. Мы бы приняли тебя теплее и поведали бы тебе о многом из того, что нам известно, если бы ты пришел один.

Фальк помедлил, прежде чем ответить.

— Я сожалею об этом. Но я никогда не добрался бы сюда, если бы не моя подруга и проводник. И… вы живете здесь все вместе, Владыка Хиардан. Вы бываете когда-нибудь наедине с собою?

— Редко, — ответил тот. — Одиночество — смерть для души, поскольку человек — существо социальное. Так гласит наша поговорка. Но мы также говорим: «Не доверяй никому, кроме своих братьев и сородичей, которых ты знаешь с детства». Вот наше правило, залог нашей безопасности.

— Но у меня нет сородичей и нет безопасности. Владыка, — сказал Фальк и, по-солдатски, на манер Пчеловодов, склонив голову, взял из рук вождя свой пропуск. На следующее утро они с Эстрел вновь двинулись на запад.

Время от времени по дороге попадались и другие селения или стойбища, все небольшие и разбросанные по обширной территории — их было всего пять-шесть на триста-четыреста пройденных миль. Возле некоторых из них Фальк отваживался останавливаться. Он был вооружен, а поселения выглядели безобидными: пара шатров кочевников у полузамерзшего ручья или маленький одинокий пастушонок на огромном холме, присматривавший за полудикими бурыми волами, или же просто голубоватый дымок на фоне бездонного серого неба. Фальк покинул Лес ради того, чтобы отыскать какую-либо информацию о себе, какие-нибудь намеки на то, кем он был на протяжении тех лет, которых не помнил. Как он узнает об этом, если бояться спрашивать? Но Эстрел не хотела задерживаться даже возле самых крохотных и бедных поселений в прерии.

— Они недолюбливают Странников и вообще всех чужаков. Те, кто живет так долго в одиночестве, полны страха. Из страха дикари приняли бы нас и дали бы нам пищу и кров, но затем под покровом темноты пришли бы, связали нас и убили. К ним нельзя прийти и сказать: «Я ваш друг»… Они знают, что мы здесь. Они наблюдают за нами. Если они увидят, что мы тронемся завтра дальше, то нас не потревожат. Но если мы не сдвинемся с места или же попытаемся приблизиться к ним, они начнут нас бояться. Именно страх вынуждает убивать.

Обветренный и измотанный дорогой, Фальк сидел, откинув назад капюшон и скрестив руки на коленях, у костра с подветренной стороны небольшого холма. Порывы ветра с залитого багрянцем запада шевелили его волосы.