Довольно долго никто не решался к нему притронуться, когда он как подкошенный рухнул на пороге дома Сана. Но Санбрайт сказал, что этот колдун вовсе не мертв, но опасен, как гадюка, а Сан тем временем уже рассказывал всем, как Отак наслал на Санбрайта какое-то ужасное проклятие, из-за которого Санбрайт сперва вдруг стал быстро уменьшаться, треща, точно охапка хвороста, брошенная в костер, а потом в один миг снова стал самим собой, только тут его начало буквально выворачивать наизнанку, а вокруг того, второго, Отака, так и разливалось сияние, колдовской такой мерцающий свет, и прыгали тени, а голос его звучал так, как людские голоса не звучат. Ужас да и только!

Санбрайт велел жителям деревни побыстрее избавиться от этого типа, но сам даже не захотел поглядеть, как они это делать будут. Он выпил в таверне пинту пива и сразу пустился в обратный путь по южной дороге, сказав на прощанье, что для двух колдунов здесь места маловато, и что он, возможно, еще вернется, но только когда этот человек или кто он там такой отсюда уберется.

В общем, к Отаку никто так и не подошел. Все издали смотрели на него, лежавшего по-прежнему без движения, а жена Сана голосила на всю улицу: «Чтоб тебе пусто было! Теперь мой ребенок небось мертвым родится, знаю я вас, колдунов проклятых!»

Берри, услышав в таверне рассказ Санбрайта, а потом и еще несколько версий случившегося — в том числе версию Сана — сходил за сестрой. Самая интересная из этих версий звучала примерно так: Отак стал ростом футов в десять и, ударив Санбрайта молнией, превратил его в кусок угля, а потом уже у него самого пошла изо рта пена, он весь посинел и упал, как подкошенный, на пороге дома.

Гифт поспешила в деревню. Она прямиком направилась к лежавшему без чувств Отаку, наклонилась и положила руку ему на лоб. Все так и ахнули и принялись бормотать: «Минуй нас!» — и только младшая дочка Тауни что-то перепутала и пропищала: «Давай-давай, тетя Гифт!»

Бесформенная груда на крыльце зашевелилась, и Отак стал медленно подниматься на ноги. И жители деревни увидели, что он все тот же, ничуть не изменился, и никакого пламени изо рта не изрыгает, и никаких пляшущих теней вокруг него не видно, просто выглядит он совсем больным.

— Пойдем-ка, — сказала ему Гифт и повела его потихоньку по улице к своему дому.

Люди вокруг только головами качали. Гифт, конечно, женщина смелая, но, пожалуй, до безрассудства. А может, она и вовсе не в том смысле смелая, говорили за столами в таверне, это мы еще посмотрим! А все ж никому не стоит с колдунами путаться, особенно если в тебе от рождения никакого магического дара нет. Об этом, конечно, забываешь все время — они ведь, колдуны эти, с виду совсем как обычные люди. Да только они совсем другие! Кажется, к примеру, в таком целителе никакого вреда нет. Вылечит у коровы гнилое копыто или спекшееся вымя, и все хорошо. А встань такому поперек пути — и вот вам, пожалуйста: и пламя, и тени, и проклятия, и судороги всякие… Жуть одна! А этот и вообще всегда недоверие у всех вызывал. И откуда он только взялся такой? Нет, вы скажите, откуда он родом?

Она уложила его на постель, стащила с ног башмаки и велела спать. Берри явился поздно, пьяный в стельку, так что споткнулся и разбил себе лоб о подставку для дров. Весь в крови, страшно злой, он потребовал, чтобы Гифт немедленно прогнала этого колдуна. Потом его вырвало прямо в камин, он рухнул рядом на пол да там и заснул. Гифт оттащила брата в его закуток, уложила на матрас, стащила с ног башмаки и тоже велела спать. А сама пошла посмотреть, как там Отак. Он весь горел, и она положила свою прохладную ладонь ему на лоб. Он тут же открыл глаза, тупо посмотрел на нее и сказал: «Эмер», — а потом снова закрыл глаза.

Гифт в ужасе от него отшатнулась.

А позже, уже лежа в постели, все думала: наверное, он был знаком с тем волшебником, что нарек меня Истинным именем. Или, может, я случайно произнесла свое имя во сне? Откуда же он его узнал? Ведь его никто не знает и никогда не знал, кроме того волшебника и моей матери! А они умерли, они давно умерли… Наверное, я все-таки случайно произнесла его во сне…

Но она уже знала, что это не так.

Она стояла возле него, прикрывая рукой маленький масляный светильник, и его свет просвечивал красным сквозь ее пальцы, а на лицо ее бросал золотистый отблеск. И он произнес вслух ее подлинное имя. И она подарила ему сон.

Он проспал до позднего утра и проснулся, чувствуя себя слабым и вялым, точно после болезни. Он был так жалок, что просто смешно было бы его бояться. Гифт обнаружила, что он совершенно не помнит о том, что случилось в деревне, о другом колдуне и даже о тех шести медяках, которые она собрала, когда они рассыпались по покрывалу, и которые он, должно быть, все это время сжимал в руке.

— Это небось Олдер так здорово тебя «отблагодарил»? — сказала она насмешливо. — Жадюга!

— Я сказал, что готов посмотреть животных на… на том пастбище, что между двумя речками, так? — спросил он, все больше тревожась и снова глядя на нее со знакомым ей уже затравленным видом; потом попытался встать, но она сказала:

— Сядь, — и он послушно сел, но сидел как на иголках.

— Разве можно кого-то лечить, когда сам болен? — строго сказала она.

— А что же делать? — спросил он.

Но понемногу успокоился и принялся поглаживать серого кота.

Тут как раз и вошел Берри.

— А ну-ка выйдем! — сказал он сестре, лишь глянув на целителя. Гифт следом за ним вышла на крыльцо.

— Значит, так: больше я его в своем доме терпеть не желаю! — заявил Берри с видом хозяина, грозно возвышаясь над нею. Посреди лба у него красовался огромный синяк, а глаза, похожие на устриц, смотрели тупо; руки тряслись.

— Ну и куда ты в таком случае денешься? — спросила Гифт.

— Это не я денусь, а он!

— Ну вот что: это мой дом! Дом Брена. И целитель останется здесь. А ты можешь уходить или оставаться — как сам решишь.

— Нет, это я буду решать, останется здесь этот колдун или уйдет! Пусть уходит немедленно! И нечего тут командовать! Люди говорят, что он должен уйти. Он ничего не умеет.

— Ну да, конечно, не умеет! Вылечил тут половину всего скота, а ему за это целых шесть медяков «отвалили», Олдер расщедрился! А теперь тот же Олдер будет требовать, чтобы этот человек отсюда убирался, это на него похоже! Все, Берри, разговоры окончены. Он останется тут и будет жить в этом доме столько времени, сколько захочу я. И точка!

— Так ведь никто же не будет у нас молоко и сыр покупать! — заныл Берри.

— Кто это сказал?

— Жена Сана. И другие тоже.

— Ну и ладно. Я свои сыры в Ораби дороже продам, — заявила Гифт. — И знаешь, братец, пошел бы ты лучше да умылся, чем разговоры разговаривать! Грязный весь, в крови… И рубашку перемени, а то от тебя просто помойкой воняет! — И Гифт решительно повернулась к нему спиной и вошла в дом. Но там мужество покинуло ее, и она разразилась слезами.

— В чем дело, Эмер? — спросил целитель, поворачивая к ней свое исхудалое лицо; в его странных глазах снова плеснулась тревога.

— Ох, чует мое сердце, не кончится это добром! Да разве ж можно так пить? Все мозги уж пропил! — и она вытерла фартуком глаза. — Тебя-то небось тоже проклятая выпивка доконала?

— Нет, — изумленно ответил он, но совсем не обиделся. Похоже, он просто ее не понял.

— Да нет, конечно, господин мой, это я со зла сказала! Ты уж меня прости!

— А может быть, твой брат пьет, пытаясь стать другим человеком? — промолвил он. — Пытаясь как-то измениться?..

— Он пьет, потому что пьет, — отрезала Гифт. — С некоторыми людьми все дело только в этом. А теперь мне в молочный сарай нужно сходить, так я двери-то в дом запру, а то… ходят тут всякие… А ты пока отдохни. На улице-то холод, ветер… — Она хотела быть уверена, что он никуда не выйдет из дому, будет в безопасности, потому что в ее доме никто не сможет напасть на него неожиданно. А попозже она непременно сходит в деревню и перекинется парой слов кое с кем из разумных людей, а заодно и постарается положить конец всей этой дурацкой болтовне.