— Понимаешь, в первую очередь я должен… — старый волшебник по-прежнему обращался к Огиону Молчаливому, потому что это его успокаивало, хотя самого Огиона рядом уже не было, — проникнуть внутрь горы. Но не так, как это делают колдуны-золотоискатели, не просто проскользнуть в какую-нибудь трещину или старую шахту, высматривая и вынюхивая. Нет, мне нужно попасть гораздо глубже. И все время стремиться к центру земли. Не по венам ее с током крови, а прямо по костям. Примерно вот так. — И Гелет, стоя в одиночестве на верхнем пастбище под полуденным солнцем, широко раскинул руки, начиная произносить то великое заклинание, которое открывает и все остальные Великие Заклятия.

Он произнес все необходимые слова, но ничего не произошло. Хотя теперь то заклятие, которому некогда, нарочно произнося его невнятно, научила Гелета его старая учительница, колдунья с горькой складкой у рта и длинными изящными пальцами, было произнесено так, как подобает.

Время шло, но ничего по-прежнему не происходило. И у Гелета хватило времени, чтобы пожалеть о том, что он расстается с этим солнцем и с морским ветерком, и хватило времени, чтобы посомневаться и в силе произнесенного им заклятия, и в себе самом, прежде чем земля вокруг него вдруг встала на дыбы, сухая, теплая, окружив его темной густой пеленой.

Он понимал, что теперь ему следует поспешить, ибо кости земли испытывают боль при малейшем движении, а именно ему предстояло стать ее костями, чтобы иметь возможность направлять и сдерживать подземные толчки. Но поспешить он не смог. Он был ошарашен, сбит с толку, как это всегда бывает при Истинных Превращениях. Он в свое время успел побывать и лисой, и быком, и стрекозой, и знал, каково это — переменить не только свое обличье, но и свою сущность. Но сейчас все было иначе. Больше всего это напоминало какое-то неторопливое увеличение всех частей его тела. Я расту, расширяюсь, думал он безо всякого удивления.

Он достал уже до Йаведа, до того места, где была сосредоточена боль земли, ее страдание, и, приблизившись к нему, почувствовал, как в него откуда-то с запада вливается мощный поток сил; ему даже показалось, что это Молчаливый все же пробрался к нему и взял его за руку. И теперь, благодаря установившейся связи с Огионом, Гелет мог послать всю свою силу Горе, чтобы помочь ей выстоять. «Я так и не сказал ему, что назад не вернусь», — думал он, и это были его последние слова, последние мысли на ардическом языке, последняя человеческая печаль, ибо теперь Гелет проник уже в сердцевину костей Горы. И чувствовал ее огненные артерии, биение ее огромного сердца, и хорошо знал, что ему делать дальше. И он сказал себе и Горе, но уже не на языке людей: «Успокойся, расслабься. Ну-ну, вот так! Держись! Ничего, мы с тобой выстоим!»

И он был спокоен и неподвижен и держался крепко, и один камень цеплялся за другой камень, один земляной слой ложился поверх другого — в огненном чреве Горы…

Именно своего мага Огиона увидели жители порта на крыше сигнальной башни маяка в полном одиночестве, когда крутые улицы города стали выгибаться и извиваться, как змеи, так что булыжники выскакивали из мостовой, а кирпичные стены домов превращались в клубы пыли, а Сторожевые утесы со стонами все тянулись друг к другу, все пытались сомкнуться. И Огион напряженными распростертыми руками словно что-то разводил в стороны, стоя на башне, и в конце концов утесы действительно раздвинулись, разошлись и застыли неколебимо, неподвижно на прежних своих местах. Город еще раз содрогнулся и тоже застыл, успокоился. Это Огион остановил землетрясение, говорили все. Все видели это, и все только об этом и говорили.

— Нет, я был не один, — сказал Огион, когда люди стали восторженно благодарить его. — Со мной был мой Учитель, а с ним — его Учительница. Я смог удержать Ворота открытыми только потому, что Гелет заставил Гору стоять спокойно. — Люди похвалили его за скромность, однако особенно прислушиваться к его словам не стали. Умение слушать — редкий дар, а героев люди обычно выбирают себе сами.

Когда город снова привел себя в порядок, все суда вернулись в гавань, дома были заново отстроены, Огион, спасаясь от славы и похвал, ушел в горы, что возвышались над портом Гонт, и там отыскал маленькую долину, которая называлась Долина Наводящего Порядок (впрочем, Истинное имя этой долины на Языке Созидания было Йавед, как и Истинное имя Огиона было Айхал). Огион бродил по этой долине целый день, словно что-то разыскивая, а вечером лег на землю и заговорил с нею.

— Тебе следовало бы сказать мне. Я бы, по крайней мере, попрощался с тобой, — сказал он и заплакал, и слезы его упали на сухую землю и зеленую траву, и там, где они упали, образовались маленькие комки мокрой и липкой земли.

Он так и заснул там, на голой земле, ничем не укрывшись и ничего не подстелив под себя, и ничто не отделяло его от этой земли. А на рассвете он прошел по верхней дороге прямо в Ре Альби, даже в деревню не зашел, а сразу свернул к домику старого волшебника, что стоял в стороне от деревни, ближе к Водопаду. Дверь в доме после ухода Гелета так и осталась открытой.

В огороде последние стручки бобов стали просто огромными и жесткими, зато кочаны капусты были просто великолепны. Три несушки бродили, квохча и что-то подбирая на земле, возле запылившегося крыльца — рыжая, коричневая и белая. Серая наседка сидела в курятнике на яйцах. Цыплят видно не было, как и петуха Королька. Король умер, подумал Огион, и, может быть, какой-нибудь цыпленок сейчас уже готовится занять его место. Огиону показалось, что из садика за домом метнулась рыжая лисица.

Он старательно вымел из домика пыль и сухие листья, залетевшие в открытую дверь. Вытащил тюфяк и одеяло Гелета на солнышко, чтобы проветрились, и подумал: «Хороший дом». Потом еще немного подумал и решил: «Пожалуй, мне стоит завести еще несколько коз».

Остров Семел находится на северо-западе от Хавнора, по ту сторону Пельнийского моря и, стало быть, на юго-западе от Энлада. Это один из крупнейших островов Земноморья, однако о нем известно очень немного, даже сказок и легенд о нем почти не рассказывают. У Энлада богатейшее историческое прошлое, все знают великих героев Энлада. Хавнор всегда славился своим богатством, и даже небольшой остров Пальн тоже имеет собственную, хоть и дурную, славу. А вот на Семеле только и есть, что стада коров и овец, бесконечные леса да крохотные городки, скорее похожие на деревни. Ну и, конечно, огромный уснувший вулкан Анданден, который высится над всем островом.

Когда этот вулкан в последний раз проснулся и заговорил, то к югу от него выпал слой пепла в сто футов толщиной. На Семеле реки и ручьи прокладывают свой путь на юг по высокогорной равнине, то без конца петляя и образуя запруды, то разливаясь и уходя в сторону от основного русла, и тогда земли вокруг превращаются в болотистые низины. Таких низин здесь много; это обширные ровные пространства, на которых полно озер со стоячей водой, деревья встречаются крайне редко и одиноко торчат на фоне далекого горизонта, а люди и вовсе почти не встречаются. Зато здесь, на удобренной пеплом земле произрастают отличные сочные травы, и жители Семела охотно скармливают их скоту, который пасется сам по себе на этих низменных лугах, где реки и речки служат естественными межами, и жиреет, а потом его отправляют на убой в значительно более людные районы южного побережья.

Как и все крупные горы, Анданден сильно влияет на климат родного острова, как бы собирая вокруг себя облака. Лето на Семеле короткое, а зима длинная, особенно на Верхних Болотах.

Однажды в рано наступающих зимой сумерках на перекрестке двух троп остановился путник, которому ни одна из этих троп не казалась, видно, достаточно надежной. Действительно, это были, скорее, протоптанные коровами проходы в тростниках. А этот человек явно искал какое-то селение, где ему могли бы подсказать, куда идти дальше.