Бывший палач не узнал свою жертву. Стоящий напротив казался заключенному очередным эсэсовцем, просто очередным. Руны, «мертвая голова», главнее остальных — ну и что? Поэтому он не верил своим глазам.

Сумасшедший офицер встал на колени.

— Зло есть лучшая сила человека — воистину так. Злой всегда победит. Ребенком я не знал этого и беспомощным входил в мир. Благодаря тебе я узнал правду и благодаря тебе я стал сильным, таким, как сейчас.

Воткнув свой взгляд в уставшие глаза Розенблюма, он продолжал:

— Я не могу убить своего учителя. Ты должен жить, потому что ты научил меня жить. Я покажу тебе, как выйти отсюда. Не бойся, не обману.

Отто не обманул еврея, предложив тому лучший способ.

Но Арона Розенблюма все-таки пристрелила охрана. Пуля в голову без предупреждения, попытка к бегству не удалась.

…После войны, неузнанный союзниками и трибуналом, Отто Розенберг сидел на веранде своего дома. Он пытался вспомнить детские годы как лучшее время жизни. Но память старика была слабой, и многое вспомнить просто не удавалось. Как жаль.

Мальчик карабкался вверх по зеленому склону, наплевав на расцарапанные коленки. Мальчик был в белой футболке, грязных шортах и без страха носил братовы сандалии на босых пятках. Где-то здесь, как ему рассказывали, жил старик-лесник, потрепанный и уставший, щетинисто-бородатый, но много знавший, в том числе и правду о невинно убиенных. Мальчик лез к нему, уже с детства зная в себе любовь к крутой и бесповоротной правде, равнодушный к расцарапанной коже и прочим последствиям. Он улыбался неужели ему так весело узнавать новое?

Солнце прицельно било в макушку. Как жарко, подумал он, и хочется пить. Но у лесника, кроме горькой тепловатой водки, должна быть вода.

Пенсионер ушел в лесники, выбрав себе место подальше от шума. Теперь он жил среди зеленого цвета, тишины и невнятных слухов, самым знаменитым из них слыло предание о невинно убиенных.

В двух шагах поднимались вверх склоны гор. Он не обращал внимания: жил как жил, охотился на лесных зверей и раз в месяц выезжал в город за газетой, патронами и ящиком водки. Старик был худой и высокий, с мерзким голосом и добрыми полуслепыми глазами. Дети его боялись, а собаки уважали, приветствуя подергиванием хвоста-бублика и заливистым лаем. Окрестные старухи в платочках считали его видным мужчином, но сходились в мнении, что он психически нездоров.

Старик сидел у костра, напряженно обнюхивая ближайший воздух. Тушка поджаривалась. В одной руке лесник держал нож, а другой поглаживал книгу, нерусскую и неновую, с зелеными пятнами на обложке и готически непонятными буквами: «Friedrich Nietzsche Alsо sprach Zarathustra».

Мальчик подошел со спины.

— А книжка с картинками? — спросил он, замирая от своей наглости.

— Да мне по хрену, — честно ответил тот. — Я все равно читать не умею. А книжку немец забыл. Сам подох как миленький, а книжка осталась. Но у меня быстро в дело пойдет: кончатся дровишки, займемся чтением.

Старик захихикал.

— Скажите пожалуйста, — обратился он, — а правда, что здесь убивали людей?

— Чистая правда, — с удовольствием ответил дед.

— А как их убивали?

Шумно вдыхая воздух, старик объяснил:

— Сначала их лупили по башке и они теряли сознание. Но это только сначала, а дальше шла такая забава, что тебя сейчас вырвет. Бедолаг связывали и раздевали. Одежку, сам понимаешь, зашвыривали в огонь: как никак, улика, да и положено. На алтаре им сперва вырезали знак Стервы, ее еще называли лунной богиней — как положено, его резали на груди. Затем по очереди отрубали все пальцы: мизинец, безымянный и что там дальше. После того как все двадцать пальцев были оттяпаны, их кастрировали и раздирали ноздри. Вот такие дела, брат, все по правилам. Не бай бог чего перепутать. Тем же ножом отсекали уши. Как водится, вырезали глаза. Тебе нравится мой рассказ?

— Да, — восхищенно ответил мальчик. — То, что надо.

— Слушай дальше, сынок, — предложил лесник. — Все отрезанное сжигалось в особом огне. Затем, вволю помолившись, разрезали живот. Так, дескать, просила лунная богиня. Те, кому надо, вынимали кишки. Ну там рассекали грудь, сердце доставали и так далее. Тоже все сжигали, разумеется. Обычно бедолаги по ходу дела околевали от боли.

— А как к этому относились местные жители?

— Хрен их знает, местных никто не трогал.

— А кого трогали? — спросил мальчик.

— Обычно они сами приходили. Приходили и начинали расспрашивать о невинно убиенных. Кого, мол, здесь убивали, да почему… Обычно им сначала объясняли, а потом самих. Слушай, я могу тебе показать ту пещеру. Хочешь?

— Конечно! — воскликнул обрадованный парнишка.

Они пришли минут через пять. Вход был завлекательно широк, а дальше был надо было спуститься вниз и свернуть налево.

— Пошли, пошли, — старик подтолкнул гостя к пещере.

В окрестной траве лесник нашарил факел. Достал из кармана штанов зажигалку, чиркнул.

Через пятьдесят шагов они стояли напротив ниши. Старик обошел вокруг мальчика, заливая светом пещерную тишину, — теперь тот падал из пяти точек, где вздрагивал зажженый огонь.

— Вот алтарь, вот богиня, — показал он.

Алтарь был вырублен из массивного камня, а изображение богини, ловко исполненное на деревянном щите, висело чуть слева.

— Она красивая, — сказал мальчик.

— Стерва всегда была того… сексуальной, — засмеялся дед. — К тому же она богиня, а не хухры-мухры. Чего гляделками лупаешь? Не смотри на нее слишком долго. Не зли луну. Один балбес, помнится, так засмотрелся, что захотел переспать со Стервой. И что ты думаешь? В лунную ночь свернул себе шею. На нее не положено так любоваться, это не девка тебе. Здесь поклоняться надо.

— А зачем?

Старик снова захихикал.

— Не задавай смешные вопросы, — попросил он.

Мальчик молчал и пристально смотрел на алтарь.

— Вот в эту ямку стекала кровь, — пенсионер оказался толковым экскурсоводом. — А в углу обычно горел особый огонь. Можно даже его зажечь, чтоб ты лучше себе представил.

В самодельной печурке весело заплясало пламя, питаясь припасенными ветками.

— А чем он особый?

— Да не знаю, чем, — вздохнул дед. — Просто его так принято называть. Веками так говорили, а почему — хрен поймешь. Может быть, он волшебный.

— Ну понятно, — сказал мальчик.

— А делалось все вот этим ножом, — старик выставил перед ним лезвие, с которым сидел над тушкою зайца. — Это старый нож, но с последнего раза хорошо сохранился.

После короткого молчания мальчик спросил:

— А когда был последний раз?

— Я точно не помню, — ответил лесник. — Но года два-то уже прошло.

— А зачем их все-таки убивали?

— Видишь ли, это продлевает жизнь. Ну чего лыбишься? Я и сам сначала не верил, а потом оказалось: вот те на, действительно продлевает.

— И сколько ж вам лет?

— Да восемьсот стукнуло при Андропове, — рассмеялся он. — А дальше сбился.

— Тогда все понятно, — сказал мальчик.

Старик улыбался, в смущении поглаживая седую клочковатые волосы.

— В ритуале есть какой-то порядок?

— Ясно дело, сынок. Во-первых, дождаться ночи и делать все перед Стервой. Отрезать строго по порядку и не дурить. А вон видишь веревки у стены? Не сгнили. Раньше делать умели, не то что сейчас, сейчас-то бардак один…

— Это хорошо, — сказал мальчик, — что не сгнили.

— Тебе-то какая разница? — удивился старик.

…Он пришел в себя, чувствуя острую боль в затылке. Связанные ноги не могли подняться, а связанные руки не могли им помочь.

— До ночи еще далеко, — сказал мальчик, играя со старым ножом. — Но мы подождем.