Когда генерал кончил и умолк, уверенный, что его речь произвела на собеседника неотразимое впечатление, профессор Джексон долго молчал, рассматривая своего гостя так, словно это был не человек, а неведомое морское чудище. Потом он улыбнулся какой-то своей мысли, тряхнул пышной шевелюрой и без тени неприязни спросил:
— Господин Лоопинг, вы пришли ко мне как представитель правительства или как частное лицо?
— Разумеется, как частное лицо…
— Но ведь вы не от себя тут выступали, агитируя меня за это странное использование мюрреина? Вас, надо полагать, кто-то направил ко мне?
— Вы не ошиблись, профессор. Меня направило наше… Впрочем, я лично тоже в этом кровно заинтересован!
— Понимаю. Значит, пока правительство носится с идеей интенсивного животноводства, пока ему мерещатся гигантские коровы и всемирная мясная монополия, у кого-то из ваших появилось желание обеспечить себе железное здоровье суперменов и бесконечно долгую жизнь в «новом сбалансированном обществе»? Ну что ж, желание это вполне понятно. Странно только, что для его оправдания в моих глазах вы решили вытащить на свет убогие расистские идейки Морлингтона. В свое время их высмеяли и генетики и философы.
— Высмеять можно все, что угодно, профессор.
— Вы правы, генерал. Именно поэтому я постараюсь сначала растолковать вам всю. бредовость вашего «нового сбалансированного общества», а уж после этого мы вместе с вами над ним посмеемся.
— Готов вас выслушать, — сухо сказал генерал.
Профессор откинулся на спинку кресла и, глядя в потолок, заговорил медленно и спокойно:
— Идея бессмертия, генерал, толкнула Томаса Мюррея на создание его удивительного препарата. Эта же идея заставила ваших хозяев раскопать расистскую теорийку Морлингтона. Независимо от побудительных мотивов обе эти идеи противоестественны и опасны. Не может быть родовых человеческих групп, классов и рас, заклейменных навечно со всем своим потомством генетическим кодом бездарности и неполноценности. Не может быть в этом отношении и привилегированных групп. Каждый живущий на Земле человек является представителем некой отдельной эволюционной волны генетического наследства. Эти волны или, если хотите, линии переживают периоды восхождения, зрелости, спада, отдыха и нового восхождения. Потенциально каждый человек, независимо от его классовой или расовой принадлежности, несет в себе зародыши дарования, таланта и даже гениальности. В этом отношении все люди абсолютно между собой равны. Вы заметили, что дети гениев всегда бывают неизмеримо менее способными, чем их отцы? Это генетическая волна идет на убыль, идет на отдых. Для того чтобы появлялись новые гении, необходимо непрерывное и самое разнообразное скрещение генетических кодов. Без этого человечество деградирует и быстро вернется к животному состоянию. Какое же тут может быть бессмертие, если человечество, напротив, заинтересовано в как можно более частой смене поколений? Закрепить навечно существующий общественный порядок — значит обречь человечество на деградацию и гибель. Вы поняли меня, генерал?
— Я понял вас, профессор, но я не согласен с вами. При чем тут деградация? Вот вы блестящий ученый-биолог. Если вам дать вечную жизнь, то и через десять тысяч лет вы будете все тем же блестящим ученым-биологом, лишь неизмеримо более эрудированным и опытным. Честное слово, вы не превратитесь ни в дегенерата, ни в обезьяну! Те открытия, которые иначе будут делаться сотнями поколений биологов, сделаете вы одни! Чем же вам не нравится наше «новое сбалансированное общество»?
— В ваших рассуждениях есть две ошибки, генерал. Во-первых, если я стану бессмертным ученым-биологом, я не сделаю в течение десяти тысяч лет ни одного нового открытия. Возможно, я не стану дегенератом, хотя и на это нет никаких гарантий, но возможности своего мозга я исчерпаю в лучшем случае в течение ста лет. После этого наступит стагнация. Прогресс человеческой цивилизации прекратится. Возможно, какое-то время мы будем топтаться на месте, но рано или поздно обязательно покатимся назад. Это во-первых. А во-вторых, закрепить существующее социально-биологическое положение — значит оборвать все генетические линии, лишить миллиарды людей своих новых грядущих воплощений. А это равносильно убийству. Нам, генерал, надо брать пример с наших собственных клеток. Они отказались от свободы и бессмертия, чтобы служить высшей цели развитию и процветанию человека. Клетка — квант жизни. А человек? Человек квант общества. И как клетка жертвует собой ради жизни человека, так и человек должен жертвовать собой ради развития и процветания общества. И в том и в другом случае смерть отдельных особей, отдельных квантов, служит продлению жизни целого. Для клетки целое — это человек, для человека — общество и даже все человечество. Надеюсь, теперь вы со мной согласны, генерал?
Лоопинг поднялся и выпятил грудь.
— Я понял, профессор, что вы вновь отталкиваете мою дружескую руку. Я пришел к вам с благородным предложением…
— Напрасно вы обижаетесь, генерал! — весело перебил его Джексон. — Сказанное мною не моя личная выдумка, чтобы досадить вам, а закон природы. Впрочем, я благодарен вам за откровенную беседу. Теперь я вижу, что мюрреин социально опасное открытие, и что его ни при каких обстоятельствах нельзя превращать в достояние нашего, мягко выражаясь, не очень щепетильного общества. Передайте правительству, генерал, что интенсивного животноводства не будет, даже если мои требования по восстановлению КИРМа будут удовлетворены. Да не забудьте объяснить, что именно вызвало с моей стороны такую непримиримость.
Лицо генерала побагровело от гнева.
— Вы пожалеете об этом, Джексон! Правительство получит мюрреин, даже если придется вашего мальчишку искромсать на эксперименты и анализы. А раз его получит правительство, значит, его получим и мы! «Новое сбалансированное общество» будет, только для вас в нем не найдется даже самого скромного местечка! Время переговоров прошло! Теперь мы будем действовать!
И генерал удалился, крепко хлопнув дверью.
Дик поднимался с первыми лучами солнца. Сначала он отправлялся на берег, где по приказу доктора Кларка делал утреннюю зарядку и купался в море.
Загорелый полуобнаженный гигант кувыркался на прибрежной гальке, ходил на руках, швырял далеко в море огромные каменные глыбы и при этом пел и хохотал во все горло, так что громы разносились над островом. Подурачившись с полчаса, он с разбегу кидался в море и уплывал далеко-далеко, за много километров.
Однажды утром Дик, как обычно, убежал на берег моря, но тут же вернулся к павильону. Его громовый голос наполнил весь обширный павильон и буквально выдернул доктора Кларка из постели. В голосе Дика не было тревоги, скорее, необыкновенно радостное волнение, тем не менее доктор Кларк выбежал из дома полуодетый и крайне испуганный.
— Что случилось, мой мальчик? Почему ты вернулся?
— Корабли, доктор! Три корабля стоят близ острова! — прогремел в ответ великан, радостно сверкая глазами.
— Корабли, говоришь? Это неспроста! Неси меня скорее на берег!
— Есть нести на берег!
Великан подставил своему наставнику ладонь и, когда старик расположился в ней, как в просторной лодке, поднял ее на высоту груди и быстро зашагал к побережью.
Минуты через две доктор Кларк убедился, что близ острова стоят на якорях три больших грузовых судна. К берегу от них уже направлялось несколько катеров и шлюпок, в которых виднелись вооруженные люди. Когда они приблизились, доктор Кларк увидел, что это большой отряд полиции. Сердце его болезненно сжалось в предчувствии беды.
Вот передний катер врезался носом в берег, и из него выскочили трое мужчин в штатском и двадцать шесть полицейских с автоматами. Юный великан смотрел на них с беспечным любопытством. Зато у доктора Кларка при виде их болезненно сжалось сердце.
Посовещавшись, штатские оставили отряд возле катера, а сами решительно направились к Дику. Не доходя до него шагов пятьдесят, они остановились, и один из них вынул мегафон:
