Как только Ник вышел из комнаты, Серина схватила полено, бросилась к окну и ударила им по стеклу. Обернув руку полотенцем, она отломила острые осколки и бросила их на пол.
– Помогите! – закричала она, высунувшись из окна. Шум большого города ударил ей в уши, но никто ее не услышал – или не хотел услышать. Торговцы и слуги сновали по улице, не глядя по сторонам. Она продолжала взывать о помощи, но окна дома напротив так и не раскрылись, а дверь оставалась запертой. Очевидно, соседям нет никакого дела до того, что творится вокруг. Двое подвыпивших гуляк затянули песню и окончательно заглушили ее крики.
– Меня держат здесь силой! – завопила она, но пьянчуги только захохотали в ответ и помахали ей бутылкой. Она смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом.
Прежде чем она успела найти сочувствующих, в комнату ворвался Ник и оттащил ее от окна. Из разбитого окна потянуло холодом, и Серина поежилась.
Он стиснул ее плечи.
– Черт подери, что ты делаешь?
– Зову на помощь. Может, ктонибудь откликнется, – ответила она. Ее попытка не увенчалась успехом, и ею овладело тупое отчаяние.
– Если тебя и заметят, то подумают, что ты моя жена или шлюха. Услышав твои крики, соседи решат, что ты просто напилась и устраиваешь скандал. Это бедный квартал, так что не жди, что тебе помогут.
Она вырвалась из его рук и присела на край кровати. «Шлюха». Ее передернуло от отвращения.
– Я погибла, – проговорила она, обращаясь скорее к себе, чем к нему.
В комнате становилось все холоднее. Он вздохнул.
– Может, все и не так страшно. Никто ведь тебя не знает. Твоя репутация в безопасности, пока ты не выйдешь на улицу.
Он был прав. Пока Лютер не пронюхал, где ее прячут, она в безопасности. Она покосилась на своего тюремщика.
Ник в белой рубашке с кружевными оборками на рукавах был чертовски хорош, и Серина презирала себя за то, что ее влечет к этому злодею и разбойнику.
– Я пришлю Ноя, и он заколотит окно досками. Нельзя же допустить, чтобы ты умерла от воспаления легких.
Злость и обида захлестнули ее с такой силой, что она не могла вымолвить ни слова. Итак, путь к свободе закрыт, пока Ник не решит выпустить ее на волю. Остается только надеяться, что ей удастся чтонибудь придумать за это время.
– Смотри не натвори еще чегонибудь, пока я не вернусь. Лучше попытайся разжечь огонь в камине.
Ник не поверил своим глазам, когда увидел, как Ева пытается развести огонь. Он уже успел принести дров, потом снова сходил на кухню за растопкой, едой, мылом и водой.
Она сидела на полу перед камином, на решетку которого были грудой навалены поленья, и тщетно пыталась высечь искру из трутницы.
– Дайка сюда, – проворчал он и отобрал у нее трутницу. – Я вижу, тебе никогда не приходилось разжигать огонь.
Она метнула на него сердитый взгляд.
– Конечно, ведь в этом не было нужды…
– Ну да. В твоем распоряжении были слуги, – хмыкнул он. – Аристократке не пристало пачкать руки грязной работой. По праву рождения тебе полагается приказывать другим, все сделают за тебя – и огонь разведут, и обед приготовят.
– Меня возмущают твои издевательские намеки на мое благородное происхождение, – мрачно заявила она. – Да, у меня были в подчинении слуги, но я никогда не была с ними груба. И не считай меня белоручкой.
Он рассмеялся.
– Конечно, ты берегла их, как берегла бы породистую кобылу. Они же для тебя все равно что животные, верно?
Щеки ее вспыхнули.
– Вы несправедливы ко мне, сударь. Вам ничего обо мне не известно, зачем же вы меня оскорбляете?
Ее гнев передался и ему, но он только стиснул зубы. Хватит на сегодня ссор – он слишком устал. Тяжело вздохнув, он убрал из очага поленья, положил туда растопку, высек огонь, поджег лучину, затем подложил щепочек и только потом – поленья. Комната вскоре нагрелась, и пленница протянула к огню озябшие руки.
На лице ее застыло упрямое выражение, и Ник подумал, что и сам, наверное, выглядит не лучше. Он резко поднялся, пока ее запах вновь не вскружил ему голову.
– Я принес тебе тушеное мясо и хлеб. К сожалению, более утонченных блюд предложить не могу. Так что придется тебе довольствоваться этим.
– Меня бесит твой сарказм, – разозлилась она, вскакивая на ноги. – Если ты намерен сделать меня своей пленницей, изволь обращаться со мной почтительно. Твои язвительные замечания неуместны.
Он бросил на нее взгляд через плечо и двинулся к двери.
– Мы с тобой поразному понимаем слово «уважение». – С этими словами он вышел из комнаты. Ной прибивал к двери толстую доску.
– Не нравится мне все это, – угрюмо пробурчал старик, спустившись в кухню. – Зачем держать девчонку взаперти? Начнут ее искать, найдут, и придется тебе отвечать, почему ты с ней так обращался.
– У меня нет другого способа себя обезопасить. Прежде чем ее отпустить, я должен удостовериться, что она не донесет на меня властям. – На душе у него было смутно, но тем не менее он неуверенно добавил: – Ей надо испробовать на себе, что такое унижение. Только тогда она станет покладистой.
Ной чтото буркнул себе под нос, но Ник не стал его слушать. Мисс Ева не заслуживает снисхождения.
Глава 4
– Ну что, очередная ночная вакханалия, братец? – спросил Ник, входя на следующее утро в спальню Итана в особняке Левертонов на Берклисквер. Слово «братец» призвано было взбесить Итана, которому было неприятно состоять в родстве с человеком, появившимся на свет» лондонских трущобах. Да и кровными братьями они не были: Итан приходился ему двоюродным братом, от чего старался откреститься при каждом удобном случае.
Сэр Итан Левертон выглядел так, словно страдал неизлечимой болезнью: одутловатое бледное узкое лицо, покрасневшие глаза. Устал от жизни и преждевременно постарел, пронеслось в голове у Ника. Итан был моложе его на три года, ему исполнилось двадцать пять, но на вид ему можно было дать больше – разгульная жизнь, притоны и игорные дома наложили на его черты свой отпечаток. Если Итан и дальше будет вести подобный образ жизни, то не дотянет и до тридцати.
– Не кричи на меня, – проворчал Итан, слабо отмахнувшись от Ника, и прижал пальцы к вискам. – У меня голова раскалывается.
– Я говорю совершенно спокойно, но после выпитых бутылок портвейна – сколько их было… пять, шесть? – тебе и шепот покажется криком.
Ник прошел по великолепному персидскому ковру к кровати, на которой сидел Итан, одетый в панталоны до колен и сорочку, испачканную блевотиной. Комната была пропитана зловонием, и Ник невольно зажал нос рукой.
– Ты испачкал резную кровать твоего отца, Итан, а он так гордился ею – ведь она сделана из вишневого дерева. Говорил даже, что однажды на ней довелось спать Карлу Первому во время одного из его путешествий.
– Фи! Отец верил всяким глупым россказням, – пренебрежительно фыркнул Итан и, опершись ладонями о колени, громко зевнул.
– Лучше уж так, чем самому стать притчей во языцех. Твои дебоши войдут в историю. Мне стыдно за тебя, Итан.
Ник отдернул тяжелые портьеры и распахнул окна. Выглянув на улицу, он увидел в сквере слугу, прогуливавшего толстого пса, и торговку молоком.
Он отошел от окна и чуть не споткнулся об одежду, разбросанную по полу. Подняв дорогой, расшитый золотом камзол, он заметил, что на нем не хватает нескольких серебряных пуговиц – должно быть, их украли, – а шитье коегде порвано. Он швырнул камзол брату.
– Если ты будешь тратить состояние Левертонов на азартные игры и каждый день заказывать новые наряды, то не пройдет и года, как ты пойдешь по миру.
– Не твое дело, – огрызнулся Итан, с трудом повернув голову и бросив на Ника злобный взгляд.
Ника разозлила и одновременно опечалила его враждебность. Итан не имеет права порочить доброе имя семьи Левертон.
– Мне наплевать, как ты распоряжаешься своей жизнью, Итан, но если ты осмелишься посягнуть на ту часть наследства, что принадлежит Делиции, тебе придется иметь дело со мной. Мне известно, что по закону ты являешься наследником всею состояния сэра Джеймса и опекуном сестры. Так что постарайся вести более достойную жизнь. От твоих выходок страдает ни в чем не повинная Делиция.