Подъем далеко не всем дался легко: я сделала зарубку на память о том, что Лаппо куда хуже от «недоедания», чем мне, а ремены по выносливости заткнут за пояс даже силовиков соланской Короны. Легче всех отделался Коэни: иногда мне начинало казаться, что он вообще не касается ногами скоб. А ведь металлы и механизмы считаются стихиями Земли и Смерти соответственно. Вот и пойми этих магов…

Наверху было… холодно и пусто, только и всего. Огромная, без конца и края, то ли галерея, то ли площадь, была таковой только в моем сознании слабого, но псиона — лучи фонарей золотыми соломинками чертили пространство, но не могли дотянуться до стен. Потолок парил где–то там, на недосягаемой высоте, и я всерьез задумалась над тем, где именно мы находимся.

— Коэни?…

— Рекреация, — коротко отозвался юноша, ткнув пальцем в затянутое многометровым слоем белесого льда пространство посреди площади.

Растянувшись цепочкой вдоль бортика, мы водили фонарями минут десять, прежде чем стало ясно, что это действительно была рекреация: кое–где в глыбы льда вморозились тонкие ленты бурой «морской травы». Без замены родного океана, пусть даже в виде гигантского бассейна, ремены не двинулись бы на, как казалось, другой конец Вселенной.

Тогда казалось — действительно на другой конец Мира. А сегодня — всего лишь на соседнюю улицу.

Что поделаешь — другие корабли, другие возможности, другие карты. Солы колонизировали Деррин через пятьсот лет после первой, почти провальной волны ременской колонизации. Вторая волна была много, много удачнее, и создала империю, почти сравнимую с соланской… но много, много позже.

Я смотрела на тонущие во мраке стены, на недосягаемый даже для десантных фонарей потолок, и вспоминала маленькие юркие кораблики первопроходцев Солярики, осторожно разведывающие соседние системы… Добравшиеся наконец и до Деррин, пятьсот лет спустя.

Солярика не отправляла своих детей в никуда. Наши маги осторожны и знают, куда идут.

Кто знает…

Кто знает.

Я двинулась вперед, обходя бассейн вдоль бортика. В свете чужого фонаря где–то сбоку мелькнула корявая разлапистая тень. Тело резко развернулось, автоматически наставив ствол на стеклянно–хрупкий скелет деревца в пластиковом контейнере.

Расслабив сжавшийся было на курке палец, я недовольно дернула плечом и вдруг замерла, прислушиваясь.

Нам навстречу кто–то шел.

Шаги заметила не только я. Маэст бесшумно скрылся за выступом стены, попутно втолкнув туда же Лаппо с Тайлом. Я затаилась за деревцем, опустившись на колено и сгорбившись. Ствол «мамы» лег на край контейнера, царапнув мерзлый грунт.

Шаги медленно приближались, какие–то неуверенно–шаркающие и неровные. Остановились — где–то у самого края круга света от одинокого фонаря, с тихим позвякиванием перекатывающегося по бортику бассейна.

Я чуть сменила позицию, разворачиваясь. Где–то за спиной едва слышно щелкнул механизм переключения режимов стрельбы. Секунда. Еще одна.

В очерченный фонарем круг, пошатываясь, вступила нескладная, но явно гуманоидная фигура. Вошла и остановилась, замерев на вдохе.

Медленно коченеющие пальцы крепче сжимают приклад, обнимают спусковой крючок, глаза ловят малейшее движение — сквозь прицел.

Тишина. Настолько полная, что у нее должно быть эхо.

Еще один шаг, еще один миг, которого мне хватает, чтобы рассмотреть эту фигуру получше… Палец рефлекторно дергается на курке, тишину разрывает выстрел. Фигура с неестественной скоростью кидается в сторону, уходя от пули, я же, впервые в жизни, начинаю ощущать, как на затылке встают дыбом короткие волоски — у фигуры лицо Зимы.

— Фарра, это же скальник!

Отшельник призраком возникает у меня за плечом.

Я судорожно сжала дернувшуюся было к цели руку.

— Коэни. Никогда так больше не делай, — очень спокойно, очень раздельно. — Со сломанной шеей ты краше не станешь.

— Но вы же знали, что это я.

— Солдат мало отличается от шизофреника, — процедила я, поднимаясь. — И чем он лучше, тем меньше. Не подкрадывайся со спины и не делай резких движений. Далеко не все рефлексы можно успеть вовремя пресечь.

Коэни порозовел и мелодично просвистел длинную ноту. Несуразная фигура поднялась и пошла к нам. Чем ближе она подходила, тем явственнее была видна подделка — будто нарисованная на теле одежда, искаженные пропорции, грубо вылепленное лицо. Его только издалека и можно было принять за настоящего — неумело слепленная ребенком фигурка.

Но от одного взгляда на нее по спине ледяным ознобом продирала дрожь.

— Почему…он… — не найдя слов, я махнула головой в сторону оборотня.

— Не знаю, — Коэни выглядел почти потерянным.

Я опустила «мать» дулом вниз и посмотрела вглубь зала.

— Там, где он бегал, что–нибудь есть?

— Нет. По крайней мере, он не почуял, — Коэни на секунду замер и добавил: — Но выход отсюда он нашел. Пойдемте.

Выстроившись привычной цепочкой, мы двинулись вдоль бортика бассейна. Впрочем, идти впереди мальчишке я не позволила, заставив поравняться со мной и внушив в случае чего не перекрывать обзор.

Ни один идиот не посчитает магию Жизни наступательным оружием, а пуля и плазменный заряд летят всяко дальше и быстрее любого фаербола, пущенного даже самым великим магом.

Наши размеренные шаги гулко отдавались под невидимым потолком. То ли пол был из особого сплава, то ли особой была акустика — десантные ботинки не туфельки фей, но и на слоновий топот не рассчитаны. Я настораживала уши в ответ на малейший источник постороннего звука, но напрасно: единственным источником шума были мы сами.

Через полчаса последовал очередной подъем по обледеневшим скобам. Узкая галерейка и россыпь крошечных технических кабинок. И снова подъем…

К моменту, когда на горизонте замаячили жилые этажи, было решено сделать привал. Побросав на пол тощие рюкзаки с «аварийным набором» и сев сверху, мы торопливо жевали паек, настороженно оглядываясь по сторонам и запивая внезапно возникшую давящую тревогу ходящим по кругу горячим пойлом из фляжки.

Тревога действительно была, и принадлежала действительно не нам.

Только здесь, на жилых этажах, до меня дошла вся странность этого корабля.

Он был пуст.

Ни трупов, ни костей. Ничего. И это огромный корабль–колонист, упавший на незнакомой планете чуть ли не за полярным кругом.

Возможно, в те времена климат был другим. Возможно, пассажиры и экипаж улетели на спасательных шлюпках. Мало ли что…возможно.

Я поднялась, потянув за собой «мать». Отрицательно качнула головой начавшему было подниматься следом Маэсту. Я взяла с собой только ствол, по огневой мощи превосходящий приземельный дайр, и сильнейшего мага Развалин.

Мы обходили каюты без системы и логики, ведомые лишь разлитым в воздухе беспокойством. Сверкающие инеем покрывала на кроватях, неряшливо сбитые в сторону и образцово натянутые в струнку; тонкий ледок на полках, тумбах и сброшенных на пол, сотни лет назад примерзших к полу безделушках; застывшая на полувздохе, на полушаге жизнь… Мы теряли время ни на что.

И не находили никого.

Через два часа мы вернулись обратно. Был долгий путь сквозь уровни — до самой главной рубки, длящаяся до глубокой ночи. Было полусонное обустройство на ночлег и вялое обсуждение завтрашних планов полушепотом. Были мысли, не выходящие из головы после этих двух часов, потраченных впустую.

Мысли о причинах, а больше того — о следствиях. Страшно не было. Или — да, было, но не за себя. За мальчика, который толком еще и не начал жить… Нет, за двух мальчишек — и того, второго, который не выживет, если мы не вернемся. За парня–чужака, случайного попутчика на чужой битве за чужую землю. За…тех, кого сознательно втянула в этот поход.

За Маэста страшно не было. Мы солдаты, мы знаем, на что идем.

Утро было холодным, до хрустящего от тонкого ледка ворота куртки, окоченевших пальцев и отнимающихся ушей. Тайла в компании Лаппо оставили копаться в оборудовании и документах в главной рубке, остальные же спустились на три уровня вниз и рассредоточились вдоль правого борта корабля, где, предположительно, должны были находиться спасательные модули.