– Может быть, страдания, которые она испытывала, оказались для нее невыносимыми, – сказал Ка. – А семья требовала, чтобы она сняла платок, и из института ее выгнали.

– Никакое принуждение не может заставить истинно верующего человека совершить самоубийство, – взволнованно сказал Неджип. – Мы не можем заснуть по ночам, переживая, что совершим грех, опоздав на утренний намаз. Каждый раз мы бежим в мечеть в самую рань. Человек, который так истово верит, сделает все, чтобы не совершить греха, и, если надо, согласится даже на то, чтобы с него заживо содрали кожу.

– Мы знаем, вы встречались с семьей Теслиме, – выпалил Фазыл. – Они верят, что она сама покончила с собой?

– Верят. Сначала она смотрела с родителями «Марианну», затем совершила омовение и намаз.

– Теслиме никогда не смотрела сериалы, – тихо сказал Фазыл.

– Вы были с ней знакомы? – спросил Ка.

– Я никогда не был с ней знаком, мы никогда не разговаривали, – сказал, смущаясь, Фазыл. – Один раз я видел ее издалека, она была полностью закрыта. Но духовно я, конечно же, знаю ее: человек знает того, кого любит больше всего. Я понимал ее, как себя. Теслиме, которую я знал, не могла совершить самоубийство.

– Может быть, вы не знали ее в достаточной степени.

– А может быть, тебя сюда прислали европейцы, чтобы ты прикрыл убийцу Теслиме, – нахально сказал Месут.

– Нет-нет, – проговорил Неджип. – Мы вам доверяем. Наши преподаватели сказали, что вы – бедный и скромный человек, поэт. Мы захотели вас спросить о том, что огорчает нас больше всего, потому что мы вам доверяем. Фазыл просит у вас за Месута прощения.

– Прошу прощения, – сказал Фазыл. Лицо у него стало совсем красным. На глазах вдруг показались слезы.

Месут молча отказался мириться.

– Мы с Фазылом как братья, – сказал Неджип. – Мы часто одновременно думаем об одном и том же, мы оба знаем, что думает каждый из нас. В противоположность мне Фазыл совершенно не интересуется политикой. А сейчас у него и у меня есть к вам просьба. На самом деле мы оба не верим в то, что Теслиме покончила с собой, совершив грех из-за давления со стороны родителей и властей. Это очень горько, но Фазыл иногда думает: «Девушка, которую я любил, совершила грех и убила себя». Но если Теслиме на самом деле была тайной атеисткой, несчастной атеисткой, которая не знает, что она атеистка, как в рассказе, и если она покончила с собой, потому что была атеисткой, это будет катастрофой для Фазыла. Тогда это будет означать, что он был влюблен в атеистку. Только вы можете разрешить наши сомнения, только вы можете успокоить Фазыла. Вы поняли, что мы имеем в виду?

– Вы – атеист? – спросил Фазыл, глядя умоляюще. – Если атеист, хочется ли вам убить себя?

– Даже в те дни, когда я был больше всего уверен, что я – атеист, я всерьез никогда не думал о самоубийстве, – ответил Ка.

– Большое спасибо, что вы честно ответили нам, – сказал Фазыл, успокоившись. – У вас доброе сердце, но вы боитесь верить в Аллаха.

Ка увидел, что Месут смотрит на него враждебно, и захотел уйти. Но его мысли словно застыли. Он ощущал, что глубоко внутри его трепещет какое-то желание и связанное с ним видение, но из-за того, что вокруг что-то происходило, он не мог сосредоточиться на этом видении. Позже он будет вспоминать об этих минутах и поймет, что это состояние было взлелеяно тоской по Ипек, такой тоской, что можно было умереть и утратить веру в Аллаха.

– Пожалуйста, не поймите нас неправильно, – сказал Неджип. – Мы не против, чтобы кто-нибудь был атеистом. В исламском обществе всегда были атеисты.

Месут добавил:

– Но кладбища должны быть раздельными. Души мусульман будут неспокойны, если рядом с ними на одном кладбище будут лежать безбожники. Некоторые атеисты не могут верить в Аллаха, но с успехом скрывают это на протяжении всей жизни и не только лишают верующих покоя в этом мире, но и тревожат после смерти. Будто нам мало мучений из-за того, что до Судного дня мы лежим с ними на одном кладбище, так еще и в Судный день, когда мы все встанем с ними на одном кладбище, испытаем отвращение от того, что увидим перед собой злополучных атеистов… Поэт Ка-бей, вы уже не скрываете, что когда-то были атеистом. Может быть, вы все еще им остаетесь. Скажите тогда, кто заставляет идти этот снег, какая тайна кроется в этом снеге?

Все они посмотрели из пустого здания вокзала на улицу, на снег, падающий в свете неоновых фонарей на пустые рельсы.

«Что я делаю в этом мире? – подумал Ка. – Какими жалкими кажутся снежинки издалека, какая жалкая моя жизнь. Человек живет, изнашивается, исчезает». Ему казалось, что он и существует, и нет: он любил себя и с любовью и грустью следовал путем, по которому, как снежинка, летела его жизнь. Он вспоминал запах, который появлялся, когда брился его отец. Замерзающие в тапках ноги матери, готовившей на кухне завтрак, пока он вдыхал этот запах, щетку для волос, сладкий розовый сироп от кашля, которым его поили, когда он ночью просыпался, закашлявшись, ложку у себя во рту, – все эти мелочи, составлявшие жизнь, единство всего, снежинку.

Так Ка услышал тот зов, который слышали настоящие поэты, умевшие быть счастливыми только в моменты вдохновения. Так, впервые за четыре года, у него в голове появилось стихотворение: он был так уверен в существовании стихотворения, в его настроении и манере, что сердце его наполнилось счастьем. Сказав молодым людям, что торопится, он вышел из пустого полутемного здания вокзала. Размышляя под падающим снегом о стихотворении, которое напишет, Ка быстро вернулся в отель.

Войдя в свой номер, Ка быстро снял пальто, открыл тетрадь в клеточку в зеленой обложке, купленную во Франкфурте, и стал записывать стихотворение, рождавшееся в его голове, слово за словом. Он чувствовал себя спокойно, словно записывал слова, которые ему шептал на ухо кто-то другой, однако, не отвлекаясь, отдавался тому, что писал. Раньше ему не случалось сочинять стихи с таким вдохновением, не останавливаясь, и поэтому теперь он немного сомневался в ценности того, что пишет. Однако по мере того, как строки появлялись, он отчетливо понимал, что это стихотворение совершенно, и это усиливало его волнение и счастье. Так, почти не останавливаясь и оставляя в некоторых местах пропуски, словно не расслышав некоторых слов, Ка записал тридцать четыре строки.

Стихотворение вместило в себя все, о чем он только что думал: падающий снег, кладбище, черного пса, весело бегающего по зданию вокзала, множество детских воспоминаний и Ипек, образ которой все то время, пока он, ускоряя шаги, шел в отель, стоял перед его глазами, пробуждая в нем радостное и тревожное чувство. Он назвал стихотворение «Снег». Потом, когда он будет вспоминать, как написал его, ему представится снежинка, и он решит, что эта снежинка в каком-то смысле изображает его жизнь, а раз так, то это стихотворение должно располагаться близ центра снежинки, в месте, раскрывающем логику жизни. Трудно сказать (так же, как и об этом стихотворении), в какой мере он пришел к этим решениям в тот момент, а в какой они возникли как итог скрытой симметрии его жизни, тайны которой пытается раскрыть эта книга.

Почти закончив стихотворение, Ка подошел к окну и стал безмолвно наблюдать за элегантно планирующими огромными снежинками. Было такое чувство, что если смотреть на снег, то стихотворение будет закончено как надо. В дверь постучали, Ка открыл и тут же забыл две последние строчки, которые должны были вот-вот прийти ему в голову, чтобы никогда больше не вспомнить их в Карсе.

В дверях стояла Ипек.

– Тебе письмо, – сказала она, протянув конверт.

Ка взял письмо и, не взглянув на него, положил в сторону.

– Я очень счастлив, – сказал он. Он был уверен, что только заурядный человек может так говорить, но сейчас совершенно этого не стеснялся. – Входи, – сказал он Ипек. – Ты очень красивая.