– Надо протелеграфировать, на какую марку вы наклеили фото.

– Что значит, на какую марку?

– Неужели вы думаете, что они станут разглядывать все пятьсот марок в поисках одного черного пятнышка?

– Об этом я не подумал. Вот незадача...

– Но вы же знаете, на какую марку...

– В том-то и дело, что мне не пришло в голову посмотреть лицевую сторону. Там, по-моему, был Георг V; кажется, красный... А может, зеленый...

– Ну, тогда все ясно. А фамилии в списке вы запомнили?

– Нет. У меня не было времени его как следует прочесть. Да, в таких делах я, видно, полный болван, Беатриса.

– Неправда. Болваны они.

– Интересно, кто первый даст о себе знать. Доктор Браун или Сегура?

Но это был ни тот, ни другой.

На следующий день, ровно в пять, в магазине появился высокомерный чиновник из консульства. Чопорно поглядывая на пылесосы, как негодующий турист на выставку предметов фаллического культа, он объявил Уормолду, что его желает видеть посол.

– Можно мне прийти завтра утром? – Он писал последнее донесение: о смерти Картера и своей отставке.

– Нет, нельзя. Посол звонил из дому. Вам надо ехать сейчас же.

– Я у него не служу, – заявил Уормолд.

– Вы так думаете?

Уормолд снова отправился в Ведадо, где стояли белые особняки и росли бугенвилеи богачей. Сколько воды утекло с тех пор, как он был здесь у профессора Санчеса! Вот он проехал мимо его ворот. Какие скандалы разыгрываются за стенами этого кукольного дома?

У него было такое чувство, будто у посла с беспокойством дожидались его прихода, а переднюю и лестницу старательно очистили от посторонних. На первом этаже какая-то женщина повернулась к нему спиной и быстро заперла за собой дверь; наверно, это была жена посла. Двое детей украдкой выглянули из-за перил на втором этаже и убежали, стуча каблучками по кафельному полу. Дворецкий проводил его в пустую гостиную и осторожно притворил дверь. За высокими окнами расстилался длинный зеленый газон и росли стройные субтропические деревья. Даже оттуда кто-то спешил убежать, заметив его.

Комната была похожа на все другие посольские гостиные – смесь массивной, доставшейся по наследству мебели и безделушек, собранных в странах, где хозяин прежде служил. Уормолду казалось, что он видит следы лет, проведенных в Тегеране (трубки необычной формы, изразец), в Афинах (одна или две иконы), но его озадачила африканская маска: откуда она, может быть, из Монровии?

Вошел посол, высокий холодный человек, по галстуку видно было, что он бывший гвардеец, – людям такой породы тщетно подражал Готорн. Он сказал:

– Садитесь, Уормолд. Вы курите?

– Нет, благодарю вас.

– Возьмите этот стул, вам будет удобнее. Ну что ж, давайте говорить прямо. Вам грозят неприятности.

– Понятно.

– Я, конечно, ничего, ровно ничего не знаю о том, чем вы здесь занимаетесь.

– Я продаю пылесосы, сэр.

Посол взглянул на него с нескрываемым отвращением.

– Пылесосы? Я говорю не об этом. – Он отвел глаза и посмотрел на персидскую трубку, на греческую икону, на маску из Либерии. Все это были страницы автобиографии, где для самоуспокоения описаны только счастливые дни. Он сказал: – Вчера утром меня посетил капитан Сегура. Имейте в виду, я не знаю, откуда полиция получила такие сведения, и меня это не касается, но он сообщил мне, что вы посылали домой ложные донесения в целях дезинформации. Я не знаю, кому вы их посылали, и это тоже меня не касается. Сегура уверяет, что вы получали деньги, делая вид, будто обладаете источниками, которых просто не существует. Я счел своим долгом тут же известить об этом министерство иностранных дел. По-видимому, вы получите распоряжение вернуться домой и отчитаться в своих действиях – перед кем, мне неизвестно, подобные вопросы не входят в мою компетенцию...

Уормолд заметил две детские головки, выглядывающие из-за высокого дерева. Он посмотрел на них, и они посмотрели на него, как ему показалось, с сочувствием. Он сказал:

– Да, сэр.

– Из беседы с капитаном Сегурой я понял, что вы доставляете всем здесь много хлопот. И если вы откажетесь вернуться на родину, местные власти могут причинить вам очень большие неприятности, а, учитывая все обстоятельства дела, я ничем не сумею вам помочь. Ровно ничем. Капитан Сегура подозревает, что вы подделали какой-то документ, который, как вы заявили, был взят у него. Вся эта комедия, Уормолд, мне глубоко противна. Я даже выразить не могу, до чего она мне противна. Законным источником информации за границей являются посольства. Для этой цели существуют атташе. Вся ваша так называемая разведка доставляет послу одни неприятности.

– Да, сэр.

– Не знаю, известно ли вам – мы постарались скрыть это от прессы, – но позавчерашней ночью тут застреляли одного англичанина. Капитан Сегура намекнул, что он был связан с вами.

– Я встретился с ним один раз, за обедом.

– Вам лучше вернуться на родину, Уормолд, первым же самолетом, – чем скорее вы это сделаете, тем будет лучше для меня, – и обсудить все с вашим начальством... кто бы оно там ни было.

– Да, сэр.

Самолет голландской авиалинии должен был вылететь в 3:30 утра на Амстердам через Монреаль. Уормолду не хотелось лететь через Кингстон, где Готорну могли поручить его встретить. Дав последнюю телеграмму, он закрыл контору; Руди и его чемодан должны были отправиться на Ямайку. Шифровальные книги сожгли с помощью целлулоида. Беатрисе надо было лететь вместе с Руди. Пылесосы были оставлены на попечении Лопеса. Имущество, которым он дорожил, Уормолд упаковал в сундук, который пойдет морем. Лошадь продали капитану Сегуре.

Беатриса помогала ему складывать вещи. Сверху в сундук положили статуэтку святой Серафины.

– Милли, наверно, ужасно расстроена, – сказала Беатриса.

– Да нет, она как-то сразу покорилась судьбе. Говорит, как сэр Гемфри Джилберт [английский мореплаватель (1539-1583), перед смертью сказал: «В море мы так же близки к небесам, как и на земле

»

], что бог так же близок к ней в Англии, как и на Кубе.

– Ну, Джилберт, по-моему, говорил не совсем так.

В доме осталась куча мусора, который решили сжечь, хоть там не было ничего секретного.

Беатриса сказала:

– Боже мой, сколько у вас сохранилось ее фотографий!

– Мне казалось, разорвать фотографию – это все равно, что кого-нибудь убить. Теперь я знаю, – это совсем не одно и то же.

– А что это за красная коробочка?

– Она мне подарила запонки. Их украли, а коробочку я спрятал. Сам не знаю почему. В общем я даже рад, что весь этот хлам надо выбросить.

– Конец жизни.

– Двух жизней.

– А это что?

– Старая программка.

– Не такая уж старая. «Тропикана». Можно мне ее взять?

– Вам еще рано хранить реликвии, – сказал Уормолд. – Их набираешь на своем веку слишком много. А потом из-за всего этого мусора тебе негде жить.

– Ладно, рискну. Тот вечер был какой-то удивительный.

Милли и Уормолд проводили ее в аэропорт. Руди как-то незаметно исчез, сопровождая носильщика, который волочил его огромный чемодан. День был жаркий, и публика стоя пила «дайкири». Едва капитан Сегура сделал Милли предложение, как ее дуэнья куда-то пропала, но ребенок, который поджег Томаса Эрла Паркмена младшего, так и не вернулся, как ни мечтал об этом Уормолд. Казалось, что Милли переросла обе крайности своего характера. Она объявила тактично, как взрослая:

– Пойду куплю Беатрисе на дорогу каких-нибудь журналов. – И, отойдя к книжному киоску, повернулась к ним спиной.

– Простите меня, – сказал Уормолд. – Когда я вернусь, я им скажу, что вы ничего не знали. Интересно, куда вас теперь пошлют?

– Наверно, к Персидскому заливу. В Басру.

– Почему к Персидскому заливу?

– Так они себе представляют чистилище. Искупление грехов потом и слезами. А у вашей фирмы нет представителя в Басре?

– Боюсь, что моя фирма не захочет больше меня держать.

– Что же вы будете делать?