Я держался; я черпал силы сначала из мира Земли, а затем, когда они истощились, из мира Халы.

На восьмые сутки врач сказал мне, что он уже перешел от обычных стимуляторов к наркотикоподобным веществам и начал давать их экипажу. Усталость, длительное отсутствие отдыха, постоянное нервное перенапряжение, а тут еще и наркотики – все вместе вполне могло привести моих людей к безумию – но сам я пока еще держался без стимуляторов.

…Я увидел, как доктор дал моим соседям по стакану с водой. Он подошел ко мне, кивнул на них и сказал: "Очередная доза. Мне приходится все время увеличивать ее, но всему есть предел. Неделю я тебе обеспечу, а потом – никаких гарантий!"

Сейчас идет десятый день, значит, у нас еще есть одна неделя, но я совершенно не знаю, что нужно делать, чтобы спастись. Близких разрывов пока еще не было, поэтому убийственных перегрузок пока еще не было тоже; это только пока… Я видел, как в наших действиях уже стала проявляться несогласованность, -а дальше будет еще хуже.

…Я держался без наркотиков, держался только на своей воле. Я вспоминал Халу, ее раскаленный озон, пламя ее дней, и огонь, текущий в моих жилах, и оттуда, из воспоминаний, я черпал свою силу.

Все время я ждал погрешности с их стороны, чтобы прыгнуть и умчаться прочь, но ее не было. Я вспоминал, как недавно поймал их на выходе из прыжка – это было несложно: как будто противник открыл дверь и увидел меня… – а я целился ему в лоб и затем выстрелил. Воспоминания об этом придавали мне сил, ибо и сейчас, и много дней спустя, я все еще могу сделать нечто подобное – и победить!

…На шестнадцатый день впервые за все время боя взрыв псевдозвезды произошел уже рядом с нами – тяжелые перегрузки от гравитационного удара вдавили меня в кресло, но это еще не конец – это начало конца.

…И снова, уже в который раз, я вспомнил дом, где прошло мое детство, и облака, плывущие над ним, и деревья, растущие вокруг, вспомнил светлый день и темную ночь, вспомнил любовь…

На двадцать первый день сошел с ума один из нас, а на следующий день – еще четверо; я заменил их компьютерными программами, но нам от этого было не легче. В тот же день еще трое умерли от передозировки наркотиков, потом мы держались целый день, а затем безумие и смерть пришли к нам: люди умирали, сходили с ума, и мы, живые, завидовали им – они уже отмучились, а нам предстояло мучиться еще и еще. Я думаю, что ситуация ухудшилась бы гораздо раньше, однако экипаж держался, глядя на меня, – я так же, как и они работал без отдыха, но еще ни разу не принял не только наркотики, но и просто какой-нибудь стимулятор, а также ни разу не сомкнул глаз. Экипаж равнялся на меня – я чувствовал, я знал это и поэтому держался тоже.

Жизнь и смерть, такие разные понятия в мирное время, стали сейчас, во время войны, таким близкими друг к другу, что было трудно различить одно от другого. Надо уметь жить и уметь умирать…Раньше я предполагал, что главное в жизни – ее наличие, но оказалось, что это отнюдь не всегда, а значит главное в жизни все-таки что-то другое…

…На двадцать шестой день нас осталось только шестеро, а в рубке управления работал только я один. Всех вышедших из строя людей мы заменяли, запуская вместо них компьютерные программы, но они работали хуже, чем живые люди, и поэтому тяжесть гравитационных ударов все чаще и чаще вдавливала нас в кресла. Усталость тяжким грузом ложилась на плечи еще живых воинов, сковывая их ум и волю, примиряя со смертью и подготавливая душу к неизбежному.

Часть людей из тех, кто сошел с ума, погибли от перегрузок, потому что бродили по коридорам, в то время как им полагалось сидеть в антигравитационных креслах. Я не знал, кто у меня жив, а кто – нет из числа тех, кто уже не работал на своем посту; я знал только, что я – жив, и еще живы те, кто борется вместе со мною.

Доктор тоже был убит гравитационным ударом, когда он шел к одному из больных и не был защищен антигравитационным креслом. Когда он погиб, я не знаю, знаю только, что он вдруг перестал посылать нам лекарства и перестал наведываться в рубку – он упал где-то там, в глубине корабля, и лежал на полу, неприкаянный и одинокий.

Для того, чтобы убрать трупы, необходимо было использовать робота-уборщика. Он мог самостоятельно делать уборку в помещениях, однако людей он не трогал никогда: не робота дело решать – жив человек или нет, и что нужно делать с человеком в том или ином случае – только человек может принимать решения относительно людей, а машина может лишь помочь ему в этом, – и не более того! Чтобы перенести труп в холодильник, необходимо чтобы космонавт взял в руки пульт управления роботом и, нажимая на соответствующие кнопки, управлял им в ручном режиме – только в этом случае робот мог взять покойника и перенести его, однако для этого нужно было, как минимум, встать с кресла, а во время такого боя это сделать было невозможно, поэтому атмосфера корабля постепенно начала пропитываться трупными испарениями, но фильтры работали хорошо, и поэтому в целом воздух внутри корабля оставался чистым.

…Не помню, когда я остался один – все остальные или сошли с ума, или умерли. Я уверен, что многие из них покинули свои кресла и отправились бродить с какой-то своей целью, а теперь лежат и разлагаются мертвые.

…Я чувствовал, как моя воля постепенно меняется. Раньше она была просто сильной, потом, в начале боя, она стала железной – а они все били нас и били… Это мне напомнило китайскую пытку, когда человеку на голову капает вода, и постепенно каждая капля кажется ему ударом молота; они тоже били меня, но моя воля крепчала – теперь казалось, что она сделана из высокопрочной стали. Но если сталь долго бить, то в ней появятся трещинки, и в конце концов, она сломается.

Сначала я брал силы из мира Земли, как делал это каждый из нас, затем выбрал все что можно из мира Халы, пока, наконец, не истощив оба этих мира, не стал черпать энергию для своей души из мира, являющегося первоосновой Вселенной, мира, который изначально и навеки веков закрыт для людей, мира Властелинов Вселенных. Тогда, в то время, мне не приходило это в голову потому, что у меня ни на что не было сил, как не было и времени – и вот наступил тот миг, когда я внутренне стал меняться, но я не помню, когда он настал. Я решил тогда – все или ничего. Я знаю это – тогда я стал другим, и тогда воля моя перестала быть сталью, а стала морем. Я перестал сопротивляться ударам, перестал бороться с ними, а стал пропускать их сквозь себя, не меняясь при этом. Удары перестали давить на меня, и я перестал чувствовать их тяжесть. Я просто не давал им убить себя, вот и все. Они били меня снова и снова, но теперь их встречала не сталь, а вода, большая, как сам океан. Я одержал победу над собой – я стал другим. Время работало на меня – я только ел, пил и оборонялся. Я держался, когда гравитационный удар вжимал меня в кресло; я следил за действиями неприятеля, стараясь предупредить новый взрыв псевдозвезды вблизи меня – я отбивался, как мог; я ни на секунду не расслаблял свой ум, и они чувствовали столь же мощное и уверенное сопротивление, какое встречало их раньше. Я уже не искал у них ошибок, не надеялся на них, а только лишь ждал нового удара, от которого надо уворачиваться или же ускользать.

Как я уже говорил раньше, технология боя, которую противник использовал против меня, была следующая: два корабля обстреливали меня, а третий отдыхал, – но отдых этот не был полноценный, потому что был слишком краток по времени: если бы они дали возможность отдохнуть одному из трех экипажей так, как это было ему необходимо, тогда у них должно было быть как минимум четыре корабля – трое держали бы меня, а один отдыхал бы. Будь их четверо, они могли бы вести бой хоть до бесконечности, но их было всего лишь трое, а значит… Два корабля лишь с крайним напряжением всех сил при условии безошибочно точной работы могли не дать мне возможности прыгнуть или же просто попасть в них и, тем самым, окончить бой победой, но в таком интенсивном режиме люди не могли работать долго, поэтому-то экипаж третьего, отдыхающего корабля, и не успевал восстановиться к тому времени, когда ему приходилось вступать в бой.