Он задумался, а потом ответил мне гораздо более спокойным голосом:

– Я не хотел войны, мне она не нужна – это все наши правители затеяли.

– Война имеет причины, которые не всегда подвластны правительству, а причины этой войны вообще неподвластны никому и ничему – замени везде всех чиновников, ответственных за принятие государственных решений, на их оппонентов, – и эта война все равно начнется тогда, когда началась, и будет вестись теми же способами, которыми ведется, – обстоятельства диктуют поведение отдельным людям и целым народам, и с этим придется мириться.

– Тебя жалко убивать: ты – не дурак, – вновь после паузы заговорил он, – но ты слишком опасен для нас. Целью нашей атаки на твоих союзников был ты – нам сказали, что вас всех желательно взять в плен, хотя можно и убить, – я говорю тебе все это потому, что, во-первых, по-моему мнению, ты уже все и так понял сам, а во-вторых, тебе от нас все равно никак не уйти.

А еще нам сказали, что если в плен никого взять не удастся, то мы ни в коем случае не должны оставлять никого из вас в живых, ибо все вы слишком опасны для наших планет, – и теперь мы никого из вас в плен брать не будем. У нас выигрышная позиция – согласись со мной, что ты уже, считай, покойник, – у тебя нет шансов выбраться отсюда и, я полагаю, что ты сам догадываешься об этом, но не хочешь поверить в неизбежное.

– Я понимаю тебя, но мы должны сражаться, ибо так мы понимаем наш долг перед нашими Родинами.

– Включи изображение, – предложил мне мой далекий собеседник, – а я включу свое – так мы сможем посмотреть друг другу в глаза.

– Нет, – ответил я ему. – Я не включу – и ты не включай – так нам будет легче стрелять друг в друга.

– Ну, хоть как тебя зовут-то? – помолчав, спросил он.

– Не скажу, и тебе не советую говорить мне свое – так будет лучше всем нам – у того из нас, кто останется в живых, будет меньше терзаний после войны, – ответил я. – Вы номер моего корабля записали?

Эти мои слова насчет номера были намеком на их бессилие – я намекал на то, что вырвусь на свободу и рекомендовал им записать мой номер для того, чтобы они могли узнать меня при следующей встрече, которая, по-моему мнению, вполне может состояться – и это притом, что мои противники уже сейчас считают нас считают меня почти убитым. Также эти мои слова несли в себе скрытую угрозу – еще неизвестно, чем закончится и наша сегодняшняя, и наша будущая встреча, – может быть им, а не мне, суждено навсегда остаться в этом бездонном мире.

– Записали, записали, не беспокойся, – с напряжением в голосе ответил он.

"Конечно же, записали, – думал я, – но не сейчас, а еще тогда, перед атакой на союзников, – иначе как бы они смогли найти нас в этом многомиллионном рое кораблей!"

– Мы тоже ваши номера записали. И ты не обижайся, что я не хочу сказать тебе свое имя.

Имя именем, но номер корабля – это почти то же имя: мы "обменялись" номерами, и между нами возникла какая-то тонкая, едва уловимая связь, которая может привести к неизвестно каким последствиям в будущем.

Рядом с нами бесшумно взорвалась псевдозвезда, и я почувствовал небольшие перегрузки.

– Мы вас не сильно задели? – с иронией осведомился мой собеседник.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – отрезал я; наш разговор исчерпал себя, и я завершил его. – Все, я отключаюсь.

…Они стреляли в нас, а мы только отбивались и не нападали – мы ушли в глухую защиту. Их было три корабля с тремя экипажами, и пока двое будут обстреливать нас, один будет отдыхать – так они долго не устанут и, в конце концов, добьют нас. Я прекрасно понимал это, предполагая, что приблизительно через две недели непрерывного боя, мы все так устанем, что начнем делать ошибки и погибнем.

Это – не игра, это – война. Если в игре, например, в футболе, слабейшая команда вдруг забьет случайный гол, то после этого она может уйти в глухую защиту, и если за время игры более сильная команда не отыграется, то она проиграет – в результате получится, что более слабый обыграет, именно обыграет, а не победит, более сильного.

Но у нас сейчас война, и мы слабее, чем наш противник, поэтому он будет бить нас до тех пор, пока не убьет, и у него не будет ни ограничений по времени, ни судьи, который может им помешать. Разве это честно – трое на одного! – конечно, не честно, но война – это не спорт!

– Врешь, меня так просто не возьмешь, – думал я.

Я дал указание доктору, чтобы он давал экипажу наркотиков столько, сколько посчитает нужным, – мы должны бороться, бороться не смотря ни на что, ибо выбора у нас нет. Я сообщил экипажу о том, что в плен нас брать не будут – и на это можно не надеяться.

…Первые четверо суток пролетели незаметно. Вокруг нас взрывалось пространство, и псевдозвезды били по нам излучением и гравитационными волнами. Врач постоянно подходил со своими приборами то к одному из нас, то к другому, время от времени давая выпить по полстакана воды с какими-то укрепляющими и стимулирующими препаратами. Он, конечно же, будет давать нам и наркотики, но я думаю, что это начнется на восьмые-девятые сутки.

…Мы не имели права заснуть, мы почти все время бодрствовали, лишь время от времени то один, то другой член экипажа получал право на сон (в то время как за него "трудилась" компьютерная программа, но об этом я уже говорил раньше), однако это происходило так редко… правда это все-таки происходило, давая возможность хотя бы частично сбросить с себя накопившуюся усталость, но пока каждый из нас делал свое дело, пока шел бой, ее становилось все больше и больше… и она постепенно начала накапливаться в нас, приближая людей к чему-то ужасному, что имеет название, но о чем не хочется думать…

Время от времени то один из нас, то другой "отключался", погружаясь в тяжелый каменный сон – это происходило всегда настолько неожиданно, что окружающие должны были постоянно следить друг за другом – не "выключился" ли кто из них от непосильной умственной работы и не пора ли его заменять компьютерной программой. Эти периодические незапланированные "выпадения" некоторых космонавтов из общего ритма боя являлись результатом утомления мозга бессонницей и помогали человеку в какой-то мере восстановить свою работоспособность и уберечься от нервного срыва; применение же стимуляторов только усугубляло ситуацию, искусственно растягивая период работы и уменьшая продолжительность сна, не давая людям полностью выспаться и, тем самым, подталкивая их к окончательному распаду психики.

Я надеялся только на себя одного – ведь лучшая защита это та, которая зависит от себя самого и не зависит ни от помощи, ни от ошибок других: когда ты надеешься на свои возможности, то у тебя могут появиться дополнительные силы, но если же ты надеешься на помощь другого, то они, скорее всего, не появятся. Человеку, сильному духом, проще надеяться на свои силы, а слабому – на помощь другого.

Отвечай сам за себя перед самим собой – и ты сделаешь все, на что ты способен, и в этом случае тебе не придется понапрасну мучиться вопросом: "А все ли было сделано? Может быть, стоило сделать что-либо еще?"

Я надеялся на себя, на то, что я больше, чем человек и смогу вести бой даже в одиночку. Мне не нужна победа, мне нужно лишь ускользнуть от смерти – и все; а еще я надеялся на удачу, на то, что мне просто повезет, и фортуна улыбнется мне.

…Враг контролировал нас, отслеживая ситуацию, но отнюдь не управлял ею. Несущие лучи тянулись к нам с двух сторон, они хватали нас, стараясь удержать, такие липкие и мерзкие, но мы стряхивали их с себя своим несущим лучом, и тогда один из них вдруг твердел, становясь жестким основным лучом, и на конце его пространство взрывалось псевдозвездой, а потом твердел другой, и космос снова взрывался у него на конце, а затем вновь они вдвоем тянулись к нам…

Лучи, как змеи, изгибались, свивались и волновались – они не были прямолинейными, эти лучи основного оружия, потому что пространство в таких условиях уже было криволинейным, а там, вдали, раскинулся пылающий остров из звезд – наша Галактика, – а мы, люди, здесь, на его краю, выкручивали друг другу руки…