Временами налетал шквальный ветер и завывал в щелях кабины. Мотор работал надежно, урчал ровно, то набирая обороты, то сбавляя их без чиханий и перебоев, будто резвился молодой, уверенный в себе медведь. Сер­гей знал дорогу, точнее сказать, знал местность. Если где и собьется, не заблудится. Двадцать километров до ста­на, если учесть задержки и пробуксовки, он пройдет часа за два, за три. Однако на часы Сергей не смотрел, целин­ные дороги приучили его верить в приметы. «Вот братва заликует!..»

Когда-то в такой же метельный день он вез Ирину принимать роды у жены Курмана. Давно это было и — совсем недавно. Он как будто всю жизнь ждал того бу­ранного дня, свиста вихрей, тревоги и рядом — теплого ее дыхания. Она была тогда спокойна, ничего не боялась, верила в него. А Сергея лихорадила опасность, будора­жила ее вера, ее надежда на его силы, и вся эта коло­верть внешняя и внутренняя вызывала у Сергея чувство восторга.

А теперь вот, перед самым праздником, она сказала Сергею, пусть эта встреча станет у них последней. Она устала прятаться и переживать, издергалась от такой жизни. Поговорив с одним человеком, она решила по­рвать с Сергеем, чего бы это ей ни стоило. Одумалась...

Что это за человек, такой правильный и такой мудрый?

«Если ты начнешь домогаться встречи со мной, я тебя никогда добром не вспомню»,— заявила она. «Ну и катись к чертовой матери!»— не задумываясь, сгоряча ответил Сергей.

А потом пожалел, что сказал так, сказанул. Она не оскорбилась, не ушла сразу, а стояла перед ним и с укоризной смотрела, так, что впору самому Сергею надо бы катиться подальше. «Как ты все-таки груб и жесток,— сказала она.— Не пора ли тебе тоже одуматься, бросить свое лихачество, иначе ведь добром не кончишь...» Она оскорбляла его, будто напрашива­лась на какую-то его хамскую выходку, чтобы им легче было расстаться.

А ему не оскорблений хотелось, не грубости и не же­стокости.

Всё это, растравляя свою тоску, вспомнил Сергей сей­час, сидя за рычагами и неподвижно глядя в заснежен­ное стекло.

Метель не редела. В щели кабины все ощутимей про­никал морозный воздух, он то сочился, как бы дышал в лицо, то бил струями.

Километров через пятнадцать, когда до стана оста­лось уже совсем немного, трактор нырнул в небольшой лог и окунулся в снег почти до самой трубы.

«Врюхался, как поросенок!»

Ходу вперед не было. Сергей подал назад, медленно выполз обратно наверх. Колеи не осталось. Сухой неве­сомый снег не уминался, а только пересыпался под гусеницами, как песок.

Сергей снова спустился, вовремя переключив ско­рость, продвинулся по низине чуть дальше прежнего и опять вылез обратно. Так он несколько раз то спускался, то поднимался, тараня снег терпеливо, спокойно, думая не только о том, чтобы проложить дорогу, но и о том, чтобы не опрокинуть прицеп с продуктами.

Тихий лог метель замела доверху. Снег шуршал по ветровому стеклу, полз на крышу кабины, накрывая с головой, будто трактор не стремился вылезть на поверх­ность, а наоборот, лез под землю.

Медленно раздвигая снег, неся белую гору на капоте и крыше, оглушительно тарахтя, трактор выполз, наконец, из лога, и Сергей с облегчением выругался. Что ни гово­ри, а он верил в свою везучую шоферскую звезду. Нет на земле препятствия и не будет, перед которым бы отсту­пил, спасовал Сергей Хлынов!

Трактор сбавил обороты, желая отдохнуть после долгих усилий. Сергей вытер вспотевший лоб. Спеть бы сейчас, сплясать! Достал бутылку, сделал три глотка, вытер губы и запел, забормотал под рокот двигателя: «Ой ты, зима морозная, Ноченька яснозвездная! Скоро ли я увижу свою любимую в степном краю?..»

Оглянулся — и крякнул от злой досады: прицепа не было! Пока елозил по снегу, выбирался из лога, серьга перетерла надломленную шейку болта, державшего при­цеп шкворня, и он выпал. Сергей еще там, когда собира­лись, подумал, что шкворень дерьмовый, но другого под рукой не оказалось. Да и собирались они вдвоем с Кур­маном, вдвоем им и чёрт не брат. Когда собираешься один в дорогу, то и сам не замечаешь, как проявляешь больше предусмотрительности, опаски.

Пришлось спускаться в лог снова, не ехать же пустым на стан. «Здрасьте, вам привет из Камышного!..»

В логу едва заметно виднелись очертания прицепа, нагруженного, как теперь казалось, одним снегом... Требо­валось снова спустить трактор точно на нужное расстоя­ние и подсоединить прицеп. И сделать всё одному, без помощника.

«Фигаро здесь, Фигаро там»,— попытался развеселить себя Сергей и начал медленно спускать трактор в лог. Прикинув на глаз расстояние до прицепа, он выключил скорость, оставив двигатель в работе, взял взамен шквор­ня гаечный ключ, кусок проволоки и выпрыгнул из каби­ны. Снегу по пояс. Сергей нашарил дугу прицепа и под­нял ее, машинально, по привычке дернув,— прицеп ни с места. До трактора не хватало еще с полметра. Нужно снова лезть в кабину и осторожно сдавать поближе. Тут он заметил, что трактор, вздрагивая, как будто пульси­руя всем корпусом от оборотов мотора, понемногу и довольно нацеленно сползает вниз, приближается сам, уклон ему помогает. Сергей поднял дугу на колено, при­готовился.

Трактор надвигался, серьга его все ближе и ближе, двойная, как раскрытая пасть, черная, с истертыми до блеска кружками.

«Серьга против Сергея, давай-давай, кто кого?!.»

Он пригнулся, поднял ключ, как кинжал, чтобы ус­петь воткнуть его вовремя. Серьга, однако, шла не прямо, а чуть вбок, совсем чуть-чуть мимо. Сергей напрягся, изо всех сил дернул дугу прицепа в сторону, чтобы совме­стить отверстия, подправил кольцо рукой и — все тело вдруг обожгло, он зарычал от боли, рванулся, извиваясь, взметывая снег, ему с хрустом ущемило, невообразимо впаяло кисть между прицепом и тяжело насевшим трак­тором.

«Всё, конец, кранты!..» От страха отупела боль, он перестал дергаться, ста­раясь собраться с мыслями. «Нож,— спокойно решил Сергей.— Нужен нож!» Вдруг всплыло детство, деревня, охота с отцом и волчья лапа, оставленная в капкане.

Он сунул руку в карман брюк — здесь ли? Нащупал холодную рукоятку и перевел дыхание — вот оно, спасе­ние! Осторожно вытащил нож, боясь уронить его, разжал зубами лезвие и, стиснув челюсти, полоснул по запястью. Первый удар, пока не больно, он нанес изо всех сил. И бо­ли не почувствовал, ее перебивала другая боль. И опять — деревня, лошадь, ей прижигают сбитую холку, а чтобы не было больно, тонким концом кнута лошади стянули губу.

Брызнула струя крови и сразу же застыла на снегу, как глина.

«Быстрее! Отдам концы, к чёрту, от потери крови».

Он сорвал ремень с брюк, накинул его на руку выше локтя, просунул конец через пряжку и туго-натуго затянул. Кровь приостановилась. В голове стало удивительно ясно. Свободная, здоровая, сильная правая рука крепко держала нож, которым предстояло отбивать­ся от смерти.

Кусая губы, Сергей начал резкими тычками кромсать запястье. Мотор работал, трактор дрожал мерной живой дрожью, будто злорадно ждал, чем все это кончится. Ка­залось, во всем мире теперь затаились люди, выжи­дая, чем кончится борьба Сергея с трактором, один на один.

Сквозь смерзшиеся прищуренные веки он видел, как взмахивает черный нож, но удара не видел, в глазах спасительно темнело от кровавых кругов. Он сжимал че­люсти до ломоты, больше всего страшась потерять созна­ние. Действовать без передышки, рубить и кромсать, быстрее! Иначе можно изойти кровью. Он начал орать, по-звериному рычать, поддерживая в себе остатки решимости.

Одна рука терпела удары, другая их наносила. В со­знании Сергея они действовали, как два разных сущест­ва. Они терзали друг друга, стремясь к одному — спасти третьего.

...Третьего спасти, третьего лишнего. На чью-то беду. Но кто третий-то, кто лишний? Он? Грачев? Или, может быть, Ирина, увитая метелью, белая, склонилась над ним, как змея над чашей.

«Умереть здесь, скрючиться, подохнуть?! Не-ет!»

Последним усилием Сергей всадил нож, резанул плот­ные, как проволока, сухожилия, потянулся всем телом назад, полоснул еще раз и с размаху сел в снег.