Первой в районе пошла жатка Хлынова. В то утро Николаев вместе с секретарем районной газеты, шустрым девятнадцатилетним комсомольцем по фамилии Удалой, отправился к Хлынову на загонку. Они вместе начали первые прокосы. Николаев любил технику, старался по­знать ее, разобраться в меру своих сил и сейчас с инте­ресом следил за действиями толкового механизатора. Не обращая внимания ни па секретаря райкома, ни на газет­чика, Хлынов бегал вокруг жатки, подавал команды трактористу, мерил вершками расстояние от валков до колеса, что-то соображал, прикидывал. Вслед за ним по­спешал Удалой с болтающимся на груди фотоаппаратом. На другой день по району был разослан специальный бюллетень под заголовком «Не сиди бездельно — убирай раздельно».

В бюллетене можно было найти ответ на все вопросы по раздельной уборке: и как делать первые прокосы, и каких размеров должна быть загонка, и как избежать на­матывания сорной травы на ведущий валик большого полотна, и что надо сделать со скатной доской, чтобы валки не проваливались в стерню и подборщикам было удобней. Дня через три замызганные, захватанные, в пят­нах солярки, листки бюллетеней уже пошли в мусор — люди научились, приспособились, приноровились с уче­том своих условий. Уже то там, то здесь можно было услышать, что Хлынова обогнали, скашивают по сорок пять гектаров. Но не так-то просто обогнать этого само­любивого человека. В очередном номере газеты появи­лись портрет Хлынова и сообщение, что Сергей убрал семьдесят гектаров.

«Хороший парень, настоящий целинник, такого смело можно ставить в пример». Николаев оглянулся на своих нежданных пассажиров и спросил, куда их доставить.

— Туда, где людей побольше,— ответила жена. Гра­чева.

Прошел еще один встречный поток машин, подняв длинную тучу пыли. Туча боком, кренясь над полем, ото­рвалась от дороги, и в просвете Николаев увидел иду­щий навстречу газик самого Ткача. Важный, осанистый, в белом кителе и при всех наградах Митрофан Семено­вич восседал рядом с шофером. На время уборочной он, как правило, привинчивал на костюм все свои ордена и медали и при случае говорил, то ли желая оправдаться, то ли — поставить себя в пример:

— Люблю на психологию действовать. Если придется похвалить кого-нибудь, так сразу видно, кто такой хвалит. А если и поругать надо, так тоже дай боже!—И он ребром тяжелой ладони проводил по орденам и звякаю­щим медалям.— Да и корреспондентам хлопот меньше, а то они с ног сбиваются, пока кого познатней найдут...

Человек степенный, несуетливый, Ткач придерживал­ся издавна усвоенных понятий: начальство должно быть солидным всюду — хоть на коне, хоть в газике, на трибу­не и за столом, все равно — домашним или служебным. Везде он держался по-генеральски и свои слова, каза­лось, произносил поштучно, с учетом, не больше двух-трех в минуту. Манеру Николаева одеваться «як той студент» и ездить без шофера осуждал. Прослышав од­нажды, что секретарь райкома по утрам делает во дворе зарядку, а зимой ходит на лыжах по воскресеньям, Ткач искренне огорчился и при встрече начал тихонько один на один срамить Николаева:

— Юрий Иванович, вы бы хоть ночью ховались со своей зарядкой, а то ж на виду всех! Я понимаю, что для здоровья, но вы же голова району, а стрыбаете, як пацан!

Панибратства он не признавал, всех звал на вы и свойского делового обращения на ты, принятого между директорами и районными активистами, не терпел, тем более, что кругом пошла одна молодежь.

Газики съехались, как на параде, борт к борту, один командует парадом, другой его принимает. Выходить из машины навстречу секретарю райкома Ткач не стал, да и не было сейчас в том никакой необходимости. Он отки­нулся на сиденье — руки на животе, красный, удовлетво­ренный, с утра посмотрел на своп поля, остался доволен.

— Доброе утро, Митрофан Семенович!— Николаев приветливо улыбнулся.— Как дела, какие новости?

— Вашими молитвами, Юрий Иванович,— медленно протянул Ткач и самолюбиво поджал губы.— С прове­рочкой едете?

— Не сомневаюсь, что у вас порядок, Митрофан Се­менович. «Изобильный»— гордость района. Если бы у всех было так...

–– А в том и беда наша, Юрий Иванович, что у всех так — некуда свозить хлеб, некуда его ссыпать.

Николаев помрачнел, но ответил прежним бодрым го­лосом: ^

— Зато есть что свозить, Митрофан Семенович, есть что ссыпать, будем оптимистами. Когда думаете свер­нуть уборку?

— А когда надо?

— Синоптики обещают ранний снег. Так что, чем быстрей, тем лучше. Допустим, пятнадцатого.

— Пятнадцатого отрапортую,— согласился Ткач, не торгуясь.— Только при одном условии: вы даете мне сол­дат с машинами.

Николаев уже давно заметил — ни одна встреча с Тка­чом не проходит без того, чтобы директор не урвал что-нибудь для себя, вернее, для своего совхоза. У него пере­довое хозяйство, он умело его ведет, но не хочет понять, что есть в районе и другие совхозы. Урожай нынче всюду отменный, и машины требуются всем.

— Делать одного передовика за счет всего района, Митрофан Семенович, это уже вышло из моды,— сдер­жанно сказал Николаев.

— За карьериста меня считаете, Юрий Иванович? Спасибочки. Вчера к нам из кино приезжали, съемки де­лали на току. А у нас там горы! «Богатейшие кадры! Колоссальный урожай!» А я на эти горы Казбеки смот­реть не могу. Тысячи пудов оставляем под открытым небом. А там как зарядят дожди, да потом снег!

Преувеличивать опасения, впадать в панику,— тоже характерная черта Ткача. Но ведь он не попусту панику­ет, не зря предостерегает, Николаеву все это ясно. Хлеб останется на токах. До хлебоприемного пункта сто кило­метров, а в оба конца сколько?..

Мечтали о большом урожае, а он взял да и превзошел всякую мечту. Если в прошлом году вся целина дала семьдесят миллионов пудов, то в этом — предполагается миллиард. Семьдесят — и миллиард, попробуй к такому скачку подготовиться во всех звеньях.

На целине не только люди новые, совхозы новые, тех­ника, здесь и недостатки новые. Непривычен масштаб, непривычен размах. И если мы начнем сейчас критико­вать, бичевать себя за то, что не успели подготовить то, не учли заранее это, некоторые товарищи легко найдут в нашей самокритике оправдание своей пассивности и не­расторопности.

— Всё вывезем, Митрофан Семенович, ничего не оста­вим. Райком выделит вам солдат и технику. Но пятнад­цатого вы должны завершить уборку.

Ткач степенно поблагодарил и перевел взгляд на Ири­ну Михайловну и Женю.

— А вы куда едете, товарищ медицина?— И с вель­можной медлительностью поднял в их сторону палец.

Ирина Михайловна повела плечом.

— На кудыкину гору, товарищ сельское хозяйство!

Ткач бурно откашлялся, побагровел, но одернуть по­боялся и сказал преувеличенно сурово:

— У нас там случай. Девчонка одна, всякие там жен­ские штучки. Хотел в Камышный звонить. Может, за­едете?

— Заедем?— спросил Николаев Ирину Михайловну.

— Но если там кто-то действительно болен...

— Конечно, заедем,— подала голос Женя.— И чем быстрей, тем лучше.— Ей не хотелось упустить возмож­ность покомандовать Николаевым. Вызвался везти — вези.

Машины разъехались.

— С характером Митрофан Семенович,— безобидно сказал Николаев, ни к кому не обращаясь.— Ершист.

Всякая встреча с Ткачом не проходила для Николае­ва бесследно, знатный хлебороб не упускал случая вы­сказать претензии руководству, что-нибудь выпросить, на худой конец, отпустить какое-нибудь ехидное замечание в адрес молодого секретаря, вроде: «Страда идет, машин нет, людей нет, а Николаев на своем газике девок возит...»

Приехали в «Изобильный». В конторе совхоза стояла дневная нерабочая тишина. В узком коридоре пахло оли­фой и свежей стружкой. В кабинете директора за столом восседал молодой человек в строгом белом кителе, с круглым и важным лицом. Он поднялся и, не выходя из-за стола, решительным жестом протянул руку:

— Здравствуйте, товарищ Николаев!— произнес он с большим подъемом.— Я секретарь комсомольской орга­низации Борис Иванов. Здравствуйте и вы, товарищи женщины,—он протянул руку Ирине Михайловне, потом Жене.— Садитесь, товарищи, чем могу, тем помогу.