— Что тут у вас случилось?— спросил Николаев.— Митрофан Семенович хотел врачей вызвать из Камышного.

— А что у нас могло случиться?— Борис Иванович развел руки.— Все нормально. Идет жатва. Днем и ночью гудят комбайны, на токах шумят зерноочистители. Наиболее передовые и сознательные убирают по сорок гектаров в смену.

Постоянная работа с людьми приучила Николаева с первых слов предугадывать, кто чего стоит. Как всякий человек, дороживший временем, он, естественно, не тер­пел пустозвонов. Подлинная деловитость скупа на фразы, это давно известно.

— Понятно!— перебил он Иванова не слишком учти­во.— Все на поле, а комсорг в конторе отсиживается, за­жигательные речи произносит.

— По делу приехал, товарищ Николаев, по персо­нальному делу. Сижу вот, жду, драгоценное время тра­чу... А вот, между прочим, и сама виновница.

В кабинет вошла худенькая девушка в легком плать­ице и косынке фунтиком. В ее глазах, больших и свет­лых, застыл нездоровый блеск.

–– А вот и она сама-а,— повторил Иванов с открытой неприязнью и продолжал прямо-таки леденящим то­лом;— Комсомолка Соколова, вами интересуется секре­тарь райкома партии товарищ Николаев.

«Ну и ретив ты, парень, ну и ретив»,— подумал Нико­лаев, но пока ничего не сказал. До чего все-таки замыз­гали вот такие ретивые слово «товарищ».

Иванов между тем продолжал с деловитым напором:

— Садись, товарищ Соколова, садись да рассказы­вай, признавайся во всем, как и полагается честной со­ветской девушке.— И после краткой паузы обдуманно, выразительно поправился:—Хотя ты уже не девушка.

— Я попозже зайду...— в крайнем отчаянии прогово­рила Соколова.

— Все мы любим выкидывать коленца, а отвечать не желаем! Позже да попозже. Нет, изволь, товарищ Соко­лова, сейчас, не откладывая!

. — Не буду говорить,— девушка опустила голову, вы­горевшая косынка прикрыла ее худенькое личнко.

— Хорошо, пусть она помолчит,— вмешался Никола­ев,— Расскажите вы, только покороче.

— Значит, так, товарищ Николаев, такое дело. В бю­ро комсомола поступил сигнал, что товарищ Соня Соко­лова морально разложилась. В общем, ну-у... такое дело, мужа нет, а забеременела. От кого, спрашивается? Тайна, покрытая мраком. Узнали мы, дружила она здесь с одним парнем, комсомольцем Гришей Субботой. Вызва­ли обоих на бюро, поставили на круг. Сначала спраши­ваем его. Говорит — да, дружили, но ничего такого между нами не было. Отказался наотрез и потребовал, чтобы мы ему свидетелей представили. Но мы-то не дурачки, товарищ Николаев, мы-то знаем, что при таком деле свидетелей не бывает. Поверили ему. Теперь спрашиваем ее правду ли Гриша Суббота говорит? Она отвечает: да, Гриша говорит чистую правду, и ребенок будет не его. А чей?— спрашиваем. «Не скажу!» Глядит на нас коро­левой понимаешь ли, баронессой. Что ж, мы с ней в прятки играть не думаем, прямо так и говорим, что при­дется ее из комсомола исключить за несознательность. «Исключайте,— говорит.— Все равно не скажу». Мы ее пробовали успокоить: одумайся, Соня, скажи, кто он такой, назови, мы его жениться заставим. «Заставите?!— говорит.— Да плевать я хотела на такого мужа, который женится на мне в порядке комсомольского поручения!» Гордая, романов начиталась, дурью голову забила. Не забывай, товарищ Соколова, в какое великое время ты живешь, в каком государстве ты воспитываешься, пони­маете ли!— Комсорг поперхнулся благородным негодова­нием.— Мы с ней и так, и этак, а она молчит, не призна­ется. Ну, кому ты, говорим, нужна будешь с ребенком? Такая молодая, красивая и уже с ребенком? «Не ваше дело!»—говорит. Ах, не наше! В таком случае мы о твоем поведении напишем отцу с матерью, сообщим на фабри­ку, где ты работала раньше, чтобы знали там, кого из своего коллектива проводили на целину с музыкой да еще и с цветами. В последний раз спрашиваем, кто отец? Не призналась, так и ушла молчком. Через два дня узна­ем: аборт сделала.

У Николаева на скулах задвигались желваки

Девушка не плакала, не перебивала комсорга. Молча поднялась и, не обращая внимания на окрик Иванова, вышла. Она уже никого и ничего не боялась. Никто и ничто не могло причинить ей горя большего, чем то, ко­торое она уже несла в себе. Она пришла сюда без надеж­ды на облегчение, скорее по инерции своей прошлой жиз­ни, в которой она была чистой и честной, дисциплиниро­ванной комсомолкой.

Ирина Михайловна, молча слушавшая речь Иванова, поднялась и вышла вслед за девушкой. Женя не знала, как ей поступить, выйти или остаться. Во всяком случае, здесь она принесет меньше вреда, так что лучше остать­ся, не мешать разговору двух женщин.

— Вот, пожалуйста.— Иванов развел руки и выста­вил подбородок в сторону ушедшей.— Теперь сами ви­дите.

— Что «пожалуйста?»— сквозь зубы проговорил Ни­колаев.— Что «сами видите?»

Он не знал, чем выразить свое негодование, какими словами. Перед ним был чрезмерно активный деятель. Николаев ясно представил себе, как этот деятель проди­рался в комсорги, как шумел на собраниях, требуя нака­зания то одному, то другому. Теперь он будет не спать по ночам, до рассвета держать возле себя членов бюро, уве­ренный, что только так и нужно вести комсомольскую работу, бескомпромиссно, самоотверженно, без сна и от­дыха. До утра он способен морочить голову пустяками, лишь бы удовлетворить свою неутолимую потребность повелевать, властвовать, администрировать.

— Давно комсоргом?

— Не так давно, еще молодой. С июля. Прежний уехал, меня поставили в самый напряженный момент. Ес­ли доверили, то я, товарищ Николаев...

— Да что вы з-зарядили «товарищ-товарищ»!— вски­пел Николаев.— У вас все правильно, принципиально, нравственно, только доведено до абсурда, до своей про­тивоположности, когда вместо помощи человеку — вред, вместо добра — зло и в конечном счете вместо жизни — смерть. Неужели ни у кого из членов бюро не хватило чуткости разобраться, помочь в беде человеку? Она ведь совершенно одна осталась. Она, возможно, любила этого негодяя, хотела стать матерью, а вы ее, в сущности, на преступление толкнули.

Иванов растерянно поморгал и отупело уставился на Николаева. Он совсем не ждал такого поворота дела.

— Скажите ей, что из комсомола ее исключать не бу­дете, родителям сообщать не станете.

Иванов, наконец, пришел в себя, спросил недовольно:

— Что ж, товарищ Николаев, по головке гладить та­ких? А ведь она не первая и не последняя. У нас есть еще Танька Звон, из Риги приехала. Работает, как надо, а морально — сегодня с одним, а завтра с другим. Мы с ней поговорили, как следует, пригрозили исключением, а она р-раз — и комсомольский билет на стол! Как ее дальше воспитывать? А Соколова? Не замужем, а забеременела? Дурной пример показывает! Да и на самом деле, кому она нужна с ребенком?..

У Николаева от бешенства стянуло скулы.

–– Способная родить не нужна, а способная убить нужна!

Даже шея комсорга покрылась потом.

— Сейчас... поговорю,— с запоздалым унынием ска­зал он.

Николаев крикнул ему вдогонку:

— Пусть она соберет свои вещи и к вечеру придет сюда. Я отвезу ее в Камышный. Да помогите ей перене­сти вещи!

Иванов скрылся. Николаев и Женя переглянулись.

— А от бешенства у вас нет вакцины?— спросил Ни­колаев.— Еще немного и кусаться начну.

Вот уже больше двух недель скитались Ирина Михай­ловна и Женя по целинным полям. Они делали прививки всем, кто прибыл в эти дни на уборку в их район, а при­были студенты из Москвы, Алма-Аты, Челябинска, при­были солдаты со своими машинами, прибыли ра­бочие из Кустаная, и еще, как сказал Николаев, при­ехала молодежь из Болгарии. Разумеется, здесь не сви­репствуют эпидемии туляремии и бруцеллеза, но потому-то они и не свирепствуют, что главное направление нашей медицины — профилактическое.

В белых халатах, в косынках с красными крестиками Ирина и Женя бегали по полю вдогонку за комбайнами, на ходу взбирались к штурвальным, полуголым, с черной задубевшей кожей, протирали спиртом кожу на плече, растворяя грязь и пот, и наносили легкие царапины с каплей вакцины. Они останавливали машины на дороге, высаживали шоферов из кабины и делали прививки. На­прасно Николаев сделал им замечание относительно уче­та, тетрадки для регистрации больных у них были и они их заполняли, когда это было возможно. Решительным и напористым медичкам никто не смел отказывать. Солда­ты подчинялись им, как офицерам. Белый халат и сумка с красным крестом действовали на шоферов, подобно жезлу автоинспектора. Они колесили по району — нынче здесь, завтра там,— ночевали, где придется: под откры­тым небом, на токах, в палатках, в кабинах автомашин.