Малыш стоял спиной к Спайсеру, глядя вдаль на темную полосу прибоя. На конце мола не было никого, кроме них; в такой час и при такой погоде все были в концертном зале. Молния то вспыхивала, то гасла на горизонте; накрапывал дождь.

— Где ты был? — спросил Малыш.

— Так, походил кругом, — ответил Спайсер.

— Ты ходил туда?

— Хотел посмотреть, все ли в порядке, не забыл ли ты чего-нибудь.

Перегнувшись через перила в моросящий дождь, Малыш произнес:

— Я читал, что когда люди совершают убийство, им иногда приходится совершить и второе, чтобы замести следы.

Слово «убийство» значило для него не больше, чем слова: «бокс», «ошейник», «жираф». Он сказал:

— Спайсер, держись оттуда подальше.

Он не обладал воображением. В этом была его сила. Он не умел смотреть глазами других, ощущать их нервами. Только от музыки ему становилось не по себе, сердце начинало дрожать, как струна; нервы теряли свою молодую выносливость, он становился взрослее, и переживания других словно стучались в его душу.

— Где остальные ребята? — спросил он.

— В баре Сэма, пьют.

— А почему ты с ними не пьешь?

— Не хочу, Пинки. Вышел подышать свежим воздухом. Этот гром как-то плохо на меня действует.

— Когда они прекратят этот проклятый шум, там, в зале? — сказал Малыш.

— Ты не пойдешь в бар Сэма?

— У меня есть тут дельце, — сказал Малыш.

— Все в порядке, правда, Пинки? После вердикта на дознании ведь все в порядке? Никто не задавал никаких вопросов.

— Все же я хочу быть уверенным, — ответил Малыш.

— Наши больше не пойдут на убийство.

— А кто сказал, что нужно кого-то убивать?

Вспыхнула молния и осветила его узкий потертый пиджак, хохолок мягких волос на затылке.

— У меня здесь свидание, вот и все. Не распускай язык, Спайсер. Ты что, сдрейфил, что ли?

— Я не сдрейфил. Ты неправильно меня понял. Пинки. Я просто не хочу больше убийств. Это заключение судьи на дознании поразило нас всех. Что оно значит? Ведь на самом деле мы убили его, Пинки?

— Теперь нам нужно действовать осторожно. Вот и все.

— Но все-таки, в чем там дело? Я не верю докторам. Все обернулось слишком хорошо для нас.

— Нам нужно быть осторожными.

— Что это у тебя в кармане, Пинки?

— Я не ношу с собой револьвер, — ответил Малыш. — Ты что вообразил? — В городе часы пробили одиннадцать; гром, прокатившийся над Ла-Маншем, заглушил три последних удара. — Ты бы лучше убрался отсюда, — сказал Малыш. — Она уже опаздывает.

— У тебя с собой бритва, Пинки.

— Зачем мне бритва, если я имею дело с бабой. Если хочешь знать, что это такое, это склянка.

— Ты же не пьешь, Пинки.

— Ну, этого не стал бы пить никто.

— А что это, Пинки?

— Серная кислота, — ответил Малыш. — Бабы боятся ее больше ножа. — Он нетерпеливо отвернулся от моря и опять пожаловался: — Ох, эта музыка… — Она стонала у него в голове, сливаясь с ярким электрическим светом; из всех чувств, на которые он был способен, это больше всего походило на грусть, — точно так же, как для него было почти что плотской страстью то неясное и тайное чувственное наслаждение, которое он ощутил, коснувшись пальцами склянки с серной кислотой в тот момент, когда Роз торопливо вышла из концертного зала.

— Ну, катись, — сказал он Спайсеру. — Она пришла.

— Ох, я опоздала, — проговорила Роз. — Всю дорогу бежала. Я думала, вы подумаете…

— Я бы подождал, — сказал Малыш.

— Ужасный был вечер сегодня в кафе, — продолжала девушка. — Все шло из рук вон плохо. Я разбила две тарелки. И сливки прокисли. — Все это она выпалила одним духом. — Кто этот ваш приятель? — спросила она, глядя в темноту.

— Неважно, — ответил Малыш.

— Я почему-то подумала… Как следует не рассмотрела, но…

— Неважно, — повторил Малыш.

— Что мы будем делать?

— Ну что ж, я думаю, сначала немного поболтаем здесь, — ответил Малыш, — а потом сходим куда-нибудь… К Шерри? Мне все равно.

— Я бы очень хотела к Шерри, — сказала Роз.

— Вы уже получили деньги за ту карточку?

— Да. Получила сегодня утром.

— Никто не приходил к вам и ни о чем не расспрашивал?

— Нет, нет. Но какой ужас, что он умер таким образом! Правда?

— Вы видели его фото?

Роз подошла вплотную к перилам и подняла бледное личико к Малышу.

— Да ведь это был не он. Вот чего я не понимаю.

— Люди часто иначе выглядят на фотографиях.

— У меня хорошая память на лица. Это был не он. Они, наверное, плутуют. Газетам нельзя верить.

— Идите сюда, — сказал Малыш. Он отвел ее за угол, подальше от музыки, в еще более уединенное место, где молния на горизонте и гром казались еще ближе. — Вы мне нравитесь, — продолжал он, и неуверенная улыбка искривила его губы, — и я хочу предупредить вас. Этот парень, Хейл, я о нем кое-что слышал. Он был замешан в разные дела.

— В какие дела? — прошептала Роз.

— Неважно, в какие. Я только хочу предупредить вас для вашей же пользы… Вы получили деньги… На вашем месте я забыл бы об этом, забыл бы все об этом парне, который оставил карточку. Он умер, правильно? Вы получили деньги. И дело с концом.

— Все это правильно, — проговорила Роз.

— Можете называть меня Пинки, если хотите. Мои друзья так меня называют.

— Пинки, — робко повторила Роз, и в тот же миг удар грома разразился у них над головой.

— Вы читали о Пэгги Бэрон?

— Нет, Пинки.

— Это было во всех газетах.

— Я не читала никаких газет, пока не получила эту работу. Дома мы не могли выписывать газеты.

— Она связалась с одной шайкой, и к ней потом приходили разные люди и допытывались. Это опасно.

— Я бы никогда не стала связываться с такой шайкой, — сказала Роз.

— Иногда это не от нас зависит. Просто так получается.

— А что с ней произошло?

— Испортили ей физиономию. Она потеряла один глаз. Плеснули ей в лицо серной кислотой.

Роз прошептала:

— Серной кислотой? Что такое серная кислота? — И молния осветила деревянную смоляную сваю, разбивающуюся об нее волну и ее бледное, худенькое, испуганное лицо.

— Вы никогда не видели серной кислоты? — спросил Малыш, усмехаясь в темноте. Он показал ей маленькую склянку. — Вот серная кислота. — Он вытащил пробку и налил немного на деревянную обшивку мола; кислота зашипела и задымилась. — Она горит, — сказал Малыш. — Понюхай. — И он поднес склянку к ее носу.

Задыхаясь, она прошептала:

— Пинки, вы ведь не хотите…

— Я тебя разыграл, — ловко солгал он. — Это не серная кислота, это просто спирт. Я хотел предостеречь тебя, вот и все. Мы с тобой подружимся. А я не хочу, чтобы у моей подружки было обожженное лицо. Ты мне скажешь, если кто-нибудь станет расспрашивать тебя. Кто бы то ни был. Запомни. Сразу же звякни в пансион Билли. Три шестерки. Легко запомнить.

Он взял ее под руку и повел прочь с пустынного края мола назад, мимо освещенного концертного зала, сквозь музыку, несущуюся к берегу, наводящую на него щемящую тоску.

— Пинки, — сказала она, — я не хочу ни во что вмешиваться. Я никогда не вмешиваюсь ни в какие дела. Я никогда не была любопытной. Вот вам крест.

— Ты хорошая девочка, — сказал он.

— Вы ужасно много знаете обо всем, Пинки, — воскликнула она со страхом и восхищением. И вдруг, когда оркестр заиграл избитый лирический мотив: «Прелестна на взгляд, так сладко обнять и небо само…», яд злобы и ненависти подступил к губам Малыша.

— Приходится много знать, а то пропадешь. Пошли, сходим к Шерри.

Как только они сошли с мола, им пришлось пуститься бегом: такси окатывали их водой; гирлянды цветных лампочек вдоль набережной Хоува светили тускло, как керосиновые лампы, сквозь пелену дождя. Они отряхнулись, как собаки, в нижнем зале кафе Шерри, и Роз увидела, что на лестнице, ведущей на галерею, стоит очередь.

— Здесь полно, — разочарованно сказала она.

— Ну что ж, останемся внизу, — ответил Малыш и так непринужденно заплатил три шиллинга, как будто был здесь завсегдатаем.