– Что вы хотите видеть? – сквозь зубы пробормотал нормандец. – Как льется кровь и умирают люди? Я найду для вас подходящее убежище, а затем поскачу наверх, может, успею что-нибудь сделать. Будьте же благоразумны…

Он отыскал укрытие быстрее, чем предполагал. Поднимаясь вдоль русла речушки, углядел узкую пещеру, нависшую над водой. Произведя быструю разведку и убедившись, что пещера глубокая, нормандец отнес туда Катрин. Здесь было не так холодно, как снаружи. Вероятно, в этом месте прятались от непогоды пастухи или дровосеки, потому что в глубине лежала охапка соломы. Невзирая на близкое соседство реки, в пещере было довольно сухо.

Готье положил молодую женщину на солому и обернулся к Саре, слезавшей с лошади:

– Разожгите костер и оставайтесь при ней. Я скоро вернусь.

Он быстро вышел, оставив женщин вдвоем. Сара, морщась, растирала себе поясницу.

– Еще немного, и этот дикарь приказывать мне начнет! – ворчливо сказала она, явно готовясь произнести целую тираду по этому поводу.

Однако цыганка тут же смолкла, увидев, как побледнела Катрин. Молодая женщина, сжавшись в комок, лежала на соломе, и даже в сумраке пещеры было заметно, что на лице выступили капельки пота. В глазах ее был страх, зрачки расширились. Сара встревожилась. Быстро подойдя к Катрин, она отвела со лба прилипшие пряди волос и стала вглядываться в измученное лицо. Внезапно молодая женщина выгнулась от невыносимой боли и испуганно вцепилась в руку цыганки.

– Мне больно, Сара! – задыхаясь, вскрикнула она. – Невозможно терпеть… Будто кто-то мне раздирает живот… Это уже во второй раз… Только что, когда Арно приподнял меня, чтобы передать Готье… тогда в первый раз схватило! Господи… Что же это такое?

– Кажется, начинается! – пробормотала Сара. – Мы так долго едем, что забыли считать дни.

– Неужели… неужели это ребенок? Уже?

– Почему бы и нет? После всех этих скачек он вполне мог заторопиться на свет божий! Господи, только этого нам недоставало!

Продолжая говорить, цыганка не теряла времени даром. Она мигом сняла поклажу с Рюсто: сумку с лекарствами и корпией, большой узел с одеждой. Готье также не забыл оставить мешки, которые вез: в одном был овес для лошадей, во втором одеяла и котелок. В мгновение ока, постелив одно одеяло, Сара уложила Катрин, накрыв и вторым одеялом и плащом. Затем развела костер из соломы и сучьев, которые набрала возле пещеры. Сходила за водой и поставила на огонь котелок, прицепив его к трем жердям, связанным за верхние концы. Катрин расширенными глазами следила за хлопотами цыганки. Прежняя невыносимая боль отпустила, и теперь молодая женщина напряженно прислушивалась, стараясь понять, кто берет верх в схватке. Но грохот близкого горного потока заглушал все.

Катрин пыталась молиться, но не могла вспомнить священные слова. Она была не в силах отделить себя от Арно и тянулась к нему всем своим существом. Сердце должно было подать ей знак, если с ним случилось несчастье. Если прервется таинственная связь, так давно соединившая их, это отзовется в ней невыносимым страданием…

Костер, разведенный Сарой, разгорался все сильнее, и молодая женщина чувствовала, что между ней и холодным ноябрьским вечером встает спасительная стена тепла. Стало быстро темнеть, и Сара из опасения, что огонь заметят снаружи, подтащила к выходу побольше сучьев и камней. Какие-то невнятные звуки достигали ушей обеих женщин, нашедших приют в этом убежище. Одни из них напоминали яростный вопль, другие походили на жалобный стон. Где-то прозвенела труба, вероятно, в замке праздновали победу или, напротив, готовились выслать подкрепление.

– Где Готье? – со стоном спросила Катрин. – Почему он не возвращается, почему не скажет мне…

– У него есть дело поважнее, – жестко сказала Сара. – Сражение могло затянуться, потому что все воины очень опытны и хорошо владеют оружием.

– А Арно? После болезни он, наверное, уступает другим?

– Для него это не имеет значения, – ответила цыганка, слегка улыбнувшись, – он рожден для войны, а потому никто его превзойти не может. Да и Готье придет на помощь, если нужно.

– А если их взяли в плен?

– Мы скоро все узнаем… Пока нужно думать о себе и о ребенке, если он все-таки решился появиться на свет.

Словно подтверждая слова Сары, новая, еще более ужасная боль пронзила тело Катрин, и молодая женщина почувствовала, как по ногам текут влажные теплые струйки…

Она не могла бы сказать, сколько длились эти невыносимые мучения – час, два, десять? Волна боли затопила ее с головой, она уже не осознавала, где находится и каким образом очутилась здесь. Даже тревога об исходе битвы отступила на задний план. Не было ничего, кроме нестерпимой муки, разрывавшей тело, и измученной, истерзанной схватками Катрин казалось, что ребенок, словно великан, сотрясающий стены тюрьмы, готов все сокрушить, лишь бы побыстрее прорваться к воздуху и свету. Единственное, что она еще способна была замечать, это встревоженное лицо Сары, склонившееся над ней и освещенное красноватыми бликами, горячую руку Сары, в которую молодая женщина вцеплялась, будто силилась удержаться на краю пропасти. Она не кричала, только стонала, стискивая зубы и задыхаясь. Ей чудилось, что она попала в ловушку, откуда не выйти… что эти муки не кончатся никогда. Время от времени Сара смачивала ей виски водой, разведенной уксусом, и Катрин на мгновение приходила в себя, но ребенок вновь принимался за дело, и пытка, такая же неумолимая и безжалостная, продолжалась с прежней силой. Она мечтала только об одном – чтобы это прекратилось хотя бы на секунду, чтобы ей дали хоть мгновение передохнуть. Она так устала и так хотела спать! Заснуть, забыть, чтобы наконец кончились эти страдания? Неужели ей никогда не удастся поспать? И это будет длиться вечно? Она постепенно теряла сознание, сама того не замечая, как вдруг на нее обрушилась такая неслыханная боль, что из груди ее вырвался звериный вопль такой силы и мощи, что эхом отозвались горы, а люди, услыхавшие его в деревне, застыли от ужаса. Но крикнула она только один раз, ибо затем на нее навалилась желанная тьма. Она даже не слышала, как в ответ на ее крик раздался возмущенный писк и как счастливо засмеялась Сара. На сей раз Катрин и в самом деле лишилась чувств.

Когда сознание вернулось к ней, все вокруг по-прежнему оставалось неясным, только тела своего она больше не чувствовала. Ей казалось, что она плывет в легком тумане и отовсюду на нее смотрят блестящие глаза. Чудесным образом порвались цепи, приковавшие ее к земле, полной страданий и зла. Теперь она ощущала себя настолько невесомой, что внезапно ей пришла в голову мысль, будто она уже покинула этот мир и перенеслась на облака. Однако из блаженного оцепенения ее вывел звук, безусловно, принадлежащий миру земному: в пещере плакал ребенок…

Только тут она наконец совсем очнулась, открыла глаза и подняла голову со скатанного плаща, служившего ей подушкой. Между ней и огнем колыхалась большая черная тень, и эта тень настойчиво повторяла:

– Посмотри… посмотри, любовь моя… посмотри на своего сына!

Огромная волна радости нахлынула на Катрин. Она хотела протянуть руки, но они словно налились свинцом.

– Подожди, – шепнула ей Сара, – сейчас помогу тебе. Ты так измучилась!

Но она уже ничего не замечала, она жаждала прижать к себе этот крошечный сверток, который теперь ясно различала в больших руках Арно.

– Сын? Это сын? О, дай его мне!

Арно бережно положил ей под руку теплый комочек, который смешно дрыгал ножками. Внезапно возник Готье с факелом, сооруженным из ветки дерева. На лице великана сияла широкая улыбка. Благодаря этому свету Катрин разглядела наконец своего сына: крошечное сморщенное личико, розовеющее в белых пеленках, в которые завернула его Сара, маленькие, крепко сжатые кулачки и легкий светлый пушок на круглой головке.

– Он великолепен! – услышала она радостный голос Арно. – Большой, сильный, красивый… настоящий Монсальви!

Несмотря на ужасную слабость, Катрин рассмеялась.