Сентрайлю, очевидно, нравилось играть в прятки с камергером, и это беспокоило Катрин. В смертельно опасной игре на кону стояли две жизни – ее собственная и Арно. Каким образом можно будет спрятать раненого, если дом Керов окажется на подозрении? В подвале? Но в бреду Арно кричал так страшно, что мог обрушиться потолок: в спальне пришлось завесить стены и окна одеялами, чтобы не привлечь внимания прохожих.

На рассвете шестого дня, когда Катрин, встав на колени в углу перед образом Божьей Матери, горячо молилась, закрыв лицо ладонями, а Сентрайль, стоя у постели друга, потягивался, как кот, готовясь уходить, вдруг послышался слабый, но отчетливый голос, при звуках которого капитан вздрогнул, а Катрин изумленно оглянулась, забыв о молитве.

– Зачем ты отпустил бороду? Тебе жутко не идет…

Катрин, сдавленно вскрикнув, вскочила на ноги. Слегка приподнявшись на локте, Арно смотрел на своего друга, и на губах его играла насмешливая улыбка. Он сорвал с глаз повязку. Зрачки были еще красными, но Арно видел! Сентрайль ухмыльнулся, пытаясь скрыть охватившее его волнение.

– Значит, решил все-таки вернуться в мир живых, – пробурчал он, и в его карих глазах сверкнула радость, – впрочем, мы и не сомневались в этом, правда, Катрин?

– Катрин?

Раненый силился приподняться, стараясь заглянуть за плечо Сентрайля, но молодая женщина, смеясь и плача одновременно, уже ринулась к нему. Встав на колени перед кроватью, не в силах вымолвить ни единого слова, она схватила руку Арно и прижала ее к мокрой от слез щеке.

– Милая моя! – тихо сказал потрясенный Монсальви. – Нежная моя Катрин! Каким чудом ты здесь? Неужели Господь услышал мои мольбы и позволил мне увидеться с тобой вновь? Как я взывал к нему из моей тюрьмы! Ты здесь? Это в самом деле ты? Скажи, ты не снишься мне? Ты настоящая, живая?

По его исхудалому лицу катились крупные слезы. Никогда Катрин не видела плачущим гордого Монсальви, и эти слезы лучше всяких слов показывали, как сильна его любовь. Для Катрин они были дороже самых богатых подарков. Он плакал от радости, плакал из-за нее! Замирая от нежности и благодарности, она прильнула к нему, обхватив его худые костлявые плечи и прижавшись дрожащими губами к его щеке.

– Я такая же живая, как и ты, любимый мой. Небо опять совершило чудо для нас… Теперь никто никогда не разлучит нас…

– Будем надеяться! – проворчал Сентрайль, слегка задетый тем, что на него не обращают внимания. – Черт возьми! У вашей любви слишком много недругов!

Но Арно не слышал его. Обхватив ладонями лицо Катрин, он осыпал ее поцелуями, шепча бессмысленные нежные слова, дрожащими пальцами гладил бархатистые щеки, упругое горло, округлые плечи, словно желая заново познать это желанное и почти забытое тело. Катрин, переполненная счастьем, все же слегка ежилась под дружески-насмешливым взглядом Сентрайля и старалась потихоньку выскользнуть из горячих рук Арно.

– Ты стала еще красивее, чем была, – прошептал больной хрипло.

Внезапно он отстранил ее от себя.

– Дай мне наглядеться на тебя, – сказал он умоляюще, – если бы ты знала, сколько раз я просил Небо вернуть мне тебя хотя бы на одно мгновение, прежде чем придется расстаться с жизнью. В этой яме я больше всего боялся, что подохну, как больное животное, так и не увидев твои глаза, твои волосы… не обняв тебя в последний раз…

Он заставил ее встать с колен и смотрел жадным взором, словно желая впитать в себя любимый облик. Внезапно взгляд его упал на округлившийся живот молодой женщины. Отпрянув и вздрогнув, он впился глазами в Катрин, а лицо его смертельно побледнело. Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог заговорить.

– Так ты…

– Ну да, – с широкой улыбкой сказал Сентрайль, сразу угадавший ход мыслей своего друга, – весной, если будет на то воля Господня, у нас появится маленький Монсальви!

– Маленький… Монсальви? Но… но когда же?

На сей раз ему ответила Катрин, пунцовая от гордости и смущения:

– Ночь в Руане, Арно… В лодке Жана Сона…

Красивое лицо молодого человека медленно порозовело, а его черные глаза заискрились радостью. Он порывисто протянул к ней руки, и из груди его вырвался стон.

– Сын! Ты подаришь мне сына! Любовь моя… сердце мое! Какое счастье…

Возможно, радость и счастье оказались непосильны для больного, потому что Катрин почувствовала, как тело его обмякло в ее руках, а черноволосая голова склонилась к ней на плечо. Впервые в жизни Арно де Монсальви лишился чувств от волнения, вызванного радостной вестью. Катрин с испугом взглянула на Сентрайля, но тот стоял, подняв брови и разинув рот, взирая на эту сцену не столько с беспокойством, сколько с изумлением.

– Сказать правду, – озадаченно молвил капитан, придя в себя, – я никогда бы не подумал, что это на него так подействует! Да, многое изменилось с тех пор, как вы с ним пошли на мировую.

Хотя Катрин всецело была поглощена Арно, она все же заметила, что в тоне капитана прозвучала горечь.

– Что вы хотите сказать, Жан? Вам это не нравится? Вы боитесь, что моя любовь сделает из Арно неженку?

Однако Сентрайль уже обрел хорошее расположение духа; расхохотавшись, он пожал плечами.

– Дьявольщина! Нет, подобное мне и в голову прийти не могло! Возможно, я слегка ревную вас к нему, Катрин. Но если вам удалось сделать из этого дикаря человека, то я, пожалуй, буду этому рад.

Новость о том, что Арно пришел с себя, в мгновение ока облетела дом Кера, и в течение дня все его обитатели заглянули в комнату больного, на которого смотрели как на призрака, вернувшегося с того света. Первой была Сара, пришедшая, чтобы сменить Катрин, – со слезами на глазах она припала к руке Арно. Цыганка никогда не забывала, что рыцарь некогда с риском для жизни спас ее из горящего дома в Лоше. С тех пор она испытывала к нему чувство собачьей преданности, хотя слегка его побаивалась. Слишком долгой и ожесточенной была его вражда к Катрин; преданная Сара хорошо знала, сколько страданий принес ее любимице высокомерный и невыносимый характер знатного сеньора, который вместе с тем отличался благородством и непоколебимой верностью слову. Она опасалась его и восхищалась им. И если счастье Катрин покоилось в сильных руках Арно, она, Сара, готова была служить и во всем угождать означенному Арно.

Затем пришел Жак Кер, которому Монсальви выразил признательность с мужской искренностью и рыцарской гордостью – как человек, знающий цену мужества и понимающий, чем рискует ради них этот торговец, они для него, в сущности, совершенно чужие люди. А к Масе он обратился иначе, найдя для нее слова, в которых изысканная вежливость еще больше подчеркивала горячую благодарность:

– Я обязан вам больше, чем жизнью, мадам, ибо вы дали приют той, что дороже мне всех сокровищ этого бренного мира и блаженства, обещанного нам в жизни вечной. Благодарю за великодушие и доброту, с которой вы приняли мою драгоценную Катрин! – сказал он в заключение.

Арно не обошел вниманием никого, и всем, кто пришел проведать его, было сказано теплое слово. Старуха Маго так растрогалась, что не пожелала уходить из комнаты, совершенно очарованная знатным господином, которого принесли в дом в столь плачевном состоянии, что она и не чаяла увидеть его живым. Только Готье так и не появился в комнате больного. Никто не знал, куда он делся. Катрин, предчувствуя недоброе, направилась прямо в комнатушку, расположенную во дворе над конюшней, где поселился нормандец.

Он сидел на соломенном матрасе, сгорбившись и обхватив руками колени. Рядом с ним лежал трогательный узелок. Но особенно поразили молодую женщину беззащитность и растерянность великана, который походил на большого ребенка, обиженного взрослыми и теперь не знающего, куда приткнуться. Лицо его было печальным, и Катрин готова была поклясться, что он недавно плакал. Неужели ей было суждено в один и тот же день увидеть слезы двух мужчин, которых она считала неуязвимыми? Однако она не собиралась особенно церемониться с Готье.

– Почему ты не идешь, когда тебя зовут? – сухо спросила молодая женщина. – Тебя ищут с самого утра. Ты что, решил в прятки с нами играть?