– Вас страшат сыны Израиля, мадам? Клянусь, что не убивал ни одного христианского младенца и не пил его кровь, если, конечно, вас пугает именно это…

Катрин не успела ничего ответить, потому что за спиной еврея раздался спокойный голос Жака Кера.

– Нет лучшего врача в нашем городе, чем Рабби Моше бен Иегуда. Он закончил университет в Монпелье. Надеюсь, он сумеет помочь моему гостю. Что до меня, то я неоднократно обращался к нему, зная его ученость и мудрость.

– Неужели нельзя было позвать врача-христианина? – сделав недовольную гримасу, спросил Сентрайль. – Я слышал, что мэтр Обер…

– Мэтр Обер всего лишь самодовольный осел, который довершит то, что не сумели сделать палачи Ла Тремуйля, – отозвался меховщик. – После арабов на втором месте в искусстве медицины находятся иудеи, последователи салернской школы. В Салерно, как вы знаете, работал знаменитый Тротула.

Пока Жак говорил, Моше бен Иегуда, слегка пожав плечами, подошел к постели больного и, сощурив глаза, стал изучать его.

– Он без сознания, – прошептала Катрин, – иногда открывает глаза, но ничего не видит. Бормочет что-то непонятное и…

– Я знаю, – прервал ее врач, – мэтр Кер уже все объяснил мне. Отойдите в сторону… Я должен его осмотреть.

Катрин нехотя подчинилась. Ее пугал этот высокий черный человек, склонившийся над Арно, и приход его казался ей дурным предзнаменованием. Он так походил на злого духа! Однако она вынуждена была признать, что врач он весьма искусный: его тонкие длинные пальцы быстро обежали все тело раненого, задержавшись на вздувшихся рубцах от плети, из которых некоторые гноились, а другие кровоточили. Глухим голосом он потребовал воды и вина, что было исполнено мгновенно. Сара и Маго, как и Катрин, смотрели ему в рот, ловя любое его распоряжение.

Он тщательно промыл пальцы в воде, прежде чем положить их на лицо Арно. Катрин видела, как он приподнял веки и долго рассматривал незрячие глаза больного, а затем слегка присвистнул.

– Это… это опасно? – робко спросила она.

– Не знаю, что вам сказать. Несколько раз я сталкивался со случаем слепоты вследствие тюремного заключения. Полагаю, виной тому недоброкачественная, чтобы не сказать отвратительная пища, которой потчуют пленников. Гиппократ называл эту болезнь Кератис.

– Вы хотите сказать, что он так и останется слепым? – вмешался Сентрайль, и в голосе его прозвучал такой ужас, что Катрин невольно протянула ему руку, чтобы успокоить.

Рабби Моше покачал головой:

– Этого никто не знает. У одних болезнь проходит, и даже довольно быстро, другие же теряют зрение на всю жизнь. Благодаря милости Всемогущего я знаю, какими средствами можно помочь излечению.

За разговором он продолжал делать свое дело. Все раны были тщательно обмыты вином, смазаны мазью из бараньего жира, толченого ладана и скипидарного масла, а затем перевязаны бинтами из тонкого полотна. На глаза больного Рабби Моше наложил компрессы из листьев белладонны и пальмового масла, приказав менять их каждый день.

– Давайте ему козье молоко с медом, – сказал он в качестве последнего напутствия. – Белье нужно менять как можно чаще. Если будут сильные боли, дайте ему несколько зерен мака. Я оставлю вам все, что нужно. И молитесь. Молитесь всемогущему Яхве, чтобы он сжалился над ним и над вами, ибо только ему подвластны и жизнь и смерть.

– Но вы же будете навещать его каждый день, не так ли? – спросила Катрин, которая проскользнула к изголовью Арно, едва врач закончил перевязку, и взяла его руку в свои.

На лице Рабби Моше появилась горькая улыбка, однако он ничего не ответил. Жак Кер с усилием произнес:

– К несчастью, второго визита не будет. Сегодня ночью Рабби Моше должен покинуть город… вместе со всеми своими единоверцами! Приказ короля не допускает исключений: на восходе солнца все евреи, под страхом смерти, должны уйти в изгнание. Я и без того задержал Рабби Моше, который уже собрался уходить из своего дома!

Эти слова были встречены мертвым молчанием. Катрин медленно встала, глядя попеременно то на врача, то на меховщика.

– Но… за что?

– Не за что, а почему! – язвительно возразил Сентрайль. – Ла Тремуйлю мало золота, которое он уже успел награбить. Он добился издания эдикта, изгоняющего евреев. Они должны уйти, но золото их остается. Им запрещено брать с собой вещи. Завтра сундуки Ла Тремуйля будут ломиться от золотых монет! И полагаю, что когда он истратит их, то набросится еще на кого-нибудь: например, на ломбардцев.

Эта новость, хотя и не затрагивала саму Катрин, оказалась для нее последней каплей. Нервы ее наконец не выдержали. Сотрясаясь от рыданий, она рухнула к подножию кровати, выкрикивая какие-то бессвязные слова. У нее начались судороги, и Сара, бросившись к ней, тщетно пыталась приподнять ее. Уцепившись за ножку кровати, Катрин билась в истерике, со стоном повторяя одно и то же имя.

– Ла Тремуйль! Ла Тремуйль! Я не хочу… не хочу больше слышать о нем! Не хочу! Никогда… чтобы больше никогда! Он всех нас истребит, одного за другим! Остановите его! Сделайте хоть что-нибудь, только остановите его! Видите, как он строит нам рожи из темноты… Остановите же его!

Рабби Моше быстро поставил на пол свою сумку и опустился на колени перед молодой женщиной. Взяв в ладони ее голову и мягко поглаживая виски, он шептал что-то по-еврейски, успокаивая ее и отгоняя злого демона, с которым она в эту минуту вступила в схватку. Постепенно Катрин затихла в сильных гибких руках врача. Судороги прекратились, тело обмякло, дыхание стало ровнее. Наконец из глаз ее обильным потоком полились слезы.

– Это слишком тяжело для нее! – раздался спокойный голос мэтра Жака. – Она и без того вынесла много страданий по вине этого человека.

– К несчастью, не она одна, – мрачно сказал Сентрайль. – Во всем королевстве страдают и льют слезы из-за злодеяний Ла Тремуйля…

На лице меховщика появилась горькая улыбка, а в голосе прозвучала едва заметная презрительная нотка.

– А что же капитаны? Отчего сносят все это смелые воины и благородные рыцари? Долго ли вы и вам подобные будут терпеть бесчинства этого негодяя?

– Не дольше, чем нужно, мэтр Жак, будьте уверены! – жестко ответил Сентрайль. – Нам нужно время, чтобы собрать всех охотников, способных затравить кабана в его логове. Пока охотники рассеяны по всему королевству и возвращаются сюда со всех четырех сторон света.

Катрин тем временем окончательно пришла в себя. Опершись на руки Сары, она медленно поднялась с пола, немного стыдясь того, что произошло. Маго предложила ей лечь, но она отказалась.

– Мне гораздо лучше. Я хочу остаться при нем. Сегодня ночью я все равно не смогу заснуть. Если он…

Она не посмела произнести вслух то, чего боялась больше всего, но Сентрайль понял ее.

– Я тоже останусь при нем, Катрин. Смерть не решится прийти за ним, если мы оба будем рядом.

Всю ночь Катрин и Сентрайль, подменяя друг друга, дежурили у изголовья Арно, прислушиваясь к его дыханию и ловя малейший признак угасания. Два или три раза им показалось, что все кончено, и в эти минуты Катрин чувствовала, как железная рука сдавливает ее собственное сердце. Несмотря на усталость, она часами стояла на коленях у постели больного и исступленно молилась, уступив место у изголовья Сентрайлю или Саре. Эта ночь приобрела для нее значение символа, ибо она убедила себя, что все решится в эти часы, которые ползли невыносимо медленно. «Если он доживет до рассвета, – думала она, – то не умрет…» Но продержится ли он до того мгновения, когда солнце озарит лучами землю? Перед уходом Рабби Моше сказал, что Арно чрезвычайно ослаб, и в этом он видит главную опасность. Чтобы хоть немного укрепить силы больного, врач заставил его проглотить несколько ложек теплого молока с медом, затем напоил маковым отваром – испытанным успокоительным средством. Арно по-прежнему лежал совершенно неподвижно, и это более всего приводило в отчаяние Катрин. Ей казалось, что слабенький огонек жизни, который еще теплился в этом измученном теле, может погаснуть в любую минуту, от самого легкого дуновения.