– Нет! Умоляю тебя, Готье! Не надо…

Нормандец немедленно отнял руку. Его стала бить дрожь. Он неотрывно смотрел на Катрин, и мало-помалу в глазах его появилось осмысленное выражение. На какую-то секунду в них промелькнуло сожаление, затем он поклонился до земли, взял в ладони босые ноги Катрин и благоговейно приложился к ним губами.

– Простите меня! – прошептал он.

Через мгновение он уже был на ногах, такой же, как всегда, полностью владея собой.

– Я передам вам одежду, госпожа Катрин, – произнес он самым естественным тоном, – и подожду за дверью, пока вы оденетесь.

Швырнув ей без особых церемоний платье и сорочку, Готье двинулся к выходу, где по-прежнему маячил красный силуэт.

– Пошли! – сказал он. – Сейчас она выйдет.

Катрин оделась мгновенно и выбежала из подвала. Двое мужчин поджидали ее, и она сразу же узнала в спутнике Готье высокого худого человека в красных лохмотьях из Лоанса. Под их взглядом она залилась краской.

– Я хотела бы искупаться, – тихо сказала она, – я чувствую себя такой грязной, такой испачканной.

Человек в красном расхохотался. Смех был грубоватым, но не обидным.

– Очень скоро вы сможете купаться вволю, прекрасная дама. То, что с вами случилось, могло бы произойти с любой красивой женщиной в наши славные времена. Главное, что мы подоспели вовремя.

– Как вам удалось меня отыскать?

– Благодаря Ансельму, – сказал Готье, – он первый заподозрил неладное, когда вы исчезли из виду. Кажется, неделю назад похожая история приключилась с одной деревенской девушкой…

– Я узнал Куницу, – вмешался человек в красном, – он не впервые вытворяет такие шутки. Когда у честных людей несчастье, бандитам раздолье. Сейчас они хозяйничают в городе. К счастью, мы услыхали ваш крик.

Было похоже, что новый друг Готье не придавал случившемуся большого значения. Увидев в трещине на стене цветок левкоя, он на ходу сорвал его и рассеянно жевал, поглядывая по сторонам.

– Что мы теперь будет делать? – спросила Катрин.

– Сначала разбудим Сару, – ответил Готье, – а потом вы вместе с ней пойдете в собор, где будете дожидаться ночи.

– А ты?

– Я? Мне в церкви делать нечего. Кроме того, мы с Ансельмом посмотрим, можно ли выбраться из этого проклятого города.

– Вот как? – сказала Катрин с вызовом. – Он тоже знает выход или… говорит, что знает.

Ансельм ничуть не обиделся на резкий тон молодой женщины, улыбнулся приветливо и склонился перед ней с изяществом юного пажа, словно забыв о своих лохмотьях и нескладной худой фигуре.

– Да, – сказал он любезно, – я тоже знаю. Только со мной это будет без обману!

В памяти Катрин надолго остались благородные своды Шартрского собора, где она очутилась в полдень, еще не придя в себя после ужасной сцены в подвале. Воспоминание было очень ярким, но в то же время будто подернутым какой-то дымкой, как это бывает со снами, увиденными перед пробуждением. Потрясение обострило все ее чувства. Стоя в соборе, она была поражена контрастом между жалкой серой толпой, сгрудившейся у амвона, и великолепными роскошными витражами, которые полыхали синевой и пурпуром под лучами горячего солнца. В соборе собралось множество людей: они неустанно молили Небо пощадить их и даровать прощение несчастному городу. Некоторые, надеясь обрести более надежную защиту, расположились в соборе на жительство, как это делалось во время большого скопления паломников. Это допускалось, ибо в соборе не было ни одной могилы. Ничьи бренные останки не должны были осквернять священный храм Богоматери, воздвигнутый во славу Успения ее и вознесения на небо.

Величие и божественная красота собора внесли успокоение в душу Катрин и помогли ей забыть смрадное логово преступников. Она долго молилась, обращая к Господу единственную просьбу – вернуть ей Арно, затем устроилась в уголке, дожидаясь ночи. Из-за наглухо закрытых дверей крипты, где бил священный источник, к которому стекались больные, доносились жалобы и стоны. Но Катрин все же удалось заснуть. Ей снилось, что она стоит одна на пустынной дороге под палящими лучами солнца. Дорога была красного цвета, словно раскаленное на огне железо, однако она продолжала бежать, потому что видела вдали силуэт Арно. Он был в своем черном панцире и медленным шагом уходил от нее все дальше. Катрин бежала за ним, бежала из последних сил, а дорога никак не кончалась, и фигура Арно уменьшалась на глазах. Катрин пыталась кричать, но ни единого звука не вырывалось из ее груди…

Она проснулась, как от толчка, и сразу поняла, что уже стемнело. Перед алтарем пылало бесчисленное множество свечей. Священники глубокими звучными голосами пели Miserere![4] Молящиеся подхватывали нестройным хором.

Сара стояла на коленях возле Катрин, беззвучно шевеля губами, затем оглянулась, и глаза ее вдруг заблестели.

– Пойдем, – сказала она, поднимаясь, – нас ждут.

Ансельм и Готье стояли на паперти, не входя в собор. Еще днем небо было голубым и ясным, но в сумерках его затянули грозовые облака. Было невыносимо жарко и душно, особенно после прохлады, царившей в соборе. Над городом стоял тяжелый запах дыма. Везде жгли ароматические травы и даже благовония, а на площади перед епископским дворцом по-прежнему полыхал костер, к которому подносили новые трупы. В городе пахло елеем и смертью, могильная тишина обвивала его, точно саваном, и Катрин, не осмеливаясь говорить громко, прошептала:

– Куда мы пойдем?

– В кожевенный квартал, – также еле слышно ответил Готье, – наш единственный шанс – это пролезть через решетку, которая перегораживает реку. Мы с Ансельмом были там и убедились, что охрана не поставлена.

Маленькая группа вышла из громадной белесой тени собора и углубилась в запутанный лабиринт старых улиц. Проходя мимо домов, они иногда слышали обрывки молитвы или рыдания.

Вскоре они оказались у подножия холма, рядом с рекой. Здесь располагались дубильни и сукновальни. Ансельм, который, чутко прислушиваясь, шел впереди, остановился у небольшого кривого мостика и показал им узкую дверь, пробитую в городской стене. Сейчас она была, естественно, замурована.

– Этот ход называется Телячьим лазом, – прошептал он. – Решетка прямо под ним.

Действительно, внизу проходил один из рукавов Эвра, перегороженный решеткой.

– Нужно спуститься в воду, – сказал Готье, – я вырву прут, чтобы мы могли пройти. К счастью, Телячий лаз все еще не охраняется. В этом месте слишком высокие стены.

Ансельм, вытащив из кармана какой-то длинный предмет, протянул его нормандцу.

– Возьми лучше пилку. Желаю удачи! И да хранит вас Господь!

– Вы не пойдете с нами? – удивилась Катрин. Она скорей угадала, нежели увидела улыбку и изящный поклон их странного знакомца.

– Нет, прекрасная дама, пока я останусь здесь. Я уже привык.

– А… а как же чума?

– Подумаешь! Чума уйдет, как пришла. Я обязательно выживу.

Он вновь поклонился и, не оглядываясь, двинулся большими шагами вверх по переулку. Готье уже спустился в воду, и Катрин слышала скрежет пилки, вгрызающейся в прут. К счастью, вода поднялась не очень высоко, но Готье приходилось работать, стоя почти по горло в воде, и ему приходилось трудно. Катрин невольно вздрогнула. Эти прутья казались такими огромными! Однако Готье, сжав зубы, пилил, вкладывая в работу холодное бешенство человека, которого внезапно лишили свободы.

Катрин ничего не сказала Саре об утреннем приключении. Признаться в этом было почему-то стыдно, а кроме того, она ни за что на свете не призналась бы цыганке, как обернулось дело между ней и Готье. Сара бы раскричалась, разохалась, стала бы нападать на нормандца и кричать, что только чудо спасло Катрин, хотя она, Сара, ее не раз предупреждала. Сама же молодая женщина после этого происшествия чувствовала себя с великаном гораздо увереннее. Теперь она знала, что Готье ее любит, но в то же время убедилась, как он умеет владеть собой и обуздывать даже самые неистовые желания. Отныне это будет их общей тайной, и никому она ее не выдаст! Возможно, также потому, что испытала мимолетное томление, желание уступить этой мощной страсти.