- Ил’я, ты ка-ак, рг’ука, д’а? Бол’но? Бол’но, д’а? Ка-ак?
…Да, это Женька, - Женька-Прыгун, Попрыгун, Прыгунок… Женька-Глухарь, - ну, это его тут, во дворе так звали, пока я не появился. Ну, не все, конечно, но есть тут дебилов парочка… А теперь его все зовут так, как положено, - Женька, - при мне, по крайней мере. А я ещё зову его Прыгуном… Да только вот ему-то по барабану, Женька глухой, - когда ему два года было, у них на даче баллон газовый взорвался, отец Женькин погиб, а сам он оглох, и ожоги ещё, и ещё шрам на плече вот такенный, такие вот дела… А сейчас ему двенадцать с половиной, большой совсем, и глухой, и говорит еле-еле, да только он всё равно самый лучший из всех пацанов, которых я только знал в своей жизни, правда, знал-то я всё больше гадов всяких… Вот, а Прыгун он потому, что подпрыгивает всё время. На месте, на ходу, - на бегу, то есть, - шагом-то он почти и не ходит, - и даже сидя он умудряется подпрыгивать. Это он так подпрыгивает оттого, что сказать толком всего не может, если торопиться, а он всегда торопится, - Попрыгун, он Попрыгун и есть…
- Бол’но, д’а? Ка-ак, Ил’я?
- Нет. Не-боль-но. Понял? Ну, всё, Женька, хорош, хо-рош-ска-кать!
- Ладно, Ил, бери его, и идите домой, я машину поставлю. Э, погоди, шлемак забыл.
Митька берёт с заднего сиденья мой шлем, но не протягивает его мне, а надевает на вихрастую Женькину голову, - а тот доволен…
- Женька, твоя мама знает, где ты?
Митька говорит не по слогам, а всё ж Попрыгун его понимает лучше, чем меня, а всё потому, что когда я говорю с ним, он смотрит не на мои губы, а в глаза мне смотрит Женька… Сейчас он быстро-быстро кивает головой, но Митька всё-таки говорит мне:
- Ил, позвони ему домой, скажи Елене, что он у нас, - с этими словами он садится в нашу Импрезу WRX, машет нам с Женькой рукой, и отъезжает от подъезда.
Я протягиваю Прыгуну здоровую руку, он тут же за неё радостно хватается, блин, да я и сам рад, хотя, надо бы его от этого отучать, да ладно. Женька открывает наш подъезд, у него свой ключ, я ему дал, он же с домофоном не того… Ну, ладно. Заходим, Женька сопит взволновано, поддерживает меня, - заботу проявляет о раненом. Э-хе-хе, а рука-то, и правда, побаливает. Пока мы ждём лифт, Прыгун осторожно трогает гипс у меня на левой руке, тут же отдёргивает палец, быстро вскидывает на меня свои серые глазищи, распахивает их до невозможности, они у него щас во весь экран моего шлема. Я, совсем по-Митькиному хмыкнув, опускаю Женьке на шлеме стекло. Смотри-ка, не нравится! Женька уворачивается, снимает шлемак, так ему удобней на меня смотреть, ёлки, а я на месте провалиться готов сейчас, так мне перед Прыгуном стыдно, ведь обещал же я ему, что осторожно ездить буду. А вот Митьке я этого не обещал, потому что Митька сам байкер, хоть он и не любит этого слова. Мотоциклист. И он понимает, что это значит, когда ты на «М-Тишке» под семьдесят на «лежак» идёшь, и зачем тебе это надо…
- Я сам, Жека, сам открою. Вот, проходи давай.
«Проходи», - это я говорю для порядка, Попрыгун уже попрыгал на кухню, он же у нас с Митькой свой, живёт он у нас, можно сказать. И всё равно я говорю «проходи», потому что это для порядка, и ещё так мне нравится, очень мне нравится себя хозяином чувствовать, я в жизни только вот этот год себя хозяином и чувствую, Митька мне это чувство подарил.
- Чай! Б’удеш-ш? Д’а, Ил’я? - Женька, в общем-то, тоже это спрашивает для порядка, он уже включил чайник, копошится чего-то в холодильнике, а что, ведь он же свой, он же, можно сказать, живет у нас с Митькой…
Я сижу на кухонном стуле, осторожно положив загипсованную руку на стол, и улыбаясь, смотрю на сидящего напротив Прыгуна. А тот не улыбается мне как обычно, и в его глазах… слёзы, что ли? А, чтоб тебя!
- Жека! Я случайно! Понял? Слу-чай-но! Вот ведь… Не-бу-ду-боль-ше! Понял? Эх, ты, По-пры-гун…
А Женька мне ничего не говорит в ответ, только качает головой, и тут же срывается со своего стула, ускакивает в прихожую, и возвращается с моим шлемом.
- А эт-то ка-ак? Вот. Случа’но, д’а? Вот! Н’э б’удеш-ш…
И стучит пальцем по шлему, по левой стороне, а там и нет-то ни шиша, так, лак ободрался, ну и чуть-чуть краска, и тоже, как и на куртке борозды от асфальта, а сама капсула целая совсем. Да. Здорово, классно их делают, и ведь шлемак-то у меня так себе, Польша. Блин, это-то здорово, а только лучше бы кокнул бы я шлем, ну, так, чтобы башка целая осталась, как и получилось, а шлем бы, чтобы… ну, я б тогда бы у Митьки его второй Arai залечил бы…
- Видал, Жека? Чуть-чуть сов-сем! А башка вовсе це-ла-я. Во! - я стучу гипсом себя по голове, Попрыгун перехватывает мою руку, осторожно укладывает её на стол, и тычет в гипс пальцем.
- А эт-то? Рг’ука в’едь, Ил’я. Как Д’има посв’он’ил, ка-ак мама скас’ала… я срасу так исп’уг’ался… та-ак… Ты што? Ты в’едь об’ешал! Д’ургак!
Чайник кипит… Э-хе-хе, Женька, Женька… Я здоровой рукой притягиваю Прыгуна к себе, он несильно сопротивляется, я прижимаю его покрепче, он замирает, я трусь носом об его щёку, он ковыряет пальцем мой гипс, я щекочу губами ему волосы на виске, он дёргает плечом, я дую ему в ухо, он хихикает… Мир.
- Штобы бол’ше ни-ког-да! Понял?!
Слово «понял» Прыгунок произносит так чётко и правильно, что я радостно киваю ему головой, делаю честные глаза, поджимаю губы, чтобы не рассмеяться, снова киваю головой.
- Чайник, Жека, чай-ник-ки-пит.
Я наблюдаю за тем, как ловко Женька заваривает чай, как он режет на разделочном столе сервелат, хлеб, то и дело оглядываясь на меня, - проверяет, тут ли я, - и так мне сейчас уютно и хорошо… Дом. Мой, - наш с Митькой, - дом. И Женька. И оба они меня любят. По-настоящему любят, - хоть и по-разному, но ведь и одинаково. Это так… ну… Любят, - ясно? Не просто хотят меня, - ну, и это тоже, конечно, - но ведь главное, что они хотят меня, потому что любят, это ведь самое главное, да и хотят-то они меня тоже по-разному, и одинаково…
Я, стараясь не морщиться, встаю, заглядываю в холодильник, достаю оттуда по очереди масло, сыр, нарезанную холодную говядину. Чуть помедлив, беру пару яблок, - да не люблю я яблоки, груши я больше, но ведь без меня Прыгун их тоже не будет, знает он, что я яблоки не очень, а вот он-то их как раз…
- А вот и я! - Митька пришёл. - Ты живой тут, Меландри недоделанный? Хм, живой, а я думал, что Женька тебя уж того…
- Ты и рад! Того… Не того, как видишь! - и не зови ты меня так! - знаешь ведь, - сам ты Педроса, понял… А чо за кульки, Дим?
Женька быстро переводит взгляд с меня на Митьку, с Митьки на меня, - видит, что меня не ругают, что Митька лыбится, - ну, и хорошо, значит, всё, - и Попрыгун продолжает аккуратненько расставлять на столе чашки-ложки там всякие…
- То и кульки. Женя, держи, и тарелки достань. Тарелки.
Прыгун берёт у Митьки кульки, заглядывает в один из них, подпрыгивает на месте, - эх, Жека! - и ускакивает в комнату, успев на скаку показать Митьке большой палец, - во, мол!
- Так, зефир в шоколаде, - я тоже заглядываю в кулёк. - Здоровски, Митька, а куда этот-то попрыгал?
Митька молчит, пожимает только плечами, он сейчас рассматривает мой шлем, ногтём там чего-то колупает… У-у… Я сердито выхватываю у него шлемак, хочу, было, высказаться, но тут возвращается Прыгун.
- Ого! - я тут же забываю про шлем, ну, Женька!
А тот стоит в дверях, смотрит на нас с Митькой, и бережно прижимает обеими руками к груди Митькино хрустальное призовое блюдо с серебряными ручками, за Россию которое, за первое место. А смотрит он на нас вопросительно… и просяще, что ли… вот терпеть этого я у него не могу, - я, когда он так вот смотрит, готов что угодно сделать. А-а, что тут говорить, и я только качаю головой, ставлю шлем на холодильник, и усаживаюсь на своё место.
- Можно? Д’има? Можно?
- Затейник, - неодобрительно хмыкает Митька, да ну и фиг с ним, пускай себе хмыкает, я-то вижу, что это он так хмыкает, тоже для порядку, и для меня ещё, а так-то он и сам доволен, я ж его знаю, ведь как самого себя я его знаю…
