- Бар-ра!!! - накрывает всё единый выдох трёх сотен легионеров. Моя грудь наполняется восторгом сопричастности. Я замечаю, как на правом фланге мелькает красный султан Элия Адриана. Над ним бешеной короткой молнией сверкает и опускается гладиус, - один дак падает, другой… Двое триариев прикрывают своего претора щитами-скутумами. Фракийцы, развернувшись в лаву, налетают на косматых, обтекают их сбоку и сзади.

Вдруг, от ближнего ко мне края даков, сквозь ряд наших прорубается огромный полуголый воин. Он наводит ужас на моих фракийцев одним своим видом. С ног до головы заляпанный кровью, гремя толстыми золотыми браслетами на руках и ногах, вопя, как атакующий слон, он со свистом размахивает  здоровенным двусторонним топором-лабриумом над головой. Сам!

Я злю Орлика, - щипаю его за круп, дёргаю ему губы удилами вправо-влево. О Творцы моего Гирлеона, как плохо без шпор и стремян! Тирцебал широченными прыжками несётся прямо ко мне. Я сухо поджимаю губы, на скулах у меня привычно натягивается кожа. Ну-ну, давай же. Хватит, побегал я за тобой, и вот теперь ты сам стремишься навстречу своей смерти. Его замечает молодой Спирос. Он что-то отрывисто кричит своему десятку. Я улавливаю фракийское: наперерез!

- Не сметь!!! - реву я, как берберийский лев. - Не сметь, Спирос, уши отрежу! Князь мой!

Я толкаю Орлика в тяжёлый галоп. Мы с Тирцебалом стремительно сближаемся, я отвожу правую руку со спатой назад, он на бегу заносит свой страшный топор над головой. Только бы спата выдержала, - проносится в уме, за последние две декады рукоять здорово разболталась…

За миг до столкновения я ловлю его взгляд, - ничего человеческого, ни капли разума, только лишь волны горячей крови! Я резко натягиваю поводья, поднимая Орлика на дыбы, лошадиные копыта бьют воздух над головой Тирцебала. Его топор описывает широкую дугу и врубается моему коню в выемку под шеей. Удар настолько силён, что мой бедный Орлик от него начинает заваливаться назад. Кровь бьёт из раны на несколько локтей вверх. Я соскальзываю с падающего коня и оказываюсь слева от князя. Тирцебал, мгновенно разворачивается ко мне и снова заносит топор над головой. Ну, вот и всё! Я, подогнув правое колено, резко втыкаю спату ему в живот, повыше, под диафрагму, и привычным движением проворачиваю свой длинный кавалерийский меч у него во внутренностях. Тирцебал, шумно выдохнув, роняет топор себе за спину. Он тяжело опускает руки мне на плечи, но силы уже начинают покидать его. Я легко освобождаюсь от его слабеющей хватки и, отступив на шаг назад, вытаскиваю спату. Тирцебал кашляет мне в лицо кровью. Я смотрю ему в глаза. Ничего, - одна кровавая пустота.

- Умри, князь, - говорю я ему на Извечной Речи. - Умри, и родись вновь с покоем в Душе.

У него в глазах мелькает что-то вполне человеческое. Надежда? Я, широко размахнувшись, обрушиваю на умирающего страшный последний удар. Разрубив ему левую ключицу, моя длинная спата застревает в позвоночнике и грудной кости царя. Звонко цокнув, рукоять меча остаётся у меня в кулаке. Тирцебал, крутанувшись на одной ноге, тяжело грохается на бок. Словно трухлявый дуб, - думаю я.

Хотя у меня в ушах с шумом пульсирует кровь, я вдруг осознаю, что вокруг стоит почти полная тишина, только фыркают и топчутся лошади фракийцев. Все, - и наши, и жалкая горстка оставшихся даков, опустив оружие, смотрят в мою сторону. Я вздыхаю и устало сажусь на бок своего мёртвого коня. Начинает темнеть. Безразлично наблюдая, как вяжут немногих пленных, я выбрасываю рукоять спаты, развязываю ремень и снимаю шлем с мокрой от пота головы. Ко мне подъезжает верный Эрлох.

- Сикинос и ещё две дюжины с ним, отправились на Небесные Пастбища, - говорит он мне, не слезая с коня.

Худо.

- Раненые?

- Царапины. Это же даки, если они бьют, то уж… - он с ненавистью плюёт на труп Тирцебала.

- Ладно. Поезжай, спроси Адрианова центуриона, где мы будем ночевать.

Он, мрачно кивнув, отъезжает. Белозубо улыбаясь, подходит Элий Адриан, он слегка прихрамывает на почему-то босую правую ногу.

- Прекрасная работа, Марк! - кивает он на Тирцебала. - Мы всё видели. Ты достоин имени своего деда, - консуляра Клувия Руфа.

В его голосе звучит почтение. Я усмехаюсь про себя, мой земной дед при Гальбе управлял Испанией и вся тамошняя провинциальная знать, включая Ульпиев и Элиев, до сих пор уважает его память.

- А вот скажи мне, достойный Публий, - что, в Афинах это такая новая мода, ходить обутым на одну ногу?

Слегка смущенный, Адриан садится на корточки над Тирцебалом и дёргает мою спату за голый хвостовик, безуспешно пытаясь её вытащить.

- Ремень на калиге лопнул, вот я и босиком, - отвечает он. - Хорошо, что рукоять с меча соскочила, когда он был уже в теле.

- Повезло, - равнодушно отзываюсь я.

- Везёт достойным, Марк, - он выпрямляется. - Прикажи кому-нибудь из своих людей отрезать голову, - надо отвезти её Траяну.

Я, кивнув в ответ на его приказ, поднимаюсь и смотрю вокруг. Мои фракийцы частью ловят лошадей, оставшихся  без всадников, частью бродят между мёртвыми даками, что-то там рубят, что-то обдирают с трупов. Обычная картина. Адриан, проследив мой взгляд, брезгливо поджимает и без того тонкие губы, - война. Да, война, молча соглашаюсь я…

К нам осторожно подъезжает Гермолай. Адриан берёт у него повод своей ниссаянки. Мальчик во все глаза смотрит на поверженного гиганта-князя, на его залитый кровью, огромный топор-лабриум, валяющийся у нас под ногами. Гермолай спешивается.

- Ты был прав, как всегда, впрочем, - грустно говорит он по-гречески Адриану. - Если бы он налетел на меня… Но Марк так легко с ним справился!

- Кажущаяся лёгкость, милый, она рождена опытом, - отвечает Адриан своему любимцу.

- Марк, окажи мне честь! - просит меня мальчик. - Возьми моего коня взамен своего павшего. Не отказывай, прошу тебя. Мой Лев хоть и неказист с виду, но крайне вынослив, хорошо выезжен и обучен для боя. Мне его купил Публий.

- Похоже, что у меня сегодня будет в избытке свободных лошадей, - говорю я, махнув рукой в сторону своих фракийцев.

- Не отказывай ему, Марк, - просит за Гермолая Адриан. - Принцепс щедро наградит тебя за этот подвиг, это ясно, но прими и этот скромный подарок, ведь он от души.

Он обнимает мальчика за плечи, явно довольный его поступком. Я молча беру повод из рук Гермолая.

- Ты достоин своего старшего друга, мальчик.

Мы трое стоим в сгущающихся сумерках над мёртвым князем. Каждый думает о своём. В темнеющем небе над нашими головами, под первыми звёздами стонет какая-то здешняя птица…”

Пашка сидит рядом со мной, по-турецки скрестив ноги, крепко держа меня за руку и не отрываясь, смотрит мне в лицо. Я облизываю пересохшие вдруг губы, чувствую их горьковатый вкус, - что это, - полынь или кровь Тирцебала?..

- Да-а, - сдавленно выдыхает Пашка. - Люди были… Хотел бы я видеть всё это своими глазами.

Тебе предстоит увидеть ещё и не такое! - думаю я. - Чудеса, битвы и победы, луга и горы Орледа, и драконов, одним взмахом крыльев распарывающих тучи, и меня ты увидишь настоящего, и я тебя не разочарую, обещаю тебе это, мой Сероглазый…

- А потом что было, Ил?

- Потом? Ну, как тебе сказать, - потом изобрели паровоз и зубную щётку.

Пашка тихонько смеётся и щёлкает меня по лбу.

- Ясно… А что было бы с князем, если бы он сдался римлянам?

- Ничего хорошего. Протащили бы его в цепях по Священной Дороге в Риме, следом за золотой триумфальной колесницей императора Траяна, а потом задушили бы в Мамертинских казармах. Во славу Марса Ультора-Мстителя и Гения принцепса.

- Да уж! - Пашка ёжится, как от холода. - Уж лучше, так как он, - с топором на конницу!

- Наверное, лучше… - пожав плечами, отзываюсь я. - Слушай, уже четыре часа, пора нам, по ходу, собираться, - пока доедем, пока ты в магазин за хлебом, короче пора.