Он слышал, как они вошли в холл, как захлопнулась входная дверь, как позвякивает что-то в сумке Кимберли. Потом раздался голос Ким, произносившей условленные слова: «Тут всего один пролет». Блейд выждал минуты две прежде чем шагнуть из своего укрытия, и приостановился перед открывшейся ему прелестной сценкой – на первой ступеньке лестницы стояла Ким, раздвинув ноги, ее красивые ляжки были обнажены, а тот приятный мужчина вытащил свой член и пихает его в Кимберли. На мгновение Блейду показалось, что Ким взлетает в воздух, а затем он с ужасом увидел, что она взлетает все выше, и ступеньки взлетают вместе с ней, потом он увидел у себя над головой чистое небо, словно всю верхушку дома срезало. Блейд пытался найти какую-нибудь дыру, чтобы спрятаться от камней, сыпавшихся с неба. Он поднял руку с дубинкой, чтобы просить, молить, призвать свидетелей, что его жизнь не может вот так оборваться. Все это произошло за какую-то долю секунды.

Сесил Кларксон и Изабел Домейн вышли из бродвейского театра после представления прелестного мюзикла и прогуливались по 42-й улице в Таймс-сквер. Они были черными, как и большинство людей на здешних улицах, но ни в коей мере не походили на Блейда Букера. Сесилу Кларксону было девятнадцать и он учился в Новой школе социальных исследований. Изабел исполнилось восемнадцать, она посещала все спектакли на Бродвее, потому что обожала театр и мечтала стать актрисой. Они были влюблены друг в друга, так как это бывает только в юности, и абсолютно уверены, что они одни такие во всем мире. Они шли от Седьмой авеню к Восьмой, купаясь в слепящем свете неоновых ламп, их красота создавала вокруг них магический щит, отгораживавший от попрошаек, пропойц, полусумасшедших наркоманов, карманных воришек, сводников. Сесил был высоким и сильным парнем, по его виду становилось ясно, что он убьет любого, кто прикоснется к Изабел.

Они остановились у закусочной, где в гриле жарились сосиски и гамбургеры, и перекусили на воздухе, не заходя внутрь, где пол замусорен бумажными салфетками и тарелочками. Сесил запивал сосиски и гамбургеры пивом, а Изабел – пепси-колой. Они глазели на копошащуюся даже в такой поздний час толпу, невозмутимо наблюдали за возней этих людишек, отбросов города, и им в голову не приходило, что грозит какая-то опасность. Они испытывали жалость к людям, у которых не было никаких надежд, как у них двоих, такого замечательного будущего и такого настоящего, заполненного нескончаемым блаженством.

Когда людская волна поредела, парочка влюбленных направилась от Седьмой авеню к Восьмой. Над разноцветным покровом неоновых ламп мерцало небо. Изабел ощутила на своем лице дуновение весеннего ветерка и прижалась к плечу Сесила, положив одну руку ему на грудь, а другой лаская шею. Сесил испытывал в эту минуту безудержную нежность к ней. Они были на верху блаженства, молодые, охваченные любовью, как и миллиарды людей до них, переживая один из самых восхитительных моментов в их жизни.

Внезапно, к изумлению Сесила, все ослепительные огни погасли и остался только свод неба с тусклыми звездами, а затем оба они в своем блаженстве превратились в ничто.

Группа из восьми туристов, приехавших в Нью-Йорк на неделю пасхальных каникул, шла от собора Святого Патрика, с Пятой авеню они свернули на 42-ю улицу и не спеша брели туда, куда их зазывал свет неоновых ламп. Когда они добрались до Таймс-сквер, то испытали разочарование. Эту площадь они видели по телевизору, когда в канун Нового года здесь собираются сотни тысяч людей, чтобы попасть в объектив камеры и поприветствовать наступающий год.

Однако было так грязно, что мусор ковром устилал улицы. Толпа прохожих выглядела опасной, пьяной, отравившейся наркотиками, а может, свихнувшейся от того, что заперта среди этих огромных стальных башен, мимо которых они должны двигаться. Женщины были безвкусно и ярко одеты, туристы сравнивали их с порнографическими картинками. Туристам казалось, что они движутся по кругам ада, сквозь пустоту лишенного звезд неба, где желтые лампы извергают гной.

Это были четыре супружеские пары из маленького городка в Огайо, решившие совершить как бы торжественную поездку в Нью-Йорк. Они исполнили свой жизненный долг – вовремя поженились, вырастили детей, сумели добиться умеренного успеха в карьере. Главную битву в своей жизни они уже выиграли, и теперь для них открывалась новая полоса.

Порнографические фильмы их не интересовали, этого добра хватало и в Огайо. Что их действительно интересовало и пугало на Таймс-сквер, так это уродство людей, заполнявших улицы, которые в неоновом свете выглядели воплощением зла. Туристы имели на груди большие красные значки с надписью «Я ЛЮБЛЮ НЬЮ-ЙОРК», которые они купили в первый же день. Сейчас одна из женщин сорвала такой значок и швырнула его в канаву.

– Уйдем отсюда, – сказала она.

Вся группа повернулась и зашагала обратно к Шестой авеню, прочь от этого неонового коридора. Они уже почти завернули за угол, как вдруг услышали отдаленный взрыв и тут же ощутили слабый порыв ветра, а потом по всем авеню, от Девятой до Шестой, пронесся воздушный шторм, несущий железные банки, мусорные бачки, несколько автомашин, которые, казалось, летели по воздуху. Повинуясь животному инстинкту, туристы бросились за угол Шестой авеню, чтобы укрыться от этого вихря, но воздушный поток сбил их с ног. Издалека до них доносились грохот рушащихся зданий и крики тысяч умирающих людей. Они прижались друг к другу за углом, не понимая, что же произошло.

На самом деле они только что вышли из зоны разрушений, вызванных взрывом ядерной бомбы. Они оказались восемью выжившими в этой величайшей катастрофе, обрушившейся на мирные Соединенные Штаты.

Один из туристов поднялся на ноги и стал помогать остальным.

– Этот чертов Нью-Йорк, – сказал он. – Я надеюсь, что все таксисты погибли.

Полицейская патрульная машина медленно пробиралась среди уличного движения между Седьмой и Восьмой авеню. В ней находились два молодых полицейских, итальянец и негр. Они не имели ничего против того, чтобы застрять здесь среди других машин, так как это было самое безопасное место на их участке. Дальше, в темноте улиц, они могут спугнуть воришек, вытаскивающих из машин радиоприемники, грязных сводников, грабителей, угрожающих мирным нью-йоркским прохожим, но не хотели ввязываться в такие дела. Кроме того, департамент полиции Нью-Йорка принял новую тактику – не преследовать за мелкие преступления. Полицейские как бы выдали беднякам лицензию на право грабить благополучных и законопослушных жителей города. В конце концов, разве это справедливо, что некоторые мужчины и женщины могут позволить себе иметь автомобиль стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, оборудованный музыкальной аппаратурой в тысячу долларов, когда масса бездомных не может купить себе еды или обеспечить стерильный шприц для укола. Разве справедливо, что эти богачи с ожиревшими мозгами, эти безмятежные, смахивающие на волов граждане, у которых хватает наглости разгуливать по улицам Нью-Йорка без пистолета или даже без смертоносной отвертки в кармане, могут наслаждаться сказочным видом величайшего в мире города и не платить за это какую-то цену? И вообще, в Америке все еще не погас тот давний революционный дух, который не мог устоять перед подобным искушением. Суды, полиция, передовицы самых уважаемых газет застенчиво констатировали этот свободный дух воровства, грабежей, насилия и даже убийств на улицах Нью-Йорка. У бедняков в этом городе не было других занятий, их жизнь истощалась нищетой, убожеством, самой архитектурой этого города. Один журналист высказал мнение, что все эти преступления можно сложить у дверей Луиса Инча, подлинного владельца земли, который застроил Нью-Йорк громадинами в мили высотой, стальными вышками, заслоняющими солнце и небо.

Два полицейских видели, как хорошо известный им Блейд Букер вышел из бара «Таймс-сквер синема». Один полицейский спросил у другого:

– Поедем за ним?

– Пустая трата времени, – отозвался второй, – мы можем даже застать его в момент преступления, он все равно вывернется.