— Я хотел рассказать тебе об одной девушке. У неё так же сияли глаза, как у тебя.

— И?

— Она отравилась. Думаешь, я пришёл к ней в больницу? Нет. Мне было безразлично.

— Очень поучительно, — Нина была в замешательстве.

— Каждый месяц я собираюсь вместе со своими друзьями, и мы забавляемся в «русскую рулетку».

— Каким образом?

— Играем в карты. Проигравший выбрасывается из окна… У меня осталось мало друзей.

— Так вот откуда твои глубокие познания в области длительности полётов с девятого этажа!

— Ты угадала.

— По-моему, у тебя маниакально-депрессивный психоз.

— С чего ты взяла? Об этом я тебе не рассказывал!

— Слишком ярко выражены симптомы, — Нина опять обретала почву под ногами.

— Молодец! Не ожидал! Это правильный диагноз. У меня был менингит. Психоз — осложнение, — Я не могла бы с уверенностью сказать, говорил ли он серьёзно или снова куражился.

— А если проигравший не хочет прыгать?

— Этого не может быть. Ты просто не представляешь, какую власть я имею над этими людьми. Они хотят то, чего хочу я.

— И что же? Ты хочешь смерти?

— Это игра. Острые ощущения. Ведь проигравшим могу оказаться и я.

— Зачем тебе это?

— Видишь ли, я — математик. Гениальный математик. Разве Маша тебе не рассказывала? Я просчитал всю свою жизнь. Это страшно! Страшно, когда знаешь всё наперёд!

— У нас с Машей есть более интересные темы, чем ты, — съязвила Нина. И я вновь ощутила её напряжение, злые укольчики ревности, которую Саша вызывал в ней одним лишь упоминанием обо мне.

— Постой! Ты сказала — тебе плохо? — он не слушал её.

— Ну и что? — Нина уже встала в позу. Дурочка! Он действительно играл ею. Как же она этого не видела? Она выглядела маленьким капризным ребёнком, которому то предлагают конфету, то ставят в угол.

— Я знаю выход, — загадочно начал Саша. — Я дам тебе одно ядовитое вещество. Но ты примешь его там и тогда, как я скажу тебе. Не волнуйся! Я не стану тебя спасать!

— Спасибо. Обойдусь.

— Ну ладно, ладно, — засмеялся Саша. — Уже светает. Как ты там сочиняла? «Стрелкой узенькой страницы перелистывает время…» Я должен идти. Когда я положу трубку, ты ещё с пол часа будешь сидеть с телефоном в озябших руках и слушать гудки. Представление уже началось. — Он нажал «отбой», и я услышала, как Нина со всего размаху швырнула трубку, будто и вправду боялась просидеть с ней до утра. Может быть, с моих слов этот диалог и не покажется таким уж жутким, но я была поражена до мозга костей. Этот зловещий голос, похожий на Сашин. Моя добрая, умная Нина, теперь ведущая себя как глупая злобная овца… Мне даже представилось, что я подслушала разговор дьявола с намеченной им жертвой, чья душа, полная предчувствий, уже отчаянно тосковала. Ни я, ни Нина не спали в ту безумную ночь. Я слушала её лёгкие босые шажки по периметру комнаты, и плакала.

Я не знала, что мне делать. Ведь она была мне так дорога, а теперь какой-то идиот забирал её у меня, лепил из неё дурацкую безвольную куклу.

Утром Нина была тиха, задумчива. Я с тоской разглядывала её осунувшееся лицо, покрасневшие от слёз глаза, глубокие тени, залёгшие под нижними опухшими веками.

— Маш! — неожиданно начала она, вертя в руках чашку с дымящимся кофе. — По-моему, Морозов умеет гипнотизировать.

— С чего ты взяла? — я вмиг включилась в разговор. Ведь теперь я так редко чувствовала её близость, чаще она оставалась совсем чужой, отстранённой, равнодушной.

— Он рассказал мне вчера одну историю, предварительно пообещав, что я её тотчас забуду. Я никак не могу её вспомнить.

— Разве это повод для волнений? — я пыталась изобразить беззаботность. Мне уже самой было не по себе.

— Может быть, я схожу с ума? — она подняла на меня глаза, и я увидела в её зрачках какую-то звериную боль, отчаянье. Что с ней творилось? Как ему удавалось так мучить её?

— Ниночка, — я встала и прижала её покрывшееся испариной лицо к своей груди. — Ты просто слишком впечатлительна. Зачем ты веришь ему? Он совершенно ничего не стоит, понимаешь? Несёт какую-то чушь, а ты переживаешь! Наплюй ты на него, Богом тебя прошу!

— Чары рассеялись. Теперь ничего не будет… А что дальше? Я не помню! — сквозь слёзы бормотала Нина.

— Ну что ты? Перестань! — пыталась я её успокоить.

— Я боюсь его, — я чуть было не сказала ей, что разделяю этот страх. Саша действительно гипнотизировал. Иначе просто невозможно объяснить его манипуляции людьми.

Это было давно. Кажется, в древней Грузии. На солнце переливался, поспевал виноград. В горах струились, сверкая наготой, холодные реки. Сады пестрели вокруг каждого дома. А когда сиреневые вечера окутывали деревню таинственной мглой, в этих садах разносилось протяжное мужское пение, гармонично заканчивающееся чистой терцией. За виноградниками, избегая и садов, и рубинового вина, и пения, встречались юноша и девушка. Зачем им были нужны сады? В их глазах расцветала ночь! Зачем им терпкое виноградное вино, если их губы сливались в пьянящем хмеле поцелуя! Зачем это вечернее пение? У них пели сердца! Но им нельзя было быть вместе. Вся община была против их союза. И девушка, лаская своего возлюбленного мраком печального взора, поклялась умереть за свою любовь. Они взобрались на вершину горы, у подножия которой простиралась их родная деревня, и безнадёжно всматриваясь в зелень полей, в отражающий в синих ягодах небо виноград, решили броситься вниз. Юноша прыгнул первым. О, как страшно он кричал! Она слышала, как ломаются его кости, как сотрясают его тело удары, как невыносимая боль пронзает его мозг. И сердце её разрывалась от услышанного. Но не скорбь, а ужас затемнял её взгляд. Она не прыгнула вслед за ним. Она вернулась в деревню. Там, изменив прежним клятвам, она вышла замуж, а своего первородного сына отказалась назвать именем возлюбленного…

— Я не понимаю, как ты его выносишь, — отвечала Алина на потяжелевший взгляд Нины. — Знаешь, как он стал ухаживать за мной? Мне просто передали, что у него на мой счёт есть кое-какие планы. И почему это я всегда так нравлюсь кретинам?

— Тебе никогда не казалось, что он может гипнотизировать? — не слушала её Нина.

— Гипнотизировать? — Алина опешила. — Да ты что?! Видно, он здорово тебя задурил!

И опять потекли дни за днём. Я чувствовала себя кошмарно, потому что прозябала в полном неведении. Я не знала, как дальше складываются их отношения. Нина держалась так, что мне было страшно лишний раз подойти к ней. Она выстроила невидимую стену между нами, и в её словно умерших глазах я порой улавливала тени ненависти. Она менялась всё больше. Если раньше её звонкий голос звучал на каждом занятии, то теперь она панически боялась поднять руку. А когда преподаватель вызывал её персонально, она что-то глухо мямлила, поминутно оглядываясь на Сашу.

— Он развил во мне комплекс неполноценности, — однажды призналась она. — Теперь во мне зреет уверенность, что я — редкостная дура, поэтому мне лучше помалкивать.

— Да ты что? — оторопела я.

— Он так ловко комментировал мои глупые ответы, что я не могла не согласиться с ним. — Странно, ведь раньше я считала себя очень способной, даже талантливой.

Действительно, это было поразительно! Ведь Нина и вправду была яркой и сильной личностью. Так как же это случилось? Неужели он забрал её душу? За что? За его идиотские сказки?

В начале летнего семестра, когда у нас ещё не устоялось расписание, Морозов снизошёл до нас. Он пригласил нас в кафе, куда шёл вместе с приятелями. Черт меня сунул согласиться! Но ведь Нина всё равно бы пошла! А я ни за что не оставила бы её с этим чудовищем. Он всё подливал и подливал ей вина, пододвигал ко мне свой стул и перемешивал с пьяным дыханием свои кретинские комплименты. Нина всё это видела, но шла у него на поводу. Было очевидно, что он решил нас разлучить. Всё это делалось напоказ, специально. Я держала себя холодно, даже резко, но разве это могло спасти положение? Нина, наверное, ещё больше ненавидела меня. Её отравляла не только ревность, но и моё презрение к её психу-возлюбленному. А Саша блистал! Расшифровывал сны по Юнгу и по Фрейду, рассказывал истории про Эль Греко, комментировал картины Сурикова. И все его тирады неизменно окаймлялись жестокими уколами по Нининому самолюбию. Он перебивал её, отмахивался от неё усталыми жестами и всё настойчивее лип ко мне. Но Нина всё же уловила фальшь в его ухаживаниях. Она вдруг стала смотреть поверх его головы, пристально, не мигая, будто видела на противоположной стене какие-то божественные знаки. Я хорошо знала этот приём. Так она любила осаживать назойливых Нарциссов. Как ни странно, ловушка сработала. Саша заёрзал, стал ловить её взгляд, пытаться привлечь к себе внимание… И я, случайно окунувшись в глубину его зрачков, вдруг ощутила какую-то жуткую пустоту, тоску одиночества. Я вдруг почувствовала, что когда стоишь на краю бездны и всматриваешься в её жгучую тьму, бездна напряжённо вглядывается в тебя. Кто это написал? Наверное, он тоже встречал людей, похожих на Сашу. Липкий страх пополз у меня по спине. Задыхаясь, я заставила себя отвести взгляд. А оглянувшись, отчётливо увидела насмешливые рыжие языки пламени, горящего в его глазах. Мне показалось, я схожу с ума. Я едва поборола непреодолимое желание подняться и посмотреть нет ли у него хвоста и копыт. Наверное, я тогда приблизилась к тому состоянию, в котором Нина пребывала вот уже несколько месяцев.