И дамы повернулись испепелять глазами Сулейманова.

– Говорить имеет смысл только тому, кто может это услышать. Вы и ваша жена – талантливые люди, поэтому я мучаюсь, когда вижу такой кинопродукт. Вы сделали все, чтобы ваш фильм показали в прайм-тайм. Вы соучаствуете в преступлении, совершаемом над народонаселением страны! – почти закричал Сулейманов.

– Да, хочу в прайм-тайм! Мне надоело быть кинематографистом второго плана. И лепить «кино не для всех», которое посмотрят пять спивающихся интеллигентов! Я хочу нормально пожить на старости лет! Имею право? – в ответ закричал Ашот Квирикян.

– Вы? Нет! – еще громче заорал Сулейманов. – Сегодня, когда коррупция в кинопроизводстве выше, чем в нефти и газе, талантливые люди должны блюсти себя.

– А я больше не хочу быть талантливым и блюсти себя! Я хочу домик в Ницце, как у всех малолетних бандюков и проституток, и не собирать с протянутой рукой на операцию, если она мне понадобится! – Армянский темперамент вступил в свои права, Ашота Квирикяна понесло, и он ткнул пальцем в толпу обожающих дам. – Вы думаете, они мне соберут денег на операцию? Нет! Они лучше лишний раз обожрутся устриц на ворованные деньги, а потом потратятся на дорогую клизму! Мы каждый месяц собираем деньги кому-то из больных артистов по Интернету! Эти пока ни копейки не дали!

– Чистая правда! – воскликнула Печорина с места.

Обожающая толпа начала расползаться вокруг него, как распускаемая вязаная вещь. Покрасневшая Наташа закашлялась и выбежала. Инга мрачно переводила глаза с Квирикяна на Сулейманова и обратно. Олеся демонстративно достала из кармана и надела здоровенные темные очки, а потом положила ногу на ногу с выражением лица «все равно ни копейки не дам». Даша упрямо смотрела в пол, перебирая огромные бусины на толстой шее. Голубев откупоривал бутылку и сосредоточенно пил воду «Свежачок». Его жена хлопала глазами. Остальные тоже.

– Вы меня успокоили, у вас еще болит в том месте, которое главное в художнике, – перешел почти на шепот Сулейманов.

– Вы имели в виду кошелек? – сострил Бабушкин.

– Потому что они… – он поднял костлявый палец куда-то вверх, – ведут постоянную игру на понижение. Они боятся, что люди научатся смотреть кино, и тогда уже нельзя будет так пилить деньги на всех телеканалах!

Он встал и неуверенно потелепался к дверям:

– Извините, я сейчас вернусь, продолжайте без меня!

Золотая Рыбка бросилась следом, и никто еще даже не успел поменять позы, как она вбежала обратно с криком:

– «Скорую», «скорую»! Ему с сердцем плохо!

Все в зале бросились к выходу, переворачивая стулья. Сулейманова любили, и мысль о том, что он может покинуть фестиваль и не только фестиваль, но и этот мир, ударила током. Когда Ольга оказалась в холле, Сулейманов лежал на диване возле рояля и Инга считала ему пульс.

Он слабо улыбался, смущенно извинялся, а вокруг стояла толпа почитателей. Наиболее эмоциональные рублевские бурно и публично молились за его здоровье, сидя на диване рядом.

– Инга, я знаю, скольких людей ты спасла! Я знаю, ты сделаешь все возможное и невозможное! – говорила Дина, нервно кусая губы.

– Да ничего страшного. Тахикардия, перегрев, шопинг. А тут еще Квирикян детские сиськи показывает, – пыталась шутить Инга, но было видно, что это профессиональные шутки, а на самом деле все серьезно.

Лера ходила по коридору и громко кричала в мобильник по-итальянски, видимо, на Джакопо, чтобы торопил «скорую помощь».

– Однажды в Венеции ко мне приезжала «скорая помощь» на катере, – сказал Ашот Квирикян, чтобы разрядить обстановку.

– Ко мне тоже приедет на катере! И за штурвалом будет Харон, – попытался острить Сулейманов. – А ведь это красиво для кинокритика – умереть в Италии на кинофестивале. Впрочем, нет! Слишком литературно…

Золотая Рыбка стояла в углу и тихо плакала.

«Скорая» появилась довольно быстро. Это были двое приятных молодых мужчин. Они гаркнули «бона сьерра!» и уставились на Ингу так, будто она была инопланетянкой. Лера начала ругаться с ними и махать руками. Они начали махать руками в ответ.

– Пусть эти козлы покажут, что у них есть из лекарств, – велела Инга Лере, это была их первая коммуникация после драки на открытии.

– Да у них ничего нет. Это волонтеры. Ну, тут не всегда врач приезжает. Они дают код доступа в больницу. Ну, перевозка по-нашему. Джакопо – просто мудак! Надо везти в больницу, я еду с ним! – сказала Лера.

– Я тоже! – кивнула Инга. – Что значит код доступа?

– Может быть, не надо в больницу, может быть, таблетку? – взмолился Сулейманов.

– Да я вас и не отдам. Я не доверяю итальянской медицине, мы просто заставим их сделать кардиограмму, – успокоила Инга. – И тут же вернемся в отель, чтобы спать спокойно.

– Код доступа – это как степень срочности. Красный, желтый, зеленый и белый. Красный – в реанимацию, белый – будешь день сидеть, пока тебя врач заметит, – пояснила Лера, закричала на итальянских волонтеров, и они ушли на улицу.

– Я тоже еду с вами! Я за него отвечаю! Пусть дадут ключи от какой-нибудь машины, – сказала Дина.

– Есть только микроавтобус, но я не смогу его вести, я буду с ним в машине «скорой помощи», чтоб переводить! – сказала Лера.

– Я тоже поеду! В конце концов, я продюсер фестиваля! – закричала Лиза.

– И меня возьмите! – жалобно попросила Золотая Рыбка.

– Я с вами, потому что я знаю его дольше всех вас! – выступила вперед Печорина.

– Не дай бог, но вдруг понадобятся деньги на операцию, – предположила Наташа, разбуженная обвинением Ашота Квирикяна на ворк-шопе. – Возьмите меня, я пригожусь!

– Я вот… Мы с женой готовы… – предложил Голубев, но на него даже не обратили внимания.

– А про меня не забудете? Меня возьмете? – пошутил с дивана забытый всеми Сулейманов, но тут медики-перевозчики вернулись с носилками, бережно уложили его и унесли, окруженного свитой женщин.

Когда они выходили, один из медиков что-то закричал парню на рецепшене, и тот согнулся от смеха пополам. Ольга зло спросила по-английски, чему он смеется в такой неподходящий момент. Тот извинился и снова заржал как конь.

Он был горячий итальянец, и его распирало, так что, забыв о хорошем тоне, он признался:

– Он сказал, что ему второй раз не везет с нашим отелем! Ведь это он приезжал в мою смену, когда дрались эти две русские женщины! Он боится, что сейчас они опять подерутся в его машине!

И Ольга вспомнила, что именно этот служащий утром после открытия показывал коллеге, как одна тащила другую за волосы, зажав ей рот.

– Так бывает… – Ольга не нашла других слов от неожиданности.

– Конечно, мы южане. У нас тоже все бывает. Но мы думали, что раз у вас всегда снег, то вы спокойные, как шведы. Теперь это все обсуждают. – Он обвел рукой вокруг, имея в виду то ли ближайшие деревушки, то ли весь юг, то ли всю планету.

Ольга слышала, что своим главным недостатком итальянцы считают лень и любовь засунуть всюду нос и посплетничать. Они не понимают, что такое частное пространство, и маленький город здесь функционирует как единый организм, в котором все клетки контролируют каждую по отдельности.

Внешне это выглядело как милая свора болтливых детей, но Ольга была интровертна, и ей требовались прокладки между собой и даже близкими людьми. До конца она не раскрывалась никому, даже подруге в момент жалоб, даже детям.

Ей потому и нравилось заниматься водой, что, сидя в своей раковине, она давала воде затекать внутрь и приносить с собой силу и энергию. Ольга очень уставала от фестиваля, на который собралось столько демонстративных людей, чтобы каждый день разыгрывать новый спектакль.

– Мы все останемся здесь и будем звонить им каждые двадцать минут! – дикторским голосом объявил Шиковский. – Это наш долг!

– А Бабушкин сыграет нам на рояле, – добавила Вета.

Все изумленно обернулись на нее. Но Шиковский перехватил удар:

– Правильно! Как в анекдоте… Но только «медленно и печально»!