– Вот вы говорите глобализация? А я хочу вам сказать, Ашот, что такого, как у нас на экране, нет нигде! – Сулейманов никак не мог переключиться с дискуссии даже на крашенных лаком ежиков. – Вот вам пример! Телеканал Берлускони взял для репортажа всего шесть секунд из программы нашего Аркадия Мамонтова, показанной в восемь часов вечера по государственному каналу «Россия». Так вот, после показа этих шести секунд уволили всю редакцию, чтобы зрители не подали на канал в суд! А у нас это идет круглые сутки! Какие уж тут ежики…

На мастер-класс Ашота Квирикяна пришли поужинав, но даже не переодеваясь. Побросали в номерах пакеты, соприкоснувшиеся с национальным археологическим достоянием, и упали на стулья.

Ашот Квирикян показывал свой новый фильм. Точнее, новый фильм по его сценарию, снятый его женой. Куколка сидела в первом ряду, сверкая свежекупленными шмотками.

Рядом с Ольгой сел Бабушкин в новых модных очках.

– Какая у вас крутая оправа, – не выдержала Ольга.

– Очень неудобная. Пришлось купить. Любимые очки в море потерял, – небрежно соврал Бабушкин.

Не проясняя, что это было море алкоголя, море Олесиных объятий и Борюсикова насилия при перемещении в сторону Рима.

– Я тоже хочу такую жену, – шепнул он Ольге, кивнув на Квирикяна. – Она хреначится на съемочной площадке, а Ашотик ездит по фестивалям и линялый хвост распускает!

– Каждый режиссер имеет ту жену, которую заслуживает, – опасно пошутила Ольга.

– Именно поэтому у меня жена молодая, красивая. И гениальная! – с нажимом на последнее ответил Бабушкин. – Что бы вы, голубушка, не думали! И еще я хочу быть армянином и, как Квирикян, снимать кино на бабло диаспоры! А я – еврей, и хоть бы одна сионистская сволочь дала мне на фильм хоть один шекель!

– А вы просили?

– Да проси не проси, я своих соплеменников знаю. Если не поешь в израильскую дуду, ты для них антисемит пархатый. А я Израиль терпеть не могу. Одна большая разводка, а не страна. «От шабата до шабата брат наебывает брата», – поморщился Бабушкин. – Про Квирикяна сейчас вам скажу заранее, пока титры идут. Сейчас будут километрами цитаты из Параджанова, какая-нибудь малолетняя девочка, армянские святыни и чарующая пустота…

– А вы видели этот фильм?

– Зачем? Я просто заранее знаю все, что снимет эта семья в ближайшие двести лет!

И не ошибся. Действительно, экран был застелен цитатами из Параджанова. И действительно, главной оказалась интрига маленькой девочки со взрослым дядькой. Ольга, как всякая российская баба, ненавидела «лолитизм» – сначала сама пряталась от домогающихся климактерических мужиков, потом охраняла от них дочку.

– А почему у него такой крен в педофилию? – шепнула она Бабушкину.

– Стареет… – ответил тот, словно сам только что не женился на молодухе.

Ольга никогда не понимала, почему пожилые богемные мужики так часто забывают, что, как в анекдоте, «за совращение несовершеннолетних» – это не тост, а статья Уголовного кодекса. Словно не осознают, что любой «лолитизм» в искусстве в геометрической прогрессии снимает барьеры и завтра развращенными окажутся их дети и внуки.

На экране появлялись знаковые армянские места: зеленые улицы Еревана, площадь Республики, Матенадаран, городской рынок, Цицернакаберд с Музеем геноцида, Ераблур, горы, пляж на берегу Севана.

Даже показалось, что дивно запахло арисой – разваренной пшеничной кашей с курицей, которую армянские хозяйки варят для гостей всю ночь, взбивая и помешивая до однородной массы. А потом подают с жареным луком, топленым маслом и корицей.

Ольга не так давно была на Севане, объявленном зоной экологического бедствия, на конференции. Ирригационное использование воды снизило уровень озера, а отходы предприятий привели к цветению и гибели множества видов рыб. На фестивале, посвященном воде, хотелось бы увидеть в фильме про это.

Но Ашот Квирикян давно был гражданином мира и поселял героев на историческую родину только потому, чтобы богатые армянские эмигранты дали денег на фильм. Ведь снимать голую школьницу можно было в любой стране, кроме консервативной.

– Ну, я вам говорил? – шептал Ольге Бабушкин. – Девчонка-то ничего, трогательная. Слишком много ее голых сисек… Я понимаю, что это чтоб у старых пердунов-спонсоров в эмиграции текла слюна, но должно же быть чувство меры… А этот тупой шкаф? Зачем они его взяли на главную роль? Он не может играть интеллигента, он не умеет есть вилкой и ножом! Он – избяной, нутряной… Эти армяне вообще не чувствуют русских артистов! Смотрите, сколько пустых проходов… И эти бесконечные открыточные панорамы, чтобы у тех же старых пердунов-спонсоров в эмиграции текли слезы!..

– Какой вы жестокий! Вполне симпатичное кино. – Ольга внутренне была согласна с ним, но уж очень не любила взаимные обливания киношников помоями.

– Увидите, он потащит эту этнографическую патоку на фестивали и получит кукиш! А знаете почему? Потому что нет геев, нет замученных вымирающих народов, нет обсера России! А без этого теперь западных премий не дают!

– Серьезно?

– Увы! Хоть будь ты трижды Феллини Бергманович!

– Перестаньте шептаться, вы мешаете смотреть фильм! – цыкнули на них сзади рублевские.

Когда зажгли свет, Ашот Квирикян торжествующе предстал перед аплодисментами, поглаживая бороду.

– Потрясающе! Грандиозно! Это большое кино! Какие актерские работы! Какой видеоряд! Ах, как я люблю Армению, словно там побывала! Это «Оскар», это чистый «Оскар»! Сегодняшний вечер незабываем! Ради одного этого стоило ехать в Италию! – лепетали дамы.

– Я придумывал этот фильм всю жизнь, это мой «Амаркорд». – Ашот Квирикян таял в кольце восторгающихся женщин как мороженое, и подмигивал сияющей Куколке.

– «Амаркорд»? А что, разве «Амаркорд» сняла Джульетта Мазина? – умыл его народный кинокритик Сулейманов.

– Так ведь я сначала воспитал жену, а теперь пожинаю лавры, – выкрутился Ашот Квирикян.

– А вы ее из детдома взяли? – не унимался Сулейманов.

– Вы прямо скажите, что вам не нравится мой фильм! Это продолжение нашего разговора в ресторане?! Вот им всем нравится, вам – не нравится! – Ашот прислонился к толпе дам и обнял двух, стоявших к нему ближе всех.

– Я не сказал, что не нравится, но, на мой взгляд… это не армянская девочка! Французская, американская, русская, какая угодно, но не армянская! – Сулейманов сидел какой-то потухший, словно его оскорбили фильмом. – Я готов согласиться, что армянская девочка может влюбиться в мужчину. Но она будет вести себя не так… и общество вокруг нее тоже будет вести себя иначе. А это… это профанация…

– Что вы знаете об армянских девочках? – Ашот оттолкнул дам и встал в свой полный огромный рост перед столом с крохотным критиком Сулеймановым. – В Армении кинематограф всегда был мужской! Он никогда не обращался к образу армянки. А она стала другой! Новой! Но вы не хотите этого знать!

– Как простой обыватель, я скажу, что это великолепное кино! Я плакала и смеялась! – встряла Наташа жалобным голосом.

– Хорошие девочки берут в кино попкорн, плохие – презерватив, умные – губную помаду, – громко съязвил Бабушкин.

– И тебе тоже не нравится? Понимаю! – резко обернулся к нему Ашот Квирикян.

– Я плохо разбираюсь в кино… – пошутил Бабушкин, снял очки и начал демонстративно протирать их салфеткой. – И плохо вижу в новых очках!

Столпившиеся вокруг Квирикяна дамы кидали на Бабушкина испепеляющие взгляды.

– Как вам сказать, Ашот, чтоб вы поняли, хотя вы человек умный и все понимаете! Опасно, когда кинематографисты делают из национальности профессию! Ездил я на ваш «Золотой абрикос» в Ереван, там каждый фильм, примерно как ваш, называется «Я – армянин. Поняли?». – Было видно, что Сулейманов искренне страдает. – Ездил на украинский фестиваль – то же самое, сплошной «голодомор-хохлопотоп»! Про наших уже и не говорю! Либо Голливуд для бедных, либо ложки-матрешки! Где кино? Дайте мне кино, а не приятный отчет об освоении бюджета!

– А что вы на меня так наехали? Вам больше некого в нашем кино критиковать? – начал защищаться Квирикян. – Вы, когда через день в жюри сидите, вам, кроме меня, некому это сказать?