Отец Рози начал было протестовать, но его прервал приход Бенни Кейна, в руках у которого была точно такая же панда, какую подарил Дино. Оба мужчины посмотрели друг на друга. Бенни первый нарушил неприятное молчание:

— Эти подонки в магазине Джордана сказали, что отдают последний экземпляр, и сняли его с витрины.

— Я тоже получил игрушку с витрины, — сказал Дино. — У меня оригинал, а у тебя копия, — добавил он.

Рози поспешила взять подарок из рук свекра:

— Спасибо, папа. Как здорово — две панды. Я поставлю их по обеим сторонам двери. Они будут как часовые на посту.

Маленькой Дженнифер Кейн было четырнадцать месяцев, когда она произнесла свои первые слова. К двум годам она уже значительно расширила словарь и могла составлять предложения, однако никак не выговаривала свое имя Дженнифер. У нее получалось что-то похожее на Джаффи. Это имя приклеилось к ней, и вскоре все начали звать ее Джаффи. Так ребенком она впервые настояла на своем желании.

— Мой красивый ангелочек, — называл ее Бенни Кейн.

— Красивая куколка, — говорил Дино, качая ее на коленях.

— Папочкина драгоценная красавица, — мурлыкал Майер, обнимая ее утром и перед сном.

— Мама очень любит свою красивую девочку, — повторяла Рози десятки раз на дню.

Четверо взрослых людей, определявших существование Джаффи, были чрезвычайно экспансивны в своих похвалах и обожании. Возможно, это не проявлялось бы в такой степени, если бы Рози родила еще одного ребенка, но этого не случилось. Кстати, и она, и Майер тоже были единственными детьми в своих семьях и потому надеялись уберечь Джаффи от такого испытания.

В 1895 году, когда Бенни Кейну было тринадцать, он уже знал разницу между мошенниками и обычными людьми — у мошенников водились деньги. Они часто собирались в задней комнате в кондитерской дяди Джейка на Мэртл-стрит в бостонском Вест-Энде. Они носили шелковые рубашки, имели большие золотые карманные часы и пачки банкнот.

— Ты думаешь, они зарабатывают эти деньги? — спрашивал отец у Бенни. Ты думаешь, мой брат Джейк так ладит с копами, потому что регулярно ходит в церковь и является добропорядочным гражданином?

Руки, плечи и бедра Бенни были налиты крепкими мускулами. Шесть лет он разносил молоко по всей округе каждое утро, с самого рассвета таская ящики с бутылками вверх и вниз в квартиры на четвертом или пятом этаже, поднимая и снимая их с фургона мистера Полянского. Но он был низкорослым, всего пять футов, и от преждевременного созревания выглядел нескладным — чего никак нельзя было сказать о его лице. У Бенни были прекрасные, почти аристократические черты, которые сложились практически с самого рождения. Это не было обманчивым впечатлением, мальчик действительно был смышленым и обаятельным.

Когда Бенни посмотрел на отца и покачал головой, ясно было, что он отвечал искренне:

— Нет, я так не думаю. Мне все понятно относительно дяди Джейка. Когда копы появляются здесь, он платит им как положено, и потому они оставляют его в покое. Разве не так? — Верно, — согласился отец. — Он мой брат, но я не могу этого отрицать. Однако скажи мне, Бенни, почему ты крутишься здесь, зная о том, что происходит? Почему мой единственный сын, мой единственный ребенок, мой ангел сшивается среди мерзких мошенников?

— Я не общаюсь с ними, папа. Я только хожу к дяде Джейку, когда мистер Полянский посылает меня.

— Чтобы сделать ставки. Хаем Полянский делает ставки на боксеров, не так ли?

Бенни кивнул:

— Время от времени. А иногда на другую чепуху, такую, как номера в нелегальной лотерее. Каждую неделю объявляется победивший номер. Мистер Полянский всегда ставит на одну и ту же комбинацию: 3468.

— Кто определяет победивший номер? — спросил отец с любопытством, хотя относился к азартным играм весьма отрицательно.

— Шломо Корнблюм. Он тянет номера из шляпы по пятницам перед заходом солнца, — поспешил добавить Бенни.

— Шломо! Этот проходимец! Должно быть, Полянский сошел с ума. Ручаюсь, в шляпу кладут только те номера, которые должны выиграть по желанию Шломо.

— Я тоже так думаю, — согласился Бенни.

— Поскольку Полянский так глуп, пусть сам делает эту грязную работу. Я скажу ему об этом.

Бенни на какое-то время уставился в пол, а затем устремил на отца взгляд своих честных серых глаз:

— Папа, многие парни желали бы иметь мою работу. Мне не хочется терять ее.

— Да, — согласился отец после некоторых раздумий. — Мы тоже не хотим, чтобы ты потерял работу, потому что ты должен поступить в колледж, Бенни. Ты должен стать человеком. Адвокатом. Бенни, ты слушаешь меня?

— Да, папа, слушаю.

Бенни старался следовать наставлениям отца, но иногда, зажав в руке десять центов мистера Полянского, он должен был подолгу стоять в задней комнате кондитерской, пока кто-нибудь не заметит его. В конце концов Большой Мойша Лендлер или Толстый Йоссел удосуживались обратить на него внимание.

— Хочешь сделать ставку, парень?

— Да. Для мистера Полянского. Десять центов на то, что Джон Салливан победит завтра вечером.

Мойша Лендлер удовлетворенно хмыкнул и протянул ладонь:

— Давай деньги, парень, да сбегай к Финкелю и принеси мне сандвич. — Он достал из кармана золотые часы. — Ставлю пять центов, что ты не справишься с этим за пять минут.

Гастроном Финкеля находился в двух кварталах на Джой-стрит, и Бенни выполнил поручение за четыре минуты двадцать семь секунд, а когда Мойша Лендлер дружески похлопал его по руке, протянув пять центов, Бенни почувствовал себя взрослым и стал, как ему показалось, членом какого-то тайного общества.

Оказывать небольшие услуги людям в задней комнате кондитерской стало для него обычным делом. Иногда Бенни зарабатывал дополнительно двадцать или тридцать центов в неделю, выполняя поручения Мойши, Иоссела или Шломо. Он не мог отдать их родителям, так как не осмеливался рассказать, откуда эти деньги. Бенни прятал их в стеклянный кувшин, стоящий в углу на кухне позади его кровати. Когда ему исполнилось шестнадцать и он перешел на второй курс бостонской английской средней школы, у него уже была накоплена невероятная сумма — тридцать шесть долларов и семьдесят центов. Таким образом, он был почти богачом, когда встретил Зельду Басе.

Бенни впервые увидел ее около булочной Басса на Седар-стрит, куда пришел в воскресное утро купить несколько батонов. Он делал это уже в течение нескольких лет, но никогда не видел здесь раньше худенькой девушки с очень темными волосами и глазами, сидящей на складном стуле перед магазином. Бенни остановился и посмотрел на нее.

— Привет, — сказала она.

— Привет. Ты новенькая?

— О нет. Я живу наверху. Я Зельда Басе, и это булочная моего отца, но я не могу спускаться очень часто.

Просто сегодня такое чудесное утро…

— Почему ты не можешь спускаться? — Бенни имел склонность всегда задавать прямые вопросы, что поощрялось его учителями в школе. — Тебя держат взаперти?

Она заливисто засмеялась.

— Нет, конечно, меня не держат взаперти. Но… — Она приподняла подол длинного в голубую и белую полоску платья. Только чуть-чуть, чтобы он смог увидеть съемные ботинки и ортопедические скобы. — Папе трудно спускать меня вниз через два пролета.

Бенни стало плохо, но не от отвращения, а от жалости. Вид этих кожаных и металлических приспособлений, охватывающих обе ее ноги, был неприличным и казался кощунством.

— Сожалею, — прошептал он.

Зельда пожала плечами:

— Я тоже, но ничего не поделаешь. Я подхватила полиомиелит несколько лет назад.

Следующие три воскресных дня она поджидала его, когда он приходил покупать хлеб, и они болтали некоторое время, а когда Бенни приходил домой, он чувствовал себя одновременно счастливым от того, что поговорил с Зельдой, и ужасно подавленным от того, что она калека и жизнь ее так ужасна. На четвертый выходной ее не оказалось перед магазином.