— Но...

— «Но» еще какие-то, — перебивает Персик. — Это мой праздник. И я желаю огромный стейк, желаю войти в «Копа» с красивой телкой под ручку и услышать песню Вика Дэймона, а потом желаю самую красивую задницу в мире и трахаться, пока у меня член не обдерется...

— Подумай, как это будет выглядеть, Джимми.

— Мой член!

— То, что ты притащишь на вечеринку пять шлюх! — Сол бесится: когда же Джимми Персик уймется, перестанет думать только о траханье, если он вообще когда-нибудь перестанет. Парень — настоящий баламут. Ты надрываешься, яйца рвешь, чтоб урегулировать какое-то дело, а потом этот жирный тупой козел отчебучивает номер: вызывает пять шлюх самолетом из дерьмовой Калифорнии. Ему только этого и не хватало — пятерки девок в комнате, где им совсем незачем находиться. Пятерки ни в чем не повинных хреновых посторонних.

— А что Джон про это думает?

— Джон думает — это моя вечеринка.

Вот именно, мысленно добавляет Персик. Джон — чувак старой закалки. Джон — классный, не то что этот хренов старый зануда, который теперь стал их боссом. Джон был, как положено, благодарен, что я веду себя как настоящий мужчина и принимаю то, что мне грозит, не пытаясь организовать сделку с прокурором, чтобы скостить срок, не называю никаких имен. А тем более его.

Что думает Джон? Джон оплатит все расходы.

— Все, что пожелаешь, Джимми! Все! Это твоя ночь. За мой счет.

А Джимми желает «Спаркс Стейк-Хаус», «Копа» и эту девчонку, Нору, самую красивую, самую сладкую из всех, какие у него были. Попка у нее будто спелый персик. Он никак не мог выбросить ее из головы. Поставить ее на карачки и отодрать сзади, так чтобы эти ее персики ходуном ходили.

— О'кей, — бурчит Сол. — Ну может, встретимся с девками в «Копа» после «Спаркса».

— Ни хрена.

— Джимми...

— Что?

— Сегодня вечером у нас очень серьезный бизнес.

— Знаю.

— Ну то есть серьезнее не бывает.

— Вот потому, — говорит Персик, — я и вечеринку хочу устроить серьезную.

— Послушай, — Сол ставит точки над «i», — я отвечаю за безопасность на этом...

— Ну и постарайся, чтоб я был в безопасности. Вот и все, что от тебя требуется, Сол, а потом забудь про все, о'кей?

— Мне это не нравится.

— Ну и пускай. Пошел бы ты. Веселого тебе Рождества.

Ага, думает Сол, кладя трубку.

И тебе, Джимми. Веселого Рождества.

А уж сюрпризец я тебе припасу.

Под елкой лежит несколько пакетов.

Хорошо, что деревце маленькое, потому что подарков немного: с деньгами напряженка, и все такое. Но Кэллан купил в подарок Шивон часы, серебряный браслет и несколько свечей с ванильным ароматом, ей они нравятся. Есть несколько пакетов и для него: похоже, в них одежда, какая ему нужна: новая рабочая рубашка, может, и новые джинсы.

Милое, скромное Рождество.

Они планировали пойти к полуночной мессе.

А утром открыть подарки, попробовать приготовить индейку, сбегать на дневной сеанс в кино.

Но теперь ничего не будет, думает Кэллан.

Сейчас — нет.

В общем, так и так все должно было раскрыться, но получилось быстрее, потому что Шивон наткнулась еще на один пакет, который он запрятал далеко под кровать. Вечером он пришел с работы рано, Шивон сидит у окна, а у ее ног — коробка.

Она включила огоньки на елке, и они помаргивают красным, зеленым и белым позади нее.

— Что это? — спрашивает она.

— Как ты нашла?

— Вытирала пыль под кроватью. Так что это?

Это — шведский пистолет-пулемет «Карл Густав» девятого калибра. Со складывающимся металлическим стволом и магазином на тридцать шесть патронов. Хватит, чтобы выполнить работу. Номера спилены, проследить оружие невозможно. Со сложенным стволом всего двадцать два дюйма в длину, а вес — восемь фунтов. Донесет коробку, будто рождественский подарок, а потом коробку бросит, а оружие спрячет под куртку.

Оружие принес Сол.

Ничего этого Кэллан ей рассказывать не стал. А сказал глупое и очевидное:

— Тебе этого не полагалось видеть.

Шивон горько засмеялась:

— Я подумала, это подарок для меня. Даже чувствовала себя виноватой, когда открывала коробку.

— Шивон...

— Ты опять вернулся к прежнему, да? — Серые глаза смотрят холодно и твердо. — Ты берешься за новую работу.

— Мне приходится.

— Почему?

Кэллану хочется рассказать ей все. Но он не может позволить, чтоб она тащила на себе этот груз до конца жизни. Он говорит:

— Ты все равно не поймешь.

— Нет, я пойму, — возражает она. — Я ведь с Кашмир-Роуд, не забыл? Из Белфаста. Я выросла, наблюдая, как мои братья и дядья уходят из дому с маленькими рождественскими коробками, идут убивать людей. Я видела пулеметы под кроватью и раньше. Потому-то и уехала — меня уже тошнило от убийств. И убийц.

— Вроде меня.

— Я думала, ты переменился.

— Я и переменился.

Она ткнула в коробку.

— Мне приходится, — повторил он.

— Но почему? — недоумевает она. — Что есть такого важного, ради чего стоит убивать?

Ты, думает он.

Ты...

Но он ничего не говорит.

— На этот раз, когда ты вернешься, меня здесь не будет.

— Я не вернусь. Мне придется на какое-то время уехать.

— Господи! А мне ты собирался сказать? Или просто взял бы и уехал?

— Я хотел просить тебя поехать со мной.

И это правда. У него два паспорта и билеты. Он выуживает все со дна ящика стола и кладет поверх коробки у ее ног. Шивон до документов не дотрагивается. И даже не смотрит на них.

— Значит, так? — говорит она.

Голос внутри него вопит: «Скажи же ей. Объясни, что поступаешь так ради нее, ради нас обоих. Умоляй уехать с тобой». Кэллан порывается было сказать, но... не может. Шивон ни за что не простит себя потом за то, что стала частью этой его жизни. И его никогда не простит.

— Я люблю тебя, — выдавливает Кэллан. — Очень сильно люблю.

Шивон встает с кресла.

Подходит к нему близко:

— А я не люблю тебя. Любила, но теперь больше нет. Я не люблю того, кем ты становишься. Убийцу.

— Ты права, — кивает он.

Кэллан, пройдя мимо нее, сует в карман билет и паспорт, закрывает коробку и закидывает ее на плечо.

— Ты можешь жить тут, если хочешь, — говорит он. — Оплачено вперед.

— Я здесь жить не могу.

Хорошая все-таки была квартира, думает он, оглядываясь по сторонам. Самое счастливое, самое лучше место в его жизни. Место и время с Шивон. Кэллан стоит, стараясь найти слова, чтобы высказать ей это, но ничего не получается.

— Убирайся! Ступай, убей кого-то там. Ты ведь для этого уходишь?

— Да.

Кэллан выходит на улицу, там льет как из ведра. Поливает холодный, ледяной дождь. Подняв воротник, он смотрит на окно.

Видит — Шивон все еще сидит там.

Сгорбясь, спрятав лицо в ладони.

А позади нее помаргивают красным, зеленым и белым огоньки на елке.

Ее платье искрится под электрическим светом.

Расшитый сверкающими чешуйками красно-зеленый лиф.

Платье самое рождественское, одобрила Хейли, очень сексуальное.

Tres décolleté [73].

Джимми Персик не может удержаться и все запускает глаза за вырез ее блистающего платья.

А во всем другом, вынуждена признать Нора, он ведет себя вполне по-джентльменски. Выглядит на удивление пристойно в серо-стальном костюме от Армани. Даже черная рубашка и галстук не кажутся такими уж кошмарными; отдает мафиозным шиком, но не так уж чтобы.

Да и ресторан... Нора думала увидеть какую-то разудалую оглушающую сицилийскую вульгарность. Но «Спаркс Стейк-Хаус», несмотря на претенциозное название, оказался отделан сдержанно и солидно. Интерьер в английском стиле не в ее вкусе — на стенах, обшитых дубовыми панелями, гравюры со сценами охоты, — но все равно совсем не то, чего она ожидала от вечеринки гангстеров.