— Пожалуйста, — отвечаю я.
Теперь все безразлично. Рожицын так Рожицын. Он продолжает стоять в дверях и говорит:
— Мне тогда было неудобно спорить с вами при всех, Андрей Васильевич. Но мне было очень обидно. Вы меня обманщиком каким-то выставили, очковтирателем. А что я, в сущности, сделал?
— Вы давали неправильные отчетные данные, — устало сказал я.
— Формально да, — согласился Рожицын, — ко ведь это только формально. Я ни в чем не обманул государство. Просто в течение нескольких дней я, учитывая наше отчаянное положение, поддерживал у рабочих иллюзию продуктивной работы. Я… — Он вдруг полез в карман и вытащил свою книжечку.
Это решило все. Я снова, как тогда, на планерке, почувствовал неприязнь к этому человеку.
— Послушайте, Рожицын, — сказал я, — откуда вы это знаете?
— Что именно? — недоуменно переспросил он.
— Ну вот насчет иллюзий, — это слово как-то зацепилось в моем сознании. — По-моему, вам лет не больше, чем мне. Какого вы года? Двадцать девятого? Я так и думал. Откуда же в вас эта мудрость?
Он пожал плечами.
— Я не понимаю вопроса…
— Неправда, понимаешь! — резко возразил я, переходя на «ты». — Впрочем, могу объяснить. Я спрашиваю: почему ты уверен, что людям нужны иллюзии? Где ты это вычитал? Об этом никогда не писали в газетах. Никогда не говорили на собраниях. Этому не учили в институте. А ты вот знаешь. Откуда?
Рожицын посмотрел на меня как-то исподлобья. Потом улыбнулся и тихо проговорил:
— Жизнь, Андрей Васильевич, она научит.
— Жизнь?! — воскликнул я. — А что ты знаешь О жизни?
Мне хотелось сказать Рожицыну, что он скучный, равнодушный человек, маменькин сынок, но с этакой практической хваткой… Я знаю, есть такие люди, обычно они живут долго, очень долго, но жизнь ничему не учит их, не воспитывает никаких чувств, не развивает никаких способностей, кроме одной: обходить «острые углы». У таких людей есть всегда наготове тысяча и один способ облегченного решения любой задачи, любой проблемы, одним умелым росчерком пера, одной внешне законной махинацией они разрубают любые гордиевы узлы любых трудностей, создают видимость решения, ничего не изменяя по существу.
Рожицын не будет ломать себе голову над тем, как достать цемент или обойтись без него, но всегда сумеет сделать так, чтобы ни нехватка цемента, ни любое другое производственное затруднение не оказало бы никакого влияния на его личную судьбу, на собственное благополучие. Такие люди умеют «отчитываться»! Пусть произойдет авария, стихийное бедствие, землетрясение, наводнение, они сумеют в своих «отчетах» создать иллюзию невредимых домов и мирно текущих вод.
Все это я хотел сказать Рожицыну, но произнес одну только фразу:
— Ах, вон оно что, жизнь! Две правды — так, что ли?
— Я… я вас не понимаю.
— Куда тебе! Ты опоздал немного. У нас туг был один такой, Крамов, — учитель по этому предмету….
Я подошел к Рожицыну почти вплотную.
— Рабочим не нужны твои иллюзии, слышишь? — громко сказал я. — Они люди дела и верят в то, что делают. Запиши это в свою книжечку!
Он поспешно сунул книжку в карман.
— Если б я знал, что получится такой разго-Еор… — Рожицын безнадежно махнул рукой. — Я к вам от чистого сердца пришел. Объяснить…
— А ну, покажи мне свое сердце!
На этот раз Рожицын посмотрел мне прямо в глаза с неподдельным недоумением. Потом пробормотал:
— Ну… простите. — И пошел к двери.
— Подождите! Рожицьн обернулся.
— Как, по-вашему, — спросил я, глядя на него в упор, — в чем смысл нашей жизни? Для чего мы живем?
Я ожидал, что он не поймет вопроса, или смутится, или просто пожмет плечами. Но Рожицын ответил немедленно, так, как сказал бы мне, который час или сколько породы вынула его смена:
— Для строительства коммунизма. — Он помолчал секунду и добавил: — Под руководством партии.
— Хорошо, — усмехнулся я. — Идите. Он ушел.
Я снова остался один. И вдруг я понял, что мне надо идти туда, к геологам. Идти, несмотря на поздний час, увидеть Ирину, все рассказать ей и попросить сделать анализы не откладывая. Я посмотрел на часы: двенадцатый. Все равно надо идти. Может быть, она еще не спит. А то уйдет или уедет куда-нибудь с утра, и я не успею ее ни о чем предупредить…
…У палаток геологов было пустынно, но в двух из них горел свет, и узкие белые полосы падали на снег. Одна из освещенных палаток была та, в которой жила Ирина.
Подошел к этой палатке. Прислушался. Я знал, что Ирина жила не одна, в тот раз я видел в палатке вторую кровать. Но ни одного звука не проникало ко мне через утепленный брезент палатки. Тогда я чуть приоткрыл полог…
Ирина сидела на корточках у маленькой железной печки и сосредоточенно смотрела на огонь. Дверца печки была открыта, и красный отблеск пламени падал на ее лицо. Я тихо окликнул ее. Она вздрогнула, поспешно встала, откинула полог палатки и увидела меня.
— Вы? — В голосе Ирины прозвучали удивление и, как мне показалось, радость. — Заходите! — уже совсем тихо сказала она и протянула мне руку.
Я вошел и тотчас же понял, почему Ирина говорит так тихо. На второй кровати спала какая-то девушка. Я не видел ее лица, оно было обращено к брезентовой стенке палатки, я видел только волосы, разметавшиеся на подушке.
— Простите, Ирина, что так поздно, — сказал я шепотом. — Но мне надо сообщить вам кое-что очень важное…
— Да?! — поспешно отозвалась она. — Сейчас, сейчас… Мы выйдем, тут Лена спит… Я только полушубок накину…
Она заметалась по палатке. На одном из столбов, поддерживающих палатку, висел ее полушубок, но она, видимо, не замечала его. Казалось, что Ирина смущена моим приходом. Она вела себя так, будто я застал ее врасплох. Поэтому я не решался указать ей на полушубок: этим я только доказал бы, что обратил внимание на ее непонятную растерянность. Наконец Ирина увидела его…
Мы вышли из палатки. Светила луна. Сугробы снега походили на маленькие горы. Ветер сдувал снежную пыль с их вершин. Сугробы и огромные, полу занесенные снегом валуны — вот что окружало нас. Я вспомнил, как когда-то стоял вот так же ночью, окруженный сугробами. Тогда я тоже был не один. Светлана была рядом со мной… Нет! Не буду думать об этом.
— Ирина, — сказал я, — еще раз простите, что так поздно! Но я всего на несколько минут. Суть в том, что нам очень срочно нужны те анализы. Дело внезапно приобретает большой практический интерес. Если результаты будут благоприятны, нам, может быть, удастся применить новый метод крепления. Тогда надобность в цементе почти отпадет. Я и хотел вас просить сделать анализы побыстрее, не откладывая…
Ирина ответила не сразу. Наверное, у нее было много срочной работы на ближайшие дни.
— Конечно, — продолжал я, — у вас есть другие дела, но я хотел вас просить, чтобы вы занялись анализами завтра же, с утра. Боялся, что не застану вас завтра, если сейчас не предупрежу. Конечно, я понимаю, врываться ночью, когда все спят… Но я видел в щель, что вы не спите, одна и не заняты…
— Я была не одна.
— Да, но ту спящую девушку я тогда не заметил.
— Я не о ней… У вас никогда так не случалось, что вы думали о чем-то важном-важном, и казалось, что рядом кто-то есть… совсем рядом?
— Простите, если оторвал вас от хороших мыслей, — сказал я, — вы правы. Иной раз так хочется, чтобы все, о чем думаешь, сбылось…
Она молчала. Было холодно, но на лицо Ирины, казалось мне, все еще падает тот красноватый отблеск.
— И что же? — внезапно спросила она.
— Анализы, которые нам необходимы… — начал было я.
— Анализы? — переспросила Ирина. — Да, конечно. Я все поняла. Хорошо. Это все?
— Да, — недоуменно ответил я, — это все. Еще раз простите.
Она кивнула, повернулась и молча пошла к палатке. Ни разу не обернулась. Приподняла полог. Узкий светлый прямоугольник возник на желтом от лунного света снегу и исчез.
…Через три дня анализы, сделанные Ириной, подтвердили высокую крепость наших пород. Мы получили также все данные об их напластованиях. Только тогда я решился рассказать о нашем замысле Павлу Харитоновичу Трифонову. Он ничего не слышал раньше о штанговом креплении. Попросил дать прочесть те самые статьи. Прочел на следующий же день. Мы договорились, что я в виде опыта попытаюсь установить одну такую штангу, а после этого уже подниму вопрос о новом методе перед руководством комбината. Мы еще некоторое время не расставались, после того как разговор был закончен. Я смотрел в глаза Трифонову, и он внимательно глядел на меня. В те минуты я мысленно спрашивал его: «Стоит ли начинать все это старый друг? Я ведь и сам не уверен в успехе. Мне просто страшно подумать, какие, наверное, придется приложить усилия, чтобы убедить все вышестоящие инстанции, начиная с дирекции комбината, разрешить нам этот эксперимент. Но что делать? Спокойно наблюдать, как. простаивают рабочие? Как нарушаются все планы строительства туннеля? Ты когда-то сказал, старик, что я с бою взял тот, такой трудный год жизни. Что же мне делать теперь? Уйти в кусты?»
