Он вытащил из кармана маленькую, блестящую, серебристую, почти плоскую коробочку, открыл переднюю крышку, потыкал пальцами, потом поднес одним краем к уху, а другим ко рту и заговорил.

– Да, начинайте без меня. Нет, никак не получается. Не могу. Не забудьте повторить коду. Ну все, привет.

Аврора с изумлением смотрела на него, лихорадочно пытаясь понять, с кем и каким образом он разговаривает. Одновременно она старалась скрыть свое замешательство, догадываясь, что загадочный предмет, вероятно, будет не единственным неизвестным ей предметом.

– И вы уверены, что они вас послушают? Что услышат?

– Что Вы хотите сказать, мадам, было бы странно, если бы они меня не услышали. Мои музыканты слышат, даже когда я говорю очень тихо. А Вам известно, – тут он понизил голос и посмотрел на нее, – что когда я сержусь или волнуюсь, я говорю очень тихо. На то они и музыканты, тут он рассмеялся, чтобы все слышать. Вот Паганини, говорят, слышал то, что тихим голосом говорили за стеной. Хотя, Бетховен оглох, это не помешало ему творить.

– А Шопен говорил мне, – Аврора хотела что-то добавить, но осеклась.

Музыкант странно посмотрел на нее.

– Какая вы однако фантазерка.

– У меня сегодня странное настроение, не обращайте на меня внимания. Я будто бы раздваиваюсь. Только мгновение назад меня смутил предмет, который Вы вытащили из кармана, и потому я задала Вам этот странный вопрос. Сейчас затмение прошло, и я понимаю, что это обычный мобильный телефон. Я, Наталья, знакома с Вами с детства, знаю, что вы музыкант от Бога, но представьте себе, я даже не помню как Вас зовут.

– А Вы не забыли, что я играю на альте?

– Нет и потому буду звать Вас Альтист, я помню многое, а сейчас мне кажется, что помню то, чего со мной никак не могло происходить. Например, что я была знакома с Шопеном.

– Может вы еще скажете, что были знакомы с абстракционистами? Сейчас здесь выставка, в которой они были заявлены, и я никак не могу выбрать время, чтобы посмотреть их. Не хотите мне составить компанию?

– С удовольствием.

– К тому же очень интересно посмотреть с вами их нетрадиционные творения. Вы так эмоциональны и искренни. И для меня Вы вроде камертона, которым можно проверять истинность произведения. По крайней мере всегда были такой. Сейчас уж и не знаю чего от Вас ждать. Вы совсем другая. Какая-то чужая, хотя по сути та же. Вы же видите я даже не рискую перейти на ты.

Аврора молча шла рядом. Мимо них по проезжей части мчались машины. Она застыла на мгновение, вглядываясь в новый, незнакомый для нее мир. Чувство раздвоенности не покидало ее. Они пешком дошли до двухэтажного просторного строения. В помещении было тепло. Они разделись и сдали верхнюю одежду в гардероб. Аврора сняла длинное манто и осталась в бархатной темно-синей блузе . Маленькие пуговки, сделанные из прозрачного граненного темного синего стекла, змейкой струились по блузе. Юбка была серая прямая из фланели. Обувь была под стать осенней, капризной погоде: серые ботинки из мягкой кожи с высокой шнуровкой. Альтист одобрительно покачал головой.

– Даже если не получу никакого удовольствия от кубистов-абстракционистов, прости мне мое невежество, на тебе мой глаз всегда может отдохнуть.

Он незаметно перешел на «ты». Они поднялись на лифте на второй этаж. Стены салона, в котором были выставлены картины, были затянуты черным бархатом.

– Почему такая траурная атмосфера, – Альтист сказал это достаточно громко и на его голос обернулась дама. По возмущенно поднятым бесцветным бровям можно было угадать в ней тонкую ценительницу абстрактного искусства.

– Любая драгоценность выигрывает от соседства черного бархата, Вам артисту – это должно быть хорошо известно. – Аврора попыталась сгладить возникшее недоразумение.

Она пошла вперед, и Альтист последовал за ней. Впечатление от картин у Авроры было скорее странное. Она остановилась перед полотном, называвшимся «Портрет женщины в голубом». У этой женщины было два носа, глаза были расположены на разных уровнях и голубой была не ее одежда, а она сама. Перед картиной стояло несколько человек, разглядывавших ее с разных сторон. Аврора также отошла на несколько шагов, в надежде увидеть что-то, что позволило бы ей убедиться, как и другим зрителям, в несомненной ценности этой картины. Альтист обернулся к Авроре с полуулыбкой.

– По-вашему портрет похож на женщину, пусть голубого цвета? Вы не находите, что если бы к несчастью для этой женщины, она и в самом деле была такой, как ее изобразил автор, то я не думаю, что какой-либо художник, даже очень плохой, мог бы вдохновиться подобной моделью.

– Я не согласна с Вами. – Аврора упорно обращалась к Альтисту на Вы.

– Вы ведь знаете, что прекрасное – это необязательно красивое, прекрасным может быть даже нечто некрасивое изначально. Хотя в этом случае, может, Вы правы. Женщина, возможно, была прекрасной, но вот ее портрет… А знаете, я могу предположить, что художник страдал головной болью, и в момент приступа все вокруг представлялось ему в таком искаженном виде, в том числе и женщина.

– Может быть. Но как ты объяснишь реакцию зрителей, восторгающихся и вдохновляющихся таким портретом. Некоторые, правда не все, искренни, когда говорят, что они в восторге от такой картины.

– Друг мой, Вы же музыкант, и Вам должны быть известны тонкие струны человеческой души. Сначала полное неприятие того, что необычно и не отвечает привычным представлениям, потом любопытство и желание понять и наконец восхищение и чем непонятнее, тем больше восторг.

– Боже мой, Натали ты такой тонкий психолог. А еще каких-нибудь пять лет назад ты казалась мне прелестной ветреницей и тогда мне совсем не хотелось обсуждать достоинства и недостатки нарисованной женщины, а хотелось совсем другого. – Он подошел к ней вплотную. Мне хотелось…

– Молодой человек, Вы загораживаете картину, – все та же женщина с совершенно бесцветными бровями возникла у них за спиной.

– Я предлагаю оставить любоваться этими чудесными картинами таких же чудесных ценителей, а тебе Натали могу предложить посмотреть у меня самый новый фильм. Кассету мне принесли вчера и уверяли, что ее у нас еще никто не видел, да и за бугром тоже. Натали, не отказывай мне, бог знает когда еще свидимся. Ну и потом фильм потрясающий. Мне сказали, что главный герой вампир. Но не отвратительный, физиологический вампир, а какой-то особенный завораживающий и завлекающий, с длинной родословной. К тому же съемки велись в старинных, настоящих замках, никаких павильонов и декораций. Ты же помнишь, у нас в советское время фильмы были только о счастливом настоящем, ударном труде и еще более счастливом будущем.

– А вы считаете, что так уж плохо, воспевать радость и труд?

– О чем ты, ты же знаешь, что есть свет и тень, а вот про тень вспоминать было даже неудобно. Тебе не хочется смотреть фильм про вампира? Предпочитаешь мелодраму? У меня есть прекрасное вино. Видишь, я помню, что ты предпочитаешь виноградное вино.

– Господин Альтист вы завлекаете меня, наверное, почти также как ваш хваленный вампир свои жертвы. Не сомневаюсь, что он выбирает в основном женщин.

– Как ты догадалась, уже видела этот фильм? Не просто женщин, а загадочных, интересных женщин, таких как Ты, Натали.

– Интересно в чем же моя загадка. Кажется, Вам совершенно точно была известна моя биография до того момента, как я уехала из нашего города. Поверьте, я не так, чтобы очень изменилась, с тех пор. Единственная просьба к Вам, не зовите меня Натали. Зовите меня Авророй.

– Как крейсер, не могу. И почему такая блажь? А ты говоришь, что нет загадки.

– Не знаю, чувствую себя Авророй, но не крейсером, а женщиной.

– Внешне Ты совсем не изменилась, наоборот, стала лучше. Но вот, что за этой оболочкой. Мне очень хочется заглянуть в вашу душу, мадам Аврора.

Они шли обратно по тому же бульвару, обсаженному липами. Аврора подняла глаза, перед ней был щит, на котором красовалось громадное сердце и под ним подпись «Любовь». Ей пришел на ум первый щит с напоминанием монахини о благоразумии, а теперь вдруг ее призывают забыть обо всем кроме любви. Аврора всегда была очень чувствительна к внешним признакам судьбы и старалась не перечить ее ненавязчивым подсказкам. Она немного огорчилась противоречивым, как ей показалось в этот момент, знакам, подаваемым свыше. Самое сложное и самое увлекательное было верно истолковать их. По тому, как складывалась ее дальнейшая судьба, она могла определить насколько верно она поняла интригу собственной жизни. Но когда ей казалось, что течение относит ее в сторону и не дает проявить собственное «я», тогда самые верные признаки не мешали ей поступить по-своему. Она пришла к выводу, что поступки, совершаемые ее вопреки, а не в согласии с внешним миром, вызывали вначале разлад и дискомфорт в существовании ее и близких ей людей, но, в итоге они были решающими в ее жизни. Такое странное противоречие в ее характере: не идти наперекор судьбе и настоять на своем, нисколько не мешало ей, наоборот, являлось пружиной двигающей ее вперед.