Мутант не видел никакой разницы между прошлым, настоящим и будущим. Требовался какой-то темпоральный якорь, который стал бы исходной точкой для восприятия Ван Несса. Насколько же странным должен казаться мир этому мутанту — ведь он вообще не пользуется глазами! Он видит время…

— … живет, а потом возвращается далеко и — стоп… и снова назад, и снова… Вопрос.

— Блестит. Яркие купола. Как далеко они уходят… Вопрос.

— Нет нужного слова. В конце нет ничего. Или, скорее, на повороте. Там, где они поворачивают. Являются, чтобы поискать…

Вопрос.

— Нет нужного слова. Назад и назад в поисках. Вопрос.

— Где они сейчас? Сейчас конец…

Дю Броз задумался. Вид X, раса, создавшая эти купола, удивительный, невообразимый народ, путешествующий во времени и метящий свою дорогу блестящими, потрескавшимися Осечками. Что они искали? Он задумался.

Что-то необходимое им для существования. И найти это не удалось. Против течения времени, вековыми прыжками, обратно в мир, который должен был казаться виду Х таким чуждым. Но конец уже сейчас…

— А этот человек, Билли, которого ты видел прошлой ночью…

«Видел»? «Прошлой ночью»? Для мутанта эти слова ничего не значили. Дю Броз попытался конкретизировать свой вопрос:

— Тот мужчина. Он растягивался в нужную сторону, помнишь? — Как следовало называть расширенное вневременное восприятие Ван Несса воспоминаниями или предвидением… — Уходил дальше всех остальных, исключая сверкающие объекты. Он был более полон.

— Бежит, бежит… я видел, как он бежит. Это была борьба.

— Борьба, Билли? Какая борьба?

— К-к-к-к-как! Слишком краткая, чтобы я увидел… эти огромные машины. О, какие большие, но насколько короткие!

Огромные машины с небольшой продолжительностью жизни. Что это могло быть?

— Шум. Время от времени. Но порой — тишина… и место, где часто жизнь коротка… бег, бег, когда они прибывают… прибыли… прибудут… К-к-к-к-как! К-К-К-ККАК!

Появились первые признаки конвульсий. Дю Броз торопливо сделал парню второй укол и успокоил его гипнотическим внушением. Судороги прекратились, Ван Несс лежал неподвижно, закрыв глаза, и глубоко дышал.

Дю Броз вернулся в свой кабинет, коща Камерон бросал на его стол какие-то бумаги.

— Я пошел домой, Бен, — сказал директор. — Что-то голова побаливает, не могу сосредоточиться на этих проблемах. Но кое-какие я решил. Где Сет? — Он взглянул в глаза Дю Брозу. — Впрочем, неважно. Я…

— Надеюсь, с вами все в порядке?

— Да, — неохотно буркнул Камерон. — До свидания.

И он вышел, оставив удивленного Дю Броза. Неужели Риджли опять добрался до шефа?

Симптомы: головная боль, нервозность, неспособность сосредоточиться…

Дю Броз торопливо пробросал папки с бумагами, ища прежде всего самую важную. Наконец, нашел, однако досье доктора Эмиля Пастора явно не трогали. Может, остальные графики с упоминанием об интересах вне работы…

И там ничего. Хотя, минуточку, — около одной из фамилий виднелся поставленный карандашом крестик.

Эли Вуд, Нижний Орлеан, математик; домашний адрес: 108 Луизиана В-4088; увлечения вне работы: сказочные шахматы…

Никто его здесь не знал, и он испытывал глубокое смирение, вытекающее из факта, что можно вот так просто идти по Дорогам Нижнего Денвера среди людей, не подозревающих, мимо кого проходят. Дороги, забитые военными, и никто даже не взглянул на маленькую, невзрачную фигуру, шагавшую центральным трактом. Это было второе испытание, более трудное, пожалуй, чем первое. Уничтожение символов собственного прошлого прошло опасно легко, породив искушение, ибо теперь он знал, что все вещи — просто иллюзия, и знал, насколько легко было бы проткнуть мыльный пузырь Вселенной.

Умереть он не мог, потому что его мысли продолжали бы жить дальше. В начале было Слово и в конце тоже будет Слово.

Ему хотелось домой, но сначала он должен был пройти это испытание, а ближайшим подземным городом оказался Нижний Денвер. Документы открыли ему доступ внутрь. Он предъявил их так, словно был обычным человеком, и в своем смирении решил стараться и дальше выглядеть таковым. Только его мысли, мысли Бога, будут сиять между звездами — иллюзорными звездами в иллюзорной Вселенной, которую он мог бы уничтожить…

Это было испытание. Никогда больше он не должен пользоваться своей мощью. Как же часто тот, второй Бог, должен был испытывать желание уничтожить Вселенную, которую сам сотворил! Однако он удерживался от этого, значит, должен удерживаться и доктор Эмиль Пастор.

Он по-прежнему будет называть себя доктором Эмилем Пастором, это входит в программу воспитания смирения. Он никогда не умрет. Умереть может его тело, но разум — никогда.

Все эти военные на Дорогах — насколько благодарны были бы они ему, зная, что существуют лишь благодаря милосердию доктора Эмиля Пастора. Ну что ж, они этого так никогда и не узнают. Гордыня была ловушкой, он вовсе не хотел оказаться на алтаре.

Таким алтарем, оттеняющим славу доктора Эмиля Пастора, был небосвод.

Муравей выполз из щели и направился к Дороге. Пастор проводил его взглядом, до его убежища. Даже такой муравей…

Сколько он уже находится здесь? Наверняка, долго. Он прошел испытание смирением; ничто не заставило его открыться военным из Нижнего Денвера, и сейчас он больше всего хотел оказаться дома. Пастор надеялся, что жена не заметит перемены… Она должна по-прежнему думать, что он — ее дорогой Эмиль, и дети никогда не должны догадаться, что он уже не их Па, а кто-то совершенно другой. Он сможет сыграть эту Роль. Внезапно он почувствовал прилив нежности к ним, хотя и знал, что все они только видения.

Они могли бы исчезнуть… если бы он этого захотел. И потому он никогда не должен этого хотеть. Он будет милосердным богом. Пастор верил в принцип самоопределения, вмешательство было ему противно.

Прошло уже достаточно много времени. Он поднялся на Дорогу, которая повезла его к одной из станций пневмовагонов. Заняв место в вагончике, он взялся за поручень — ускорение плохо действовало на его желудок — и откинулся назад, ожидая, когда пройдет дурнота.

Все, прошла. Спустя пятнадцать минут он вышел у Ворот, где стояла наготове группа мужчин в форме. Увидев его, они среагировали едва заметным возбуждением. Впрочем они были слишком хорошо вышколены, и ни одна рука не потянулась к пистолету.

К ним шел Бог.

Камерон обедал с Нелой. Он разглядывал ее спокойное, дружелюбное лицо, зная, что даже в нем не найдет для себя утешения. В любую минуту плоть могла сползти с ее головы и…

Из динамика доносилась приглушенная музыка, комнату наполнял запах свежих сосен. Камерон взял ложку, отложил ее и потянулся за графином с водой.

Вода оказалась теплой и солоноватой, и его вкусовые железы среагировали мгновенно, однако он все-таки сумел поставить стакан на место, разлив всего несколько капель.

— Нервы? — спросила Нела.

— Просто усталость.

— То же самое было вчера вечером. Тебе нужен отдых, Боб.

— Может, возьму несколько дней, — ответил Камерон, — не знаю…

Он вновь попробовал воду. Она была холодна и очень горькая.

Камерон резко отодвинул стул.

— Полежу немного. Все в порядке, не вставай. Просто немного болит голова.

Нела знала, что он не любит, когда его жалеют.

— Позови меня, если что-нибудь понадобится, — бросила она вслед Камерону. — Я буду рядом.

Он поднялся по лестнице наверх и лег на кровать, которая поначалу была просто мягкой и удобной, а потом вдруг стала настолько мягкой, что он начал проваливаться в пуховую пустоту, ощущая, как желудок подступает к горлу, словно в лифте…

Встав с кровати, он принялся ходить по комнате, не глядя в зеркало. Последний, раз, когда он это сделал, от его отражения по стеклу побежали круги.

Он ходил кругами и внезапно заметил, что все время смотрит в одну сторону и видит перед собой одну и ту же картину. Это была вращающаяся сцена.